ПарижскаЯ хроника времен АнатолиЯ Гладилина

21 августа исполнилось 70 лет известному российскому писателю Анатолию Гладилину. Свою первую книгу «Хроника времен Виктора Подгурского» он напечатал в журнале «Юность» в 1956 году, когда учился в Литературном институте в Москве. В той же «Юности» были опубликованы его повести и романы «Дым в глаза», «Первый день Нового года», «История одной компании». В 1976 году вместе с семьей Анатолий Гладилин эмигрировал во Францию. 12 лет работал в парижском бюро радиостанции «Свобода», а потом французским корреспондентом «Немецкой волны». В 1991 году в Москве издали его книгу «Меня убил скотина Пелл» и сборник рассказов «Беспокойник». В 2000 году он закончил работу над своим, как он считает, лучшим романом «Тень всадника». После успеха этого романа московские издательства переиздали его книги, опубликованные на Западе на разных языках: «Большой беговой день», «Французская Советская Социалистическая Республика», «Прогноз на завтра».
– 70-летие – это одновременно и полвека писательского труда: два десятилетия в России и три – во Франции. Какой период оказался для вас плодотворнее – московский или парижский?
– Конечно, московский. Тогда писательство было моей основной профессией. На Западе на хлеб литературой не заработаешь. Мне приходилось заниматься журналистикой, а книги писал в свободное время.
– Тем не менее ваша главная книга «Тень всадника» написана в Париже.
– После 19 лет работы на разных радиоголосах я, наконец, спохватился и вернулся к литературе, чтобы написать что-то и «для вечности».
– Слава обрушилась на вас после публикации в катаевской «Юности» «Хроники времен Виктора Подгурского». Вам было всего 20 лет. «Крыша» от популярности у вас тогда не поехала?
– Как ни странно, нет. Сегодня мне жалко, что я, как следует, не воспользовался этой популярностью. Мне тогда все говорили, что первую книгу, дескать, каждый дурак может написать, а вот попробуй сочинить следующую. Как раз она у меня никак не шла. И вместо того, чтобы наслаждаться обществом девушек, я не спал ночи, работал над второй книгой. Это была «Бригантина поднимает паруса», оказавшаяся не столь удачной. Но именно она имела наибольший официальный успех – печаталась во всех молодежных газетах, начиная с «Комсомольской правды».
– В эмиграции такого успеха уже не было?
– Ни у кого из русских писателей не было успеха, сравнимого с тем, который они имели в России. И если кто-то утверждает, что очень популярен на Западе, то это чистое вранье.
– Академик Андрей Сахаров не хотел, чтобы вы уезжали в Париж. Почему же вы все-таки предпочли эмиграцию? Вы ведь никогда не были воинствующим диссидентом?
– Нет, воинствующим не был. Живя в Советском Союзе, я в политику не лез, в партии не состоял. Другое дело, что я имел честь быть другом Сахарова. Мне Елена Георгиевна Боннэр запрещала подписывать всякие письма. «Толя, - говорила она, - не лезь в политику, это не твое дело. Твое дело – писать книги». И тайком от нее я подписал только письмо в защиту Сергея Ковалева. Сахарову не хотелось, чтобы я уезжал в эмиграцию, но раз я это решил, он мне сказал: «Поезжайте, Толя, тогда в Париж. Мне не нравится, как Володя Максимов делает «Континент» - слишком резко. А вам удастся это смягчить». Поэтому я и поехал во Францию.
– И вам удалось выполнить наказ Андрея Дмитриевича?
– Нет. У меня были вообще наполеоновские планы - помирить Андрея Синявского и Володю Максимова. В эмиграции, с одной стороны, все были вместе, а с другой, – проявились острые углы каждой личности... С Максимовым у нас произошло разделение сфер влияния. У меня было радио – парижский филиал «Свободы», а у Максимова – «Континент».
– Вашим коллегой и другом на «Свободе» был Виктор Некрасов – светлая личность. Как чувствовал себя герой Сталинграда на берегах Сены?
– Очень хорошо. Он вообще был очень легким человеком. И в моей книге «Меня убил скотина Пелл», посвященной эмиграции, у меня очень подробно выписан Вика Некрасов. Ему было уже довольно много лет, он продолжал работать на радио. И когда его спрашивали: «Как ты выкручиваешься?», он отвечал: «Пока в Париже сидит Толя Гладилин, моя семья всегда будет иметь кусок хлеба».
– А самому Некрасову не хотелось вернуться в Москву?
– Нет, ему очень нравился Париж. Здесь он написал «Маленькую печальную повесть», «Сапер Липопет», много очерков о своих путешествиях. Живя в Париже, он практически объездил весь свет.
– В Париже жил и Андрей Тарковский, приезжал к Марине Влади Владимир Высоцкий...
– С Тарковским мы встречались, когда он пытался вызволить из Москвы своего сына Андрея. Однажды я его пригласил к себе на радио и сделал с ним большую передачу. Он рассказывал и про сына, и про тех, кто мешал ему уехать. И это были не гэбэшники, а его «друзья» из Госкино... Когда Высоцкий приезжал в Париж, то Марина Влади очень переживала, что у него не было такого же успеха, как у Окуджавы. Булат всегда собирал полные залы – его действительно любили во Франции.
