Рубеж (окончание)

ШТУРМАН
Пока я сидел в консульстве Браззавиля, я целыми днями писал объяснительную записку. Председатель комиссии заставлял меня переписывать мою записку снова и снова. «Мало, плохо, ещё!» Не знаю, что он там хотел услышать. Так я и писал «объяснительную» прямо до московского самолета. Уже когда меня везли в аэропорт, он вдруг вспомнил: « Ой, да для тебя же есть письмо от какой-то женщины, забыл тебе отдать. Да тебе это письмо и ни к чему, ты там скоро сам будешь. Говорят, там не могли отбиться от неё, всем она тобою голову заморочила. Молодец, настырная баба! Кто она тебе, жена?»[!]

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
От тюрьмы и сумы не зарекайся. (пословица)
Я много думал об этой пословице. Теперь мне понятно, что зарекаться нельзя, но мне важно понять, дают ли тюрьма и сума какой-нибудь иммунитет. Можно ли отсидеть своё и больше никогда о тюрьме не думать? Скорее всего, раньше сядешь - не «раньше выйдешь», а просто дольше будешь сидеть. И пока ещё дышишь и живёшь среди подобных себе людей, расслабляться нельзя никогда. Если вы знаете более правильный ответ, напишите мне, пожалуйста, на адрес центральной тюрьмы Киншасы, «Централь де Макала», они со мной в контакте. Мой портрет висит в тюремном красном уголке, и письмо они перешлют.
Обслуга тюрьмы говорила, что бегут войска, бегут полицейские, начались погромы. По ночам взрывы и стрельба. Грабили богатых. Грабителями были военные и молодежные банды. Персонал заметно нервничал. Тюремная лавочка закрылась навсегда. В день посещений консул с продуктами впервые не появился. Я решил, что посольство эвакуировалось.
16 мая тюрьму не открывали, и охранники исчезли. На вышках тоже не было ни души. Ровно в полдень смертники проломили стену своего барака и с тесаками ворвались к нам. Идея их была такова: начать с богатых бараков, и до меня они потрясли всех бельгийцев. А уже потом двое бандюг ворвались ко мне. Обычные негры только полуголые, их в бараках строгих режимов никогда не одевают. Видимо, чтобы реже сбегали. Один стоял с тесаком у головы, а второй ворошил мои вещи. Портфель мне было жалко, там хранилось много материалов по следствию, вся расшифровка экспертов, выводы комиссий и фотографии. И на черта ему сдался мой портфель. Этот бандит - теперь единственный человек в Киншасе с кожаным портфелем. Денег там было всего тридцать долларов, ерунда. Еще были хорошие французские туфли. Туфли смертники забрали в первую очередь, они висели в целлофановом пакете на гвозде. Бандиты видели, что мы в туфлях. Они следили за нами на общих перекличках, такие происходили время от времени. Обычно когда кто-нибудь сбегал. Я-то их не очень различал, видел перед собой только оборванную черную толпу заключенных, с белыми зубами, а вот они мои туфли присмотрели.
Когда бандиты убежали, я ещё пытался собрать какие-то вещи, но товарищи-заключенные потащили меня за руку, «пошли, дескать, скорее, непонятно, что теперь произойдет». Может быть, начнут расстреливать. Просто так. Чтобы согреться. Это не пессимизм на бегу, это мой чистой воды жизненный опыт. От жизни не следует ждать ничего хорошего, и она тебя никогда в этом не обманет.
Меня тащил черный инженер из Руанды, вместе с которым я просидел год. Он сидел за промышленный шпионаж! За ним самим кто-то уже приехал, но до отъезда инженер хотел устроить нас, двух белых русских, в самом надежном месте. И буквально силой меня притащили к пастору. Сами мы хотели пешком искать посольство, я думаю, что окажись я на луне, я бы тоже сразу побрёл искать российское посольство! «Шпрехен зи дёйч» и вперед, вот что значит старая советская закалка! Вы замечаете, что все, что сейчас происходит в жизни, давно уже описано и отснято?! И жизнь оказывается каким-то нелепым повторением кошмарных подростковых кинофильмов. Полковника Штирлица в доме у тюремного пастора не оказалось. Вообще-то раньше мы с этим пастором подолгу беседовали. Сладкий до тошноты! Он любил говорить заключенным про двух почтенных женщин: про Веру и про Надежду - это был его любимый конек. Надо быть форменным идиотом, чтобы верить его задушевному тону. Когда я его слушал, я начинал представлять себе этих дам двумя толстыми заирскими старухами в синих форменных юбках. Сейчас пастор был не очень доволен. И своего раздражения не скрывал. Но записку мою, поворчав по-французски, взял и послал служанку с запиской в российское посольство. Я тупым карандашом накалякал консулу наш адрес.
