Жертвы бесамГлава 7. Мэри: «Комплекс маленького человека»
Начало см. “РБ” №22-27 (475-480)
Машина «скорой помощи» стояла у нашего дома, парамедики выкатывали из подъезда кресло на колесах, в котором сидела моя мать, а рядом бежала Тама, то и дело наклоняясь, чтобы что-то сказать бабушке... Мне показалось, что почва уплывает у меня из-под ног и меня охватывает чувство то ли нереальности происходящего, то ли, напротив, приближения к какой-то подлинной реальности, которая открывается человеку лишь в чрезвычайных ситуациях...
Весь день (четверг, 14 мая) я казнила себя за то, что своим бездумным (или безумным) поведением, своими дурацкими вылазками подвергаю опасности не только себя, но и близких – мать и детей. А вечером, возвращаясь домой с очередной встречи с очередным депутатом горсовета, тщетно пыталась отогнать жутковатые картины, мелькавшие в моем воображении: юнцы, нанятые моими «опасными» соседями, подстерегают возвращающуюся из иешивы Таму и затаскивают ее в темный подъезд... Задира-однокурсник провоцирует во дворе колледжа драку с Дэни и неожиданно выхватывает из кармана нож... Какой-то верзила подходит к маме, мирно сидящей на скамейке в парке, и выбив книгу у нее из рук, рычит: «Если твоя дочь не прекратит совать нос в чужие дела...» . Представшая перед моими глазами сцена казалась продолжением этих видений, - будто кто-то вытянул их из моего воображения и вставил в действительность...
Увидев меня, Тама бросилась мне навстречу. Ее глаза были заплаканы, она шмыгала носом, а прижав к себе ее теплое, хрупкое тело, я почувствовала, что она вся дрожит. «Ничего, золотко, успокойся, все будет хорошо”, - начала я обычную материнскую «мантру», целуя ее в лоб, хотя еще не знала, что произошло с моей матерью и действительно ли все будет хорошо...
«У нее рука сломана, - всхлипывая, бессвязно рассказывала Тама. - Ее везут в «Victory Memorial»... Какие-то кретины ... Мы с бабушкой гуляли... Они бежали навстречу... Налетели на нас... Бабушка упала... Я думала, что они помогут ей встать, извинятся... А они (тут Тама снова начала плакать)... Один из них... Такой громадный... Он пнул ее ногой... Она еле дошла до дома... Я вызвала «скорую»... Позвонила Дэни, он скоро приедет... Тебе я не могла дозвониться... »
«Да, у меня телефон «сел», - сказала я, чувствуя, как кровь начинает стучать у меня в висках. - Но ничего. Главное - я сейчас здесь. Я поеду с бабушкой, а ты оставайся дома. Как только Дэни придет, поезжайте в «Victory Memorial». Потом, обратившись к одному из парамедиков, добавила: «Я ее дочь. Еду с ней в госпиталь».
«О’кэй”, - сказал он, подавая мне руку, чтобы помочь залезть в машину.
Мама при виде меня тоже прослезилась. Она была похожа на человека, которого тащат то ли в камеру пыток, то ли в лабораторию, где будут подвергать кошмарным медицинским экспериментам.
«Слава Богу, ты пришла! - воскликнула она, хватая меня за руку здоровой рукой. - Позвони Нодару. Он работал в этом госпитале, он там всех знает...»
«Обойдемся без Нодара, - ответила я, чувствуя, как во мне закипает привычный гнев. – Я с тобой . Все будет в порядке...»
Мама и раньше попадала в госпиталь (один раз – с желчно-каменной болезнью, другой – с приступом панкреатита), и я уже знала, как быстро переводить себя на особый, «больничный» режим. Первым долгом надо было отключить весь свой чрезмерно активый эмоционально-интеллектуальный аппарат. Надо было, подобно Скарлетт О’Хара, приказать себе: «Сейчас я не будут об этом думать». А еще: «Сейчас я не буду это чувствовать».
Поэтому я подавила все чувства – страх за Таму, которая будет одна дома до прихода Дэни; страх за Дэни, который в порыве гнева мог наделать глупостей, например, пойти в полицию и потребовать, чтобы искали обидчиков его бабушки; острую жалость к обоим моим детям и к маме, чувство вины... Подавила и все тревожные мысли, все догадки и подозрения последних дней, усугубившиеся от рассказа Тамы, все параноидальные видения, преследовавшие меня на пути домой. Сейчас можно и нужно было думать только о моей матери, о ее физическом и моральном состоянии. А последнее, судя по ее виду, было плачевным: на ее лице появилось выражение полной беспомощности, полного бессилия, полной покорности судьбе.
«Позвони Нодару, - снова попросила она слабым голосом. – Почему ты не хочешь, чтобы он нам помог? Твое упрямство и твоя глупая гордость никогда не приводили тебя к добру...»
«Хорошо, я ему позвоню, - успокоила я ее. – Но только позже. Сейчас он на гала-обеде RAMA и вряд ли захочет бежать в госпиталь».
