Евгений Матвеев: Раньше люди были, теперь - персонажи

На смену бронзовому веку всегда приходит железный. Герои уступают место «обыкновенным» людям - порочным, слабым, несовершенным.
Евгений Матвеев - последний настоящий герой нашего кино. Совсем недавно ему исполнилось 80 лет. А он все такой же горячий, как 20 и 30 лет назад, все такой же страстный, все так же ратует за правду на сцене и на экране. И готов отстаивать ее так же истово, как герой его последних лент Валерий Мухин, ставший губернатором края. А если надо, то и оружие в руки возьмет. Посмотрите его трилогию «Любить по-русски». В жизни Евгений Семенович точно такой же по характеру. Ему, наверное, и перевоплощаться особенно не пришлось на экране.

- Вы вызываете в людях полярные чувства - или безоглядную любовь, или тотальное неприятие. Как вы реагируете на второе?
- А я стараюсь не реагировать. Потому что если отреагирую, могу и убить. Я не пускаю к себе в душу ту грязь, которой сейчас так много вокруг. Но мне пришлось этому долго учиться. До Москвы я работал в новосибирском театре «Красный факел». После первых ролей в кино на меня обратили внимание в Москве. И предложили на выбор четыре театра - МХАТ, Малый, Александринку и Ленком. Я пошел в Малый. И тут столкнулся с такой лавиной ненависти, что дело дошло до больницы. Я шел на сцену в роли Незнамова в «Без вины виноватые» и услышал реплику: «И вот это дерьмо из Сибири везли?». Сказано было так, чтобы я услышал. Я ничего не ответил, только температура у меня поднялась за сорок, и покрылся я какой-то отвратительной красной сыпью. Жена привезла меня в больницу. И доктор, узнав о причине, спросил: «Вам выматериться хотелось?» - Да.

-Так и надо было!..
- Тот доктор меня спас тогда, я оклемался. Но отвечать ненавистью на ненависть я не стал. Лечился всегда работой. Я начал работать с девяти лет. Меня мама растила одна, и я ей, чем мог, помогал. Она меня утром за руку - и в поле. Она свое дело делала, я - свое: водил лошадь по борозде, возил воду мужикам в поле, собирал колоски, красил заборы. Мне платили три рубля - я приносил их маме. И был горд невыносимо.

-Откуда вы родом?
- Родился на Херсонщине. Мама моя украинка. Красивая очень была женщина, но неграмотная. А папа - русский, грамотный, по партийной линии шел. И наступил у него в жизни момент, когда неграмотная жена стала ему не нужна. И он нас бросил. И вернулись мы с мамой к деду. А дед маму не простил, что сошлась она без его согласия с коммунистом, невенчанной жила. И часто он маму унижал, по всему селу на нас с ней пальцем показывал и называл меня байстрюком - незаконнорожденным ребенком. Мама была гордой, на людях никогда и виду не показывала, а только часто, меня к груди прижав, плакала где-нибудь в закутке. И замуж она больше не вышла, всю свою любовь, все свое сердце женское мне отдала. И все, что есть во мне доброго, это у меня от нее.

- Вы успели вернуть ей все это?
- Нет. Когда ее не стало, я был начинающим актером в Малом театре. Не успел. Она, конечно, с нами жила, я ее привез из оккупации еще во время работы в Тюмени. Но успеха моего ей застать не удалось. Вообще всем, чего я в жизни добился, я обязан трем женщинам - маме, жене моей и той моей первой учительнице драматического искусства, которая мне сказала, чем я должен в этой жизни заниматься.
Жена моя, Лидочка, - человек удивительный. Они с мамой очень похожи. У нее тоже есть это великое умение отдавать. Мы прожили с ней пятьдесят пять лет, и ни разу она меня ни о чем не просила. Для себя. Для внуков, детей - да. Для себя ни разу. Она обладает умением терпеть. Я вам сейчас приведу один пример. Лиде врачи запрещали второго ребенка рожать. А я очень хотел мальчика. И даже рецепт тайный знал, как так сделать, чтобы мальчик получился.
И Лидочка моя решила родить. Перед родами ей сказали: «Ситуация тяжелая - или вас потеряем, или ребенка. Надо мужу звонить». Она не разрешила.
«У него сегодня сдача спектакля. Его беспокоить нельзя. Сохраняйте ребенка». Я это потом узнал, и не от нее, конечно. От врача.

- Вам повезло с женой.
- Мне вообще с жизнью повезло. Мне люди попадались добрые. Душою богатые. Мама моя привезла меня учиться в райцентр и сама со мной осталась, пошла уборщицей работать. В школе нашей был драматический кружок, которым руководила удивительная, прекрасная женщина Валентина Николаевна Погорелова. Она меня любила и маму мою любила. Она все время приносила мне книжки. И она меня подтолкнула к тому, чтобы я пошел на артиста учиться.

- И вы пошли в артисты и никуда уже не сворачивали?
- Как же не сворачивал, когда война началась? Я ведь чуть не остался военным, потому что, скажу вам нескромно, был я неплохим офицером. Из меня уже делали генерала, посылали в Академию. А помог мне с демобилизацией Александр Петрович Довженко. И в 46-м году я вернулся с войны. Через год после победы. Демобилизовался. Маму привез из оккупации. Женился на Лидочке. Родилась дочка. Надо было жить на две карточки - мою, рабочую, и Лидочкину, иждивенческую. У мамы не было вообще никаких карточек. И я работал на шести работах тогда, чтобы выжить.