И мы уселись ждать. Как выяснилось, ненадолго: ночью молодежная банда наехала на пасторскую виллу и принялась её громить. Я органически не выношу молодежь, да и вообще людей, у которых нет ничего святого.
Всё-таки это хамство трогать дома попов и пасторов, тут и кресты на воротах и всё такое, но жаловаться было некому. Только в ООН, в комиссию по правам священнослужителей. Минут через двадцать мы поняли, что пастор и вся его многочисленная обслуга сбежали. Фрау Веру и фрейлину Надежду пастор тоже прихватил с собой. И мы остались в комнате, запертые на ключ. Второй налет за два часа – это уже слишком. Опять гражданская война и ломятся подкуренные махновцы. Хочется сразу обратно в свою камеру досидеть положенный срок, только бы тебя так не дергали. Дом ходил ходуном, выносили все, что попадало под руку, но нашу комнату долго не удавалось вскрыть. Наконец, эти парни высадили окно и ворвались к нам. Тут они увидели нас и немножко остолбенели. Что хорошо в Африке, так это уважение к белым, которое очень глубоко и надолго запало в сознание людей. Призадумаешься.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Мы сидели со вторым пилотом на диване с вышитыми подушечками, а кругом был черный погром. Они были вооружены прутьями и ножами, но вместо комнаты с церковным добром молодые бандиты увидели двух страшных белых людей с белыми босыми ногами. В доме у черного тюремного пастора. Шок. Зато когда они узнали, что мы «беглые каторжники», они не только прониклись к нам уважением, но сразу притащили нам хозяйские тапочки. И в темноте нас куда-то повели. А за нашей спиной на повозки загружались орган и дорогая пасторская мебель.
Следующей нашей пристанью стала еще одна церковь, где орудовала другая, уже взрослая банда. И мы поняли, что нас расценили товаром, на котором можно заработать. Ночью нас держали в каком-то сарае, в углу кто-то пыхтел и хрюкал, но посыльный в российское посольство был отправлен немедленно.
Утром мы рассмотрели место, где находимся: это был самый натуральный хлев. Тут открывается дверь, и входят первый секретарь посольства и консул. Я им впервые обрадовался. Первый секретарь положил нам руки на плечи, как Рембрандт своему блудному сыну. А после этого он достал из кармана толстую пачку местных денег. Вот это было непростительной глупостью. Нас облепило человек сто, я понял, что они разорвут нас на части. Там был не только шестидесятилетний главарь с сыновьями, но еще десятки каких-то старух, детей, инвалидов, беременных женщин. Консул даже получил не очень тяжелым предметом по голове, и чтобы эти люди нас выпустили, посольской охране пришлось пальнуть в воздух из автоматов. Толпа на мгновение отхлынула, первый секретарь швырнул деньги куда-то за их спины, и мы дали дёру.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Всё. История почти закончена. Мы молча ехали по улицам Киншасы. Отличный городок, очень рекомендую. Навстречу нам по пустым улицам шли цепочки повстанцев Кабиллы. Затылок в затылок, «калаш» к «калашу», девчонки с гранатометами, все в одной форме, одеты с иголочки, вовремя они пришли. Спасибо вам, мосье Кабилла! Хороший был революционер и человек. Застрелил его собственный сын, который теперь государством Заир и правит. Тоже, видимо, хороший революционер и хороший стрелок. Так что если кто-то хочет съездить подзаработать, нужно внимательнее следить за африканской политикой.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
А пока мы десять дней просидели в посольстве, ждали, когда выдастся подходящий момент и нас переправят в стареньком «дугласе» в одну дружественную африканскую страну неподалёку. Прошло целых пять дней до момента, когда нас удалось вывезти с основного городского аэродрома. Из аэропорта Симбазикида никогда не взлетит больше ни один самолет. Never! Аэропорт с его многочисленными авиакомпаниями прекратил свое существование. Все разлетелись кто куда, что наши, что украинцы, что молдаване, что узбеки. Поищите их в горячих точках! Знаете, меня всегда волновало: ну как это наши молодые девушки рискуют ездить на заработки за границу. Ведь ясно же, как день, что ничем, кроме борделей и панелей, это окончиться не может. А для тех, кто сразу рассчитывает на бордели и панели, дело кончается рабством. И все равно едут. Сдают каким-то проходимцам паспорта и с этого момента больше себе не принадлежат.
А молодые девчонки, скорее всего, точно так же думают о летчиках.