Я стала гладить мамины волосы, чувствуя, что и она, подобно Таме, вся дрожит. Не столько от боли – ей уже влили лошадиную дозу болеутоляющего, - сколько от страха, от «комплекса маленького человека», который всегда вылезал на передний план в критические минуты...
***
Анализируя комплексы советского еврейства, я пыталась каждому дать название и «лицо» - лицо родственника, друга или знакомого, у которого он был особенно ярко выражен. У «комплекса маленького человека» было «лицо» моей мамы. А еще – моей бабушки Лизы.
«Мы – маленькие люди, и нам не позволено то, что позволено людям большим и сильным. Мы - маленькие зверушки, которым следует забиться в свою норку и не высовываться, когда они слышат сотрясающий ночь рев дерущихся крупных хищников. Позже, утром, когда те поделят добычу и утолят голод, когда их ярость уляжется, можно незаметно выскользнуть из норки, чтобы принести детенышам орешков, грибов или ягод... Мы не должны приближаться к сильным мира сего, напротив, мы должны от них прятаться, избегать их, не позволяя им себя использовать. Маленький человек, возомнивший себя равным большим и сильным, позволивший им втянуть себя в их опасные игры, неминуемо станет их жертвой. Если же маленькому человеку повезет, и он найдет сильного покровителя, то должен благодарить судьбу, держаться за него и во всем ему подчиняться...»
Ни бабушка, ни даже мама, при всей ее причастности к литературе, не высказывали этих печальных истин в таком законченном, «художественном» виде. Но они слышались в их каждодневных наставлениях, отражались в их глазах, всегда несколько настороженных и испуганных... Наследие многих поколений местечковых евреев, лишь обогатившееся за 70 лет правления коммунистов...
«Комплекс маленького человека», конечно, передался и мне, а после смерти Гарри даже усилился, вынудив долго терпеть тиранию деверя и свекрови. В последнее время, однако, этот комплекс претерпевал некую мутацию. Еврейские мудрецы говорят, что изнанка страха – гнев или, возможно, напротив, изнанка гнева – страх. То ли свободный воздух Америки, то ли работа в прессе постепенно выворачивали меня наизнанку, и сочетание силы и зла, которое в юности меня ужасало, сейчас вызывало желание ему противостоять. Но утром, стучась в дверь «Генки и Катьки», я не могла определить, какое именно чувство меня одолевает, – страх, усилившийся от того, что я очень далеко отклонилась от обычной осторожности, или гнев, усилившийся от того, что я все еще боялась «крупных хищников».
Номер их квартиры я узнала накануне от Генриетты Наумовны, тысячу раз извинившейся передо мной за поведение мужа и тысячу раз подчеркнувшей, что его «идиотские обвинения» вызваны винными парами. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», - хотелось мне ответить на эти, явно лживые заявления, но я сдержалась...
На мои звонки никто не реагировал – «Генка с Катькой» то ли рано ушли на работу, то ли не ночевали дома. Я спустилась вниз и уже собиралась выйти на улицу, как услышала, что наверху открылась, а потом закрылась дверь. Та самая, за которой в ночь со 2 на 3 мая раздавались истошные крики и угрожающее рычание? Или соседняя?.. Притворившись, что смотрюсь в висевшее в подъезде зеркало, я стала ждать. К моему удивлению, на лестничной площадке показался не какой-нибудь пузатый «русский» мафиози и не вульгарно одетая девица с размалеванным лицом. Это была молодая, хорошенькая девушка, чуть старше моей Тамы, в джинсах и кофте-балахоне. Она увидела меня, вздрогнула, и в ее глазах явно мелькнул страх...
***
В отделении «скорой помощи» госпиталя нас с мамой ждал сюрприз. Мой деверь Нодар Иосебашвили (он же - доктор Нодар Джозеф) высился возле одной из занавешенных «кабинок» и беседовал с молодым доктором в кипе. Плотная фигура Нодара в смокинге казалась особенно внушительной на фоне стонущих больных и медработников в униформе, а на его широком, импозатном лице сменяли друг друга выражения тревоги, гнева и возмущения.
Меня снова охватило чувство нереальности. Допустим, Тама все-таки позвонила дяде, но как он мог приехать сюда быстрее «скорой»? Тут Нодар увидел меня, и в его глазах отразилось такое же недоумение, какое, наверное, виделось в моих.
«Ты что здесь делаешь?», - спросил он, видимо, не заметивший мою мать.
«Мама, - выдавила я из себя. Она сломала руку. А что ты здесь делаешь?»
«Сопровождаю девушку, официантку, которой стало плохо на гала-обеде RAMA. Долг врача».
В этот момент из кабинки, возле которой стояли Нодар и доктор в кипе, выкатили на носилках молодую девушку – по всей видимости, официантку, которую мой деверь сопровождал. И при виде ее мне показалось, что у меня начинаются галлюцинации: это была та самая девушка, которую утром я видела в подъезде моего дома...
Продолжение следует
