“СВЕТЛЫЙ РУЧЕЙ”

Балет поставлен Алексеем Ратманским, художественным руководителем балетной труппы Большого театра, в 2003 году. На сцене Большого балет с таким названием танцуют не первый раз. История предыдущей постановки Федора Лопухова на музыку Дмитрия Шостаковича — трагическая история.
Я много раз писала на страницах газеты о Федоре Васильевиче Лопухове - танцовщике, хореографе, открывателе новых идей в балете ХХ века, человеке эрудированном и проницательном. По моему убеждению, в балетном мире он мог бы стать фигурой не менее значительной, чем Сергей Павлович Дягилев. Лопухов мог бы сделать не меньше для русского и мирового балета, но “черт дернул” его жить и работать в советской России...[!]
В 1935 году на сцене Малого оперного театра в Ленинграде появился балет “Светлый ручей”. Федор Лопухов, постановщик балета, написал либретто вместе с Андрианом Пиотровским, Дмитрий Шостакович сочинил на это либретто музыку. Авторы искренне хотели создать современный праздничный спектакль - этакий сплав классического и народного танца. Балет имел у публики такой успех, что Лопухова пригласили не только перенести его на сцену Большого театра, но и стать художественным руководителем столичной труппы. Балет шел в Москве с триумфом три месяца, пока в 1936 году над головой его создателей не грянул гром... В газете “Правда” появились редакционные статьи, посвященные двум спектаклям на музыку Шостаковича — опере “Леди Макбет” и балету “Светлый ручей”. Музыку Шостаковича громили за “формализм, штукарство, измену правде жизни”. Собственно, главным образом статьи и были направлены против композитора, балет, скорее всего, просто “попал под каток”. Что в таких случаях оставалось делать подневольному театру? “Общее собрание коллектива балета Большого театра, обсудив статью “Балетная фальшь” по поводу постановки “Светлого ручья”, помещенную в газете “Правда” от 6 февраля 1936 года, считает статью правильной и постановку балета “Светлый ручей” ошибочной...” (“Советский артист”, 1936 г).
Статья “Балетная фальшь” положила конец не только балету, но и всей творческой жизни Лопухова, тем более что строптивый хореограф не согласился признать критику своего произведения справедливой. Не только “Светлый ручей”, но и остальные балеты Лопухова были запрещены к исполнению, а потому до нас не дошли. Лопухов, естественно, был отстранен от руководства труппой Большого театра. “О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?”
Тем, кто сейчас в России, растерявшись в реалиях современной жизни, глядит с сожалением назад, я бы время от времени напоминала события прошлого...
Итак, действие балета происходит в колхозе “Светлый ручей” на Кубани. Кого тут только нет: горцы в папахах, колхозники в белых брюках, “дед Щукарь”, приезжие из столицы классические танцовщики... Местный агроном влюбляется в чужую жену, его собственная жена, которая закончила когда-то балетную школу, по прошествии многих лет работы в колхозе все равно продолжает танцевать на уровне балерины Большого театра... свидания с переодеваниями... молодая каскадная пара, пожилая опереточная пара... Как написала критик Анна Гордеева в журнале Большого театра (3/2003), либретто походит на “эдакую кубанскую “Летучую мышь”.
Ратманский объяснял в интервью Виолетте Майнице, напечатанном в том же номере журнала, что либретто не менял, поскольку “великолепная танцевальная” музыка была написана именно на этот сюжет. “Шостакович, — говорил Ратманский, — добросовестно передал все перипетии сюжета. Мне кажется, в нем все правильно и закономерно. Другой вопрос — как все это подать. Трёхактный балет Шостаковича мы сократили до двух актов, убрали повторы.”
Конечно, сегодня мы не можем серьезно воспринимать сюжет, но возвращение действительно “великолепной танцевальной” музыки Шостаковича на сцену Большого театра — само по себе событие.
Авторы балета 1935 года искренне хотели создать современный балет, балет Ратманского — ироничен. Только ли ироничен?
Ратманский удачно довел наивный сюжет прошлого до уровня настоящей комедии положений. Что касается абсурда в либретто, то смотрим же мы без всякого внутреннего сопротивления классические балеты, поставленные на псевдоисторические сюжеты. Нелепых ситуаций в либретто той же “Дочери фараона” не меньше, если не больше, чем в “Светлом ручье”... Хореография мне нравится, творческая фантазия Ратманского в спектакле бьет ключом. В балете много завлекательной выдумки, хореограф явно сам с увлечением сочинял эту танцевальную комедию, замечательно используя классический танец как в чистом виде, так и в комбинации его с фольклорным. С какой силой, например, поставлена сцена, где в пляску колхозников вдруг врывается классическая танцовщица, своими академическими прыжками-жете пересекая сцену в разных направлениях, как будто раскидывая в разные стороны танцующих псевдокрестьян. Сцена производит большое впечатление, особенно когда танцует Мария Александрова с ее огромным прыжком — легконогая, стремительная, азартная.