- Как?
- Так. В шесть часов утра начинался мой рабочий день. Я был диктором тюменского радио. Как сейчас помню, что говорил: «Внимание, говорит Тюмень! Местное время 6 часов утра. Передаем передовую статью газеты «Тюменская правда». В конце говорил: «Читал Дубровский». Я боялся, чтобы не показалось, будто я везде. Потому что я еще играл главные роли в местном театре и в педагогическом институте, на историческом факультете преподавал русскую выразительную речь. По ночам читал учебники. Вел несколько драматических кружков - при жэках, фабриках. Там платили небольшие деньги, но я кормил семью. Когда уходил утром, мама и Лидочка наливали мне две большие тарелки супа. И каждая сидела и дула на этот суп, чтобы я успел поесть и не бегал весь день голодным.

- Потом стало легче?
- Я всю жизнь так работаю. Мне недавно 80 исполнилось. Спросите у Лиды, сколько раз мы были в санатории. Раза четыре. И то я ехал, чтобы ее подлечить. Брал ее под мышку и вез. А сам и там работал, писал сценарии. Потому что у меня не было другого времени. Выходных у меня не было. Я четыре раза был на целине. Потому что партия сказала: «Деятели культуры, на целину!». Я по всему БАМу проехал. Ездил в июле месяце 86-го с концертом к ликвидаторам Чернобыля. Позвонили из ЦК, попросили - я поехал. Там же люди, они же работали! Потом, когда туда приехал, узнал, что двум десяткам человек предлагали ехать туда и все под разным соусом отказались. И когда мне дают орден Ленина, все опять недовольны. Все хотят держать дулю в кармане и ждут себе орден. Хотя, конечно, силы сейчас у же не те. Прокурился я весь до ужаса.

- Подводит здоровье?
- Дело не в здоровье. Дело в силе духа. Здоровье меня подводило не раз. Во время съемок «Поднятой целины» лошади понесли, тачанка, в которой я ехал, перевернулась, и повредил я себе позвоночник. Точнее, добил - он у меня уже был поврежден. И дальше я - инвалид. Руки, ноги не двигаются. Мне дают пенсию - сорок один рубль. А Лидочка тогда работала в Большом театре, пела в хоре и получала 120 рублей. Звонит мне народная артистка Елена Николаевна Гоголева, которая ко мне относилась удивительно тепло, и говорит: «Женя, вам полагается республиканская персональная пенсия». «Ну, если полагается - дайте». - «Вам надо написать заявление». - «Нет! Заявление я писать не буду. Как я буду писать: «Дайте мне пенсию, я хороший»? Она мне потом сама пенсию оформила. И на возрастную пенсию я не стал писать заявление. Полагается - дайте. А просить не стану.

- Сила духа вас никогда не подводила?
- Дважды. Два раза я хотел покончить с собой. Первый раз - когда я во время войны попал под трибунал. О втором рассказывать не буду.

- За что под трибунал?
- А это как раз был тот случай, когда я не сдержался и выматерился. Дело было в Тюменском военном училище, в 44-м году. Я готовил тогда курсантов на фронт. Меня на передовую не отпускали, хотя я уже дважды рапорт подавал. Начальник училища гвардии полковник Якимов, интеллигентнейший человек, говорил, что мне, курсовому офицеру, надо кадры на фронт готовить. Я скрипел зубами, но готовил. И вот отправил я своих курсантов на фронт. Неделю сижу без дела. Прихожу к Якимову с очередным рапортом: «Пустите на фронт». А он мне говорит: «Женя! Просьба у меня к тебе. Тут 40 человек профнепригодных набралось. Безграмотные, больные, нерадивые. Ты бы занялся ими». «Слушаюсь», - отвечаю. Собрал этих «мудиков», как мы их называли, три раза с ними занятия провел. И вдруг - проверка из Москвы. Тактика боя одиночного бойца. Поднял я, как мог, моих «мудиков», кое-как дотолкал их до места назначения. Провалили они эту тактику с треском. Тогда высокое начальство потребовало продемонстрировать эту самую тактику мне. Потом командиру роты. Потом комбату. Якимов не выдержал: «Это унижение офицера перед подчиненными, генерал». Якимова понизили в звании. Тут же, не вникая в причины. На глазах у моих бедолаг-курсантов, которых я три дня, как мог, собирал.
Не помню, что сказал я тогда генералу, а только отдали меня под трибунал. Вернулся в казарму, выпил три стакана водки. И ни в одном глазу. Только мысль у меня в голове застряла: трибунал - это, в лучшем случае, штрафбат. Мама узнает, что сын ее в штрафбате, испереживается. И решил я тогда трибунала не дожидаться. Револьвер мой был пока при мне. И тут меня срочно вызывают к Якимову. Прихожу. «Спасибо, - говорит, - сынок. Не будет никакого трибунала. Разобрались». А сам сидит в шинели белый, как мел. Я вышел и упал на снег. Очнулся утром, в кровати. Форма на стуле аккуратно висит. Все как обычно. Только Якимова в тот день сняли. Вот такие тогда были люди. Личности.

- А сейчас?
- А сейчас персонажи. Даже на экране. Персонажи есть, личностей нету. Сейчас нормальный мужской поступок воспринимается, как подвиг. Помню, на том проклятом V съезде кинематографистов валили Бондарчука. И никто ведь не встал, не сказал: «Мужики! Что вы делаете!». Один Никита Михалков заступился. Ну, ладно, развалили Союз, и что теперь? Теперь снимать ездим в Чехословакию, в Белоруссию - там дешевле. А что снимаем? Вы посмотрите, ведь женщина на экране превратилась в реквизит. Для удовлетворения похоти и реже - для красоты кадра. Все! Человек - ничто! Человек - это вещь! Возразите мне, если можете!
- Возражений нет.