ЦЫПЛЕНОК НА ПАРАШЮТЕ

Когда-то, в пору моей юности, выпускники школ, начитавшись Пришвина и Паустовского, насмотревшись сосновых боров и «далей неоглядных» у Шишкина, мечтали о должности лесничего в заповедных российских лесах. У большинства это так и осталось в юношеских мечтах, но некоторым удалось осуществить заветные грезы и бежать от гиблой цивилизации в «леса, поля и реки». Больше того – рассказать в слове о «жизни в лесу», если воспользоваться названием знаменитой на весь мир книги Генри Дэвида Торо. Вот пример: заметный в 60-е годы ленинградский писатель Борис Сергуненков, сидя в казенной избе, в полном отрыве от цивилизации, строчил повести и рассказы о лесах, в которых служил лесником. Глаз у него был цепкий, перо добротное, материал оригинальный – его произведения пользовались успехом. К нему в гости в его лесную сторожку заезжали писатели близкой природной направленности, чтоб поднабраться впечатлений для стихов и прозы, – Глеб Горышин, Глеб Горбовский и другие.
По романтическому напрягу профессия смотрителя лесов стояла на втором месте после геологической. И даже несколько на моей памяти геологов, утомившись в далеких экспедициях, заделались лесниками – в ленинградских, псковских, а кто и в новгородских болотистых, трясинных и гиблых лесах, где комар мог уморить человека до смерти.
У американцев тоже свои, укорененно романтические - со времен упомянутого Торо, а тот провел два года в лесном уединении в хижине на берегу Уолденского озера, ставя свой знаменитый эксперимент правильной жизни - представления о работе паркового рейнджера. Пусть даже – в отличие от того же Торо – к услугам современного рейнджера последние достижения коммуникаций с внешним миром – от радиосвязи до интернета. И тем не менее в каком-то смысле он наедине с природой, с которой может слиться в душевном порыве, если только та не ощетинится ему в ответ и не начнет качать свои права, не предусмотренные лесничьими правами и обязанностями.
Уточню на всякий случай: природные заповедники в Америке называются национальными парками, а лесничий, смотритель лесов, будет рейнджер. Кстати, попасть на эту должность непросто. Конкурс очень велик. В состав заманчивой легенды входит жизнь на природе в самых грандиозных и ослепительных ее уголках – в Grand Tetons, к примеру, или в Йеллоустоне; личные сношения с охраняемыми деревьями, зверьем, со всей, отданной под твою заботу, дикой природой, с которой ты один на один. Добавьте сюда сражения с вертолета с лесными пожарами, скольжение по отвесной скале, чтобы спасти переоценившего свои силы туриста, - и романтическая легенда обрастает живыми подробностями и становится неистребимо привлекательной для всех, кто мечтает пожить на природе.
Если уж быть совсем точным – внутри природы.
Я и сама, пропутешествовав пол-Америки и останавливаясь в палатке в ее знаменитых и менее знаменитых общенациональных и штатных заповедниках, с завистью поглядывала на этих вышколенных, в военизированной форме хозяев здешних лесов, рек, озер, фауны и флоры, чувствуя душевную недостачу ввиду своего гостевого статуса. Вот бы пожить, как они, хотя бы пару месяцев! Однажды мне даже удалось устроиться в один из лонг-айлендовских парков, но это была работа на подхвате – не совсем то, о чем я мечтала.
И вот эту устойчивую и красивую легенду разбивает в пух и прах Джордан Смит, автор мемуаров «Природа в негативе: парковый рейнджер в дозоре». Итог 25-летней службы рейнджером в одном из отдаленных речных каньонов северной Калифорнии.
Считать работу рейнджера заманчивой и завидной есть беспочвенный идеализм, утверждает Смит. В его ежедневные обязанности входило усмирять пьяных драчунов, собирать плату за места с бедняков, живущих в трейлерах, и заполнять кучи бумаг с отчетом о прошедшем дне. «Год за годом вы пишете эти истории, и они скапливаются в картонных коробках в архивном складе, сплющиваясь, теряя жизненные соки, как засохшие цветы, - под прессом всех этих историй над ними – неизведанная стратиграфия вашей карьеры».
Из этих историй, скопившихся за 25 лет работы в парке, Смит отбирает для своей книги самые яркие, прихотливые и поучительные. Его мемуары – не набор анекдотов, а медитативное повествование со своей идеей и пафосом.
Смит вдумчиво наблюдает, как люди развлекаются на природе: ставят палатки, уходят в дальние походы, одолевают на надувных плотах речные бурные пороги, пускаются по каменистым отрогам на горном велосипеде. Это – с одной стороны. С другой – и в не меньшей степени – кемперы нализываются до бесчувствия, стреляют из ружья, запускают фейерверки, рубят деревья, бурят скалы в поисках золота, бьют смертным боем других, убивают суицидально себя, прыгают с моста на парашюте...А вот забава универсальная, наблюдаемая во всех каньонских парках, даже во всемирно знаменитом Большом каньоне. Цыпленку прикрепляют самодельный парашют и бросают с моста, а затем побивают камнями добрых самаритян, которые – сотни метров ниже – пытаются высвободить несчастного цыпленка от парашюта.