ШТУРМАН
Никто никогда не узнает, что же с нами произошло. И не нужно это узнавать. Правда всегда оказывается хуже, чем незнание. Вам всплывет такая правда, что вам не захочется жить. Не нужно вам ее знать! Никогда не допытывайтесь, не выясняйте, и вы останетесь счастливым человеком. Хотите понять, почему вы не знаете мучающей тайны? Это вас берегут. Значит, там хранится правда, которая страшнее страшных снов. Вот и здесь, в Киншасе, на аэродроме Ндол’а, была зарыта такая правда.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
«Майор Бомон» в исполнении популярного актера Бельмондо отправляется на Родину. Родина улыбнется мне равнодушно, она ничего не помнит, она не помнит людей, которых она продает. Человек чувствует, что за ним стоит махина, его Родина, уж она-то подстрахует! И вот с этим ощущением ты живешь, а потом оказывается, что за твоей спиной была пустота, и никто тебя не страховал, и для меня моя Родина- это только я сам!
Домой я летел на ТУ-154 с документами в кармане «для потерявших паспорт за границей».Сидел у окна, совершенно один, слушал Пугачеву и старался ни о чем не думать.
В Москве у трапа нас ожидали два человека. Я понял, что я думал об этом, и ждал их у трапа в течение всей поездки. Вот так я всегда сам кличу себе беду! Люди в штатском попросили всех пассажиров подождать, а нас выйти первыми. Вот и развязка - Лубянка! Я понял, что сейчас наденут наручники и поведут. Но нас никуда не повели. «Вам что-нибудь нужно, ребята? - спросили нас эти люди. Дальше сами справитесь?»
Мы сказали, что нам ничего не нужно и мы справимся еще как.
Я поболтал с молдавским экипажем, который возвращался домой, и наблюдал, как второй пилот прошел паспортный контроль. Встретимся на страшном суде! Лучше бы до него мне этого мальчика не видеть.
Меня пока не посадили. Уже три года на ненужной мне свободе я получаю пенсию. Полторы тысячи рубчиков и бесплатный проезд в трамвае, который очень редко ходит.
Водителем трамвая мне не устроиться по возрасту. Свою службу вдали от России я отслужил, и без торжеств меня проводили в запас. Думаю, что, будь я космонавтом, со мной обошлись бы не лучше.
И центральные газеты формулируют событие как «долетел до рынка и упал», а для тех, кто понимает, это меняет смысловую окраску произошедшего. Газеты формулируют всё так, как это нужно сильным этого мира. Всё продажно. Это медицинский факт.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Нужно почесать в затылке и решить, что я родился заново, но уже не летчиком. Сантехником, уж точно, можно заработать приличные деньги. Не хуже, чем в Киншасе.
Каждое лето на месяц я устраиваюсь на работу в аэроклуб и летаю на простой машине. Очень простой! Мотор и крылья, больше нет ничего. Нанимает меня всегда странная публика. Я научился уже сам отличать темных предпринимателей. Чего-то их потянуло к авиации.
Иногда я перезваниваюсь с консулом, который приютил меня после Киншасы. Его жена пекла нам домашние ватрушки. Если бы я верил в Бога, то просил бы его не забыть милую жену консула. Но я реальный человек, я верю только в то, что я вижу перед собой.
Больше ничего не случилось, до противности, до омерзения- ничего.
Лучше бы меня дома не отпустили, а взяли бы в Шереметьево и нормально посадили, а не выкинули. За границей вообще сидеть стыдно, как будто ты был в санатории. Меньше всего ощущаешь себя героем, и если и есть какие-то чувства, то только отчуждение и брезгливость.
И хоть с кем-нибудь можно было бы поделиться этой проклятой Африкой.
Пора решать, как мне жить дальше.