– Булат Окуджава посвятил вам стихотворение: «Что этот мир без нас, всех вместе взятых? Он весь расположился у крыльца, а хроника времен 50-х не кончилась, и нету ей конца»...
– Булат всегда афишировал нашу дружбу и звонил Максимову, Некрасову и мне прямо с вокзала.
– Кроме него, в ваше парижское подполье приезжали другие друзья из Москвы?
– Первым ко мне в 2 часа ночи приехал Андрей Вознесенский. Я тогда прекрасно понимал, что у людей, которые со мной встречаются, могут быть неприятности – не пустят больше за границу, задержат публикацию книги... В эмиграции было правило – никогда первым к товарищу из Советского Союза не подходить! Помню, как на гастроли в Париж прибыла «Таганка». Мы все, естественно, были на спектакле. Идет Юрий Любимов, а мимо него проходит, словно не замечая, Максимов. И когда первым с объятиями бросается Юрий Петрович, стало ясно – он не боится.
– Пели ли в эмиграции песни Галича? Были ли они в русской диаспоре столь же популярны, как в Советском Союзе?
– Один из самых памятных вечеров связан с приездом Владимира Быковского, которого обменяли на Корвалана. Мы собрались все вместе, включая Славу Ростроповича и Галю Вишневскую, и апофеозом на этом вечере были песни, которые исполнял Галич.
– Сегодня в Париже почти никого не осталось из старой гвардии – ушли Некрасов, Галич, Синявский, Максимов.
– Из писателей той эмиграции я, наверное, остался один. И мне очень не нравится быть последним из российских могикан.
– К счастью, пару лет назад из Америки во французский Биарриц перебрался ваш лучший друг Василий Аксенов, с которым вы вместе пришли в литературу.
– Действительно, жить мне стало веселее, и в Париже мы с ним обязательно пересекаемся, правда, до Биаррица я никак не доберусь. Конечно, мы с ним говорим о литературе, о писателях, о литературных интригах, но все больше и больше – о здоровье.
– Не богаче ли талантами наша эмиграция в Соединенных Штатах. Вспомним хотя бы Бродского или Довлатова, которого вы хорошо знали. «Аксенов и Гладилин были кумирами нашей юности, - писал Довлатов. – Их герои были нашими сверстниками. Я сам был немного Виктором Подгурским...»
– Она неизмеримо богаче уже потому, что в Америку приехало гораздо больше народу. И если Бродского в России знали до его отъезда, то талант Довлатова раскрылся только в Америке. Но условия жизни там были тяжелее, чем во Франции. Когда однажды «Свобода» меня послала в свои вашингтонское и нью-йоркское бюро проверить работу с местными авторами, пронесся слух, что приехал Гладилин набирать людей в штат. Телефон у меня в гостинице разрывался с 7 утра. И Сережа Довлатов мне сказал: «Положение русских литераторов в Америке сейчас такое, что если бы сказали, что тот, кто убьет Гладилина, займет его место, я бы за вашу жизнь не дал бы ни цента».
– У вас не было искушения вернуться в Россию в перестроечные годы? Или жить на два дома?
– Я вернулся в Россию 20 октября 1991 года и очень благодарен «Известиям» и тогдашнему главному редактору Игорю Голембиовскому за то, что меня очень хорошо встретили. В день моего приезда в «Известиях» была напечатана рецензия на мою книгу «Меня убил скотина Пелл» с моей фотографией на первой полосе. Я пробыл месяц в состоянии блаженства – бесконечные интервью, съемки для телевидения. После этого я долго не приезжал в Москву - понимал, что такого больше не будет. Мне не хотелось портить впечатления после того триумфального возвращения. Последнее время я приезжаю в Москву два раза в год. Это связано с выходом в свет «Тени всадника», которая повлекла за собой переиздание других книг.
– В чем особенности французского характера? Есть ли у них какая-то своя национальная идея?
– Главная черта французов – это какое-то, в хорошем смысле этого слова, «животное» жизнелюбие. Это у них в крови. Они наслаждаются, прежде всего, сегодняшним днем. А русские все думают о том, что будет с Россией через 10, 100, 200 лет. Француза же больше всего волнует, когда он выпьет бутылку хорошего вина, поест свою гусиную печенку и переспит с Мими. Похоже, что меня больше, чем французов, беспокоит, что будет с их страной через 10 лет – у меня здесь живут внуки.
– Вы автор книги «Большой беговой день» и частый гость парижских ипподромов. Бега – это разорительная страсть, или, напротив, помогает иногда латать дыры в бюджете?
– Я, который занимался бегами почти профессионально, могу сказать, что это разорительное удовольствие. Я думаю, что на московском ипподроме надо прикрепить табличку на колонну с надписью: «Эта колонна была построена на деньги, оставленные здесь Анатолием Гладилиным».
– Наверное, хорошо быть русским писателем, жить в Париже и, имея французское гражданство, получать французскую пенсию и писать?
– Получить французскую пенсию не так просто. Я ее заработал. Как бы я ни ругал начальство «Свободы», радио мне дало хорошую пенсию. Да и в целом, Франция, конечно, - страна победившего социализма со всеми его плюсами и минусами.