Хранить и блюсти природу – назначение рейнджера, но, как оказывается, наименьшая из всех их забот. Они «охраняют природу от людей, людей от природы, людей от других людей и людей – от самих себя». Насчет последнего. Национальные парки давно облюбованы самоубийцами. И этот факт очень огорчает чистоплотного Смита. В том числе – и загаживание природы, занятой круглосуточно и повсеместно борьбой за выживание.
И все эти тяготы и мытарства рейнджеров так же стары, как сама эта должность. Так повелось со времен первого в Америке рейнджера, в 1867 году, когда он был послан беречь Йеллоустонский парк. С утра до позднего вечера бедняга сгонял с земли скваттеров, браконьеров, беглецов от закона и запойных пьяниц. Этот первый одинокий хранитель Йеллоустонского заповедника с трудом выдержал год и ушел в отставку, сломленный такой непосильной работой. В конце концов федеральное правительство послало в заповедник отряд кавалеристов разбираться со всеми беззаконниками. Широкополые шляпы, которые носят нынешние рейнджеры, - наследие от той давней поры.
С тех пор условия существования и работы рейнджеров улучшились, но не круто. У многих – работа сезонная, оклад минимальный и – никаких медицинских страховок. Нынче у паркового рейнджера вероятность быть убитым или получить ранение на работе в 15 раз выше, чем у агента по борьбе с наркотиками.
Странность работы Смита в том, что он обходит ежедневным дозором территорию, обреченную на исчезновение. Отданный под его ведомство отрезок речного каньона рано или поздно будет затоплен. К строительству дамбы, задуманной и спланированной десятки лет назад, пока еще даже не приступили. И Смит набожно и рачительно отслеживает каждый год, подаренный дикой природе каньона для жизни. Когда туристы спрашивают у него, как пройти к гигантскому резервуару, помеченному на картах парка, Смит вежливо разъясняет, что они как раз стоят на его дне – 20 метров ниже уровня воды.
Он рассматривает эту, приговоренную к гибели местность как чистилище: цветущее, дикое, обреченное. Смит и его коллеги были «постоянные рейнджеры на временной реке», сохраняя для будущих поколений, как и положено рейнджерам, пейзаж без будущего.
Но природа не знает, что человек вынес ей смертный приговор. Эту землю забыли – пусть и временно. Оставили в покое. На ней не производят никаких парковых экспериментов – посадок, раскопок, пристроек, изменений рельефа и ландшафта.
И природа берет свое. Проступают в грунте отпечатки давней жизни – вьючные тропы, развалины рудников и скотоводческих ферм. Медленно, но упорно в пейзаж вторгаются элементы дикой, изначальной, человеком не искаженной – природы: полевые цветы, сосны-пондерозы, черные медведи, кугуары. «В этих каньонах чувствуешь на каждом шагу тоску – пронизывающую каждый камень, всякий куст и стебель травы – по дикому природному уставу. И всё устремляется туда, назад, в изначальность и подлинность, с силой и энергией, равным корням, пробивающим мостовую». Так патетично и вдумчиво пишет Смит. В неизбежном конфликте человек-природа Смит явно и страстно на стороне природы, которая без конца подавляется человеком и неизменно, при малейшей возможности, возвращается на круги своя.
В одной из глав Смит помогает расследовать дело о зверском убийстве женщины-джоггера на территории парка. Оказалось, что не ведающую страха бегунью растерзал-таки зверь – кугуар, и это – четвертая по счету фатальность от зверя в национальных парках Калифорнии с XIX столетия. А кугуаров в заповеднике, где работал Смит, не видали уже лет пятьдесят, и никто их, естественно, не опасался. Смит, понятно, не одобряет поведения кугуара, но полон ликования и гордости, что зверь-абориген, которого немилосердно отстреливали охотники, вернулся на свою дикую, пусть и приватизированную человеком родину.
Вот эта идея дикой, своевольной природы, в конце концов навязывающей свою волю человеку, проходит через всю книгу Смита. Недаром эта книга называется «Природа в негативе». Автор считает, что критики, полагающие, что во всем мире не осталось уголка, не запятнанного человеком, - попросту лишены воображения.
Из своего одинокого дозора в 20 лет по обреченному каньону Смит вынес убеждение, что природа до конца не познаваема и что она мстит человеку, посягнувшему на ее суверенные права. «Многое из того, что кажется наизусть известным и прирученным, на самом деле неизвестно и неукротимо, - пишет этот патетический рейнджер. – Может статься, что чем более мы стремимся укротить этот мир, тем более опасным и загадочным он окажется».