Во втором акте комедийные ситуации множатся: герой,переодетый в воздушное платье сильфиды, танцует на пуантах сорок какого-то размера... влюбленный дачник пытается обнять “сильфиду”, легкомысленный агроном не узнает переодетую жену... одним словом — комедия!!
Но только ли комедия?
Открывается золотой занавес МЕТ. За ним — другой, нарисованный художником Борисом Мессерером. На театральном занавесе изображен зазубренный серп и молот, а также помещены бесчисленные лозунги начального периода советской власти, агитки, цитаты из статей В.И.Ленина (например, о кухарке, которая должна учиться руководить государством), выдержки из погромной статьи о балете “Светлый ручей”... Во втором акте колхозники катят по выставке ВДНХ огромные арбузы и тыквы величиной с человека, двое несут гигантский огурец, как “бревно Ильича” на субботнике.
Смешно? Скорее — страшно. Во всяком случае, думаю, люди моего поколения, которые знают подлинную кровавую историю коллективизации и помнят, как нас учили лжи о якобы растущем благосостоянии советского народа, наверно, испытывают двойственные чувства на этом представлении. Конечно, я и мои сверстники — уходящее поколение, мы долго жили в той стране, возможно, мы еще не созрели для веселого смеха над ее дикой историей. Интересно, а как воспринимают этот балет те зрители, для которых советская действительность — история книжная? Доходит ли для них страшноватый смысл иронии современных авторов балета? Думал ли об этом молодой хореограф? Жаль, не задала я этого вопроса Ратманскому во время интервью...
С моей точки зрения, “Светлый ручей” — “черная комедия”. Я не жду, что мнение зрителей, видевших балет, совпадет с моим, но с любой позиции смотреть “Светлый ручей” — интересно.
Не понравилось мне оформление Мессерера первого акта. Я понимаю, что в этой гиперболизации снопов на рисованном заднике заключена ирония. Вероятно, сами по себе декорации в макете кажутся замечательными. Но на сцене актеры как-то “пропадают” на этом фоне. Пестрые костюмы еще усугубляют цветовую неразбериху, и все это мешает восприятию балета. Я, зритель, должна делать усилие, чтобы отвлечься от сценической пестроты и сосредоточить внимание на танцовщиках. Когда во втором акте большая часть действия происходит “во мраке ночи”, лучше вникаешь в замыслы хореографа.
На премьере в Москве и на спектакле в Нью-Йорке я видела разных исполнителей. Должна сказать, что все они, за небольшим исключением, хороши на своих местах, не буду всех перечислять. Артисты явно с удовольствием разыгрывают комедийные ситуации.
Хочу все-таки выделить троих танцовщиков. Среди женщин— это Светлана Лунькина (Зина), очаровательная, абсолютно естественная в самых абсурдных ситуациях. О Марии Александровой (классической танцовщице) я уже говорила. Выступление балерины в этом балете — работа мастера.
Особое место в ряду танцовщиков-мужчин занимал Николай Цискаридзе в роли классического танцовщика — гастролера из столицы. Как бы ни нравились мне другие исполнители этой партии, Цискаридзе подошел к своему герою по-другому. Сам артист прокоментировал мне свое участие в спектакле такими словами: “Я в этом балете — посторонний. Я — интеллигент из города. Год 1935-й? Ну, да, я интеллигент, которого еще не успели арестовать и расстрелять, вот я и поехал в колхоз...” Значит, двоякое отношение к водевилю на колхозную тему возможно не только у зрителя, но и у исполнителя...
Цискаридзе выглядел в первом акте почти нелепо - и в этом была своя прелесть. Экзотическая внешность, зеленый берет на голове, зеленые бриджи вместо брюк - эдакий поэт Даниил Хармс на колхозных полях... В первой картине второго акта Цискаридзе несомненно затмил остальных исполнителей! В этой сцене, где абсурд сюжета граничит с капустником, Цискаридзе, переодетый в романтическую пачку, танцевал на пуантах женскую роль (и как красиво стоял на пальцах!), сбивая с толку влюбчивого агронома. Имитируя нечто вроде “Сильфида-Мирта-Жизель”, Цискаридзе смешно изображал “театр в театре”... Такой получился у Цискаридзе артистичный, комический, трогательный персонаж, меняющий маски: чудак в бриджах, мужчина в женской пачке - оригинал, не принадлежащий никакому слою общества...
Зрители отнеслись к спектаклю с большим энтузиазмом, бурно аплодируя как во время, так и после окончания представления.
На спектакли Большого театра пришло много русских зрителей. От руководителей турне я слышала, что меньше всего их было на “Светлом ручье”. Интересно — почему?