ШТУРМАН
А я вот что скажу: Родина- это иллюзия. Я ей принадлежу, но ничегошеньки от неё не жду. Родина - это место, где ты не отличаешься от прохожих цветом кожи и тебя не бьют по роже за то, что ты желтый или черный. Это не очень много. И не очень мало. Я помню угол улицы Восьмой Советской и Суворовского с четырех лет - вот и вся моя Родина, никаких иллюзий. Никаким березовым соком Родина тебя щедро поить не станет, да и не должна. Если хочешь, пей его сам, никто тебе не мешает. В Канаде, это я точно знаю, такие же березы и сок такого же вкуса, только еще экологически чистый. Но большинству людей безопаснее пить свой! Только при этом не ждите, что корявая берёза должна при этом испытывать радостные эмоции.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Не успеешь оглянуться, и новый год, но уже посторонний мне новый год. Тот новый год был пять лет назад.
Знаете, даже про футболистов, про кумиров, у нас говорят «отработанный материал». Очень точное определение. Я вдруг сразу стал никому не нужен. Я даже не жалуюсь, просто пытаюсь всех предупредить, что вас может ждать в следующие три секунды.
3 тысячи долларов у меня украли соседи-алкоголики, хоть квартира была опечатана государственной печатью! Теоретически деньги могли взять люди, которые ее опечатывали, потому что они обычно очень внимательные люди и они не пропускают подозрительные зеленые бумажки. Или они могли взять доллары из самых хороших побуждений, опасаясь соседей-алкоголиков. Провались они пропадом!

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
После тюрьмы прошло уже три года.
Первую «книжку летчика» мне со скрипом отдали, вторая сгорела в самолете. Я рассматриваю свою старую «книгу летчика» и понимаю, что все-таки я знаю ещё не всю страну. Я не очень хорошо знаю Камчатку: там я в основном летал в Петропавловск. Зато Якутию, конечно, знаю всю. Красноярский край- весь! Побережье Северного Ледовитого океана я знаю слабее, правда, в Анадыре я сидел десять дней, Алтай- весь, да и всю остальную Россию –всю. Знаю её сверху. Африку я знаю похуже. Про мою Африку была статья в “Огоньке” в августе 96-го. Она передо мной, я просматриваю ее....
Профессиональных обвинений тут нет. Но сказано небрежно. «Летчики, конечно, виноваты...».
Из-за этой статьи обо мне слышало довольно много людей. Бомжи, которые по утрам копаются около нашей помойки, слышали обо мне все поголовно. Каждый из них когда-то кем-то был, они не всегда копались в помойках. Да и у меня теперь другая философия. Изменился ли я? Стал ли я после аварии другим человеком? Вообще-то я не верю, что в глубине души мужчина может за свою жизнь измениться. Это не в человеческих силах.

ШТУРМАН
Смешно сказать, но я приехал из Москвы дневным поездом и больше в воздух ни разу не поднимался. Документы мои сгорели, и вместе с ней сгорела моя старая кожа, есть такая сказка, все её знают. Я отчасти продолжаю нести груз, мне бывает страшно и стыдно, но я хочу жить, а не быть надгробьем самому себе.

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Я совершенно холост: моя женщина не захотела напрягать свою жизнь и вступать со мной в «траурные отношения». Я знаю, что она вышла за кого-то замуж. Значит, не было любви.
Все друзья мои сами дали понять, что они от меня отошли. Кругом тишина!

ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Стал бы я помогать какому-то летчику, с которым произошло то, что со мной? Сейчас я думаю, что да, но в реальности, скорее всего, нет. Такие знакомства бросают тень на репутацию. На суде экипаж, который мы меняли, я решил не упоминать. И не хочу лишний раз приплетать их и здесь. Но не исключено, что все случилось только из-за них. Сам я о тех московских лётчиках больше ничего не слышал.
Удачи им в небе! Над Питером сейчас дымка, видимость - километра четыре. You are cleared for take off.
Taking off. Поехали. Начинаем разбег. Но мы не “поехали”, а мы “проехали”. Проехали мимо всего, нужно честно себе в этом признаться. Суть в том, что никакие прежние заслуги не работают. Это тоже один из моих главных жизненных выводов. Мне вообще не нужно было соваться в Москву - это место не для меня. Москва - это, как бы вам сказать, город не для плебеев. Можно брызгать слюной об аристократизме Петербурга, но Питер сейчас объективно вторичный город, как старая народная актриса на пенсии. Все ее чтят, но сексуального желания она ни у кого не вызывает. А Москва – царская столица! И надо быть хищником, чтобы там выжить, а во мне какого-то нужного хищного стержня не хватило. Вот этот сопляк Бучков себе карьеру еще сделает, сейчас его время.
А моя жизнь почему-то не сложилась. Всё было отдано службе, на остальное меня не хватило. Разжимаешь ладонь, и в ней ничего нет. Нужно поддерживать в себе желание жить, вот этим я занят. Я не пессимист, я верю, что это вполне оптимистический рассказ, но иногда нападает страшная апатия.
На громадный пустой город надвигается новый год. Я пережил свою тысячу лет. Я даже не уверен, что мне нужно было перебираться в новое тысячелетие. Для чего? На профессионалов нет больше спроса. Остается ругаться с соседями и смотреть на небо из двора-колодца.
Надо бы мне чаще смотреть вверх. Я не разрешаю себе нагибаться и собирать бутылки из-под пива. За Балтику-троечку дают рубль. Моя пенсия равна сорока восьми бутылкам пива в день, я могу насобирать их за два с половиной часа. Может быть, настанет время, когда я переломлю в себе и эту последнюю гордость.
У меня на стене висит фотография моего самолета и слова известного французского летчика: «Мы не переставали надеяться, но время шло и мало-помалу становилось поздно».

ЭПИЛОГ

Эпилогу полагается быть слащавым, похожим на мыльную оперу. Даже если есть опасность вторгнуться в чьи-то личные тайны. Но должен же в нашей жизни быть хоть крошечный просвет, через который видно синее небо.
В коммунальную квартиру, где живет первый пилот, позвонили двое. Совсем юный женский голос и мужчина двадцати двух лет. В нашем рассказе тоже фигурирует молодой человек 22 лет, но по правилам мыльных опер нужно сразу признаться, что позвонил в коммуналку не второй пилот Бучков, не двадцатидвухлетний сын российского посла в Заире, и не сын заирского прокурора. Первого пилота, вообще-то говоря, дома в этот момент не было: он уехал на поезде в далекий город Хабаровск. «Николая нет, он в отъезде!»- мрачно сообщил в трубку сосед. Молодой человек растерялся. «А его нового телефона у вас нет?» - спросил он после паузы. «Не велено давать, - сказал сосед,- а вы кем ему приходитесь?» Молодой человек замялся. «Скажи ему, скажи!» - прошептал замечательный девичий голос. «Я узнал, что с ним пять лет назад случилась страшная беда, это правда?» «Да кем вы ему будете, что вы так голову морочите?»- пробурчал сонный, не очень трезвый сосед.
«Скажи ему, скажи!»- чуть слышно повторила девушка. «Я его сын,- сказал молодой человек, - но он ничего не знает о моем существовании!».
Сосед был человек грубоватый, но не злой и не вредный. «Позвоните через пару недель, - сказал он. - Я ему скажу!»
«А как вы думаете: ему нужен сын?» «Сын всем нужен!- сердито сказал сосед.- Ты ничего не бойся и звони, а дальше уже пускай он сам ломает голову. Ты где проживаешь?». - «Саратовская область, Павлищенский район, поселок Светлый». - «Я понял, поселок Светлый, звони, жена у тебя хорошая! Как зовут?» - «Её зовут Оксана, а меня зовут Валерий Николаевич!»
“Как его туда залететь угораздило”, - пробормотал про себя полупьяный сосед.
И на этом месте свой рассказ я вынужден закончить. Конечно, существует много мужчин, которые совсем не выносят молодежь! И еще неизвестно, чем закончатся их разговор и встреча: все-таки требуется изрядное мужество, чтобы признать сына, о котором ты никогда не слышал. Но по правилам мелодрамы внезапное появление сына Валерия Николаевича из Саратовской области может быть рубежом в жизни нелетающего первого пилота. Рубеж- это точка при разбеге, за которым обратного хода нет. Англичане называют его «point of no return».
Решение принимает первый пилот, он должен сказать: «Продолжаем взлёт! »You are cleared for takeoff.
Taking off. Поехали. Начинаем разбег. Может быть, первому пилоту удастся принять правильное решение.