22 июнЯ 1941 г., в день рождениЯ отца...

Нетрудно представить, что никакого праздника родители в тот день не организовывали, и каждый из них про себя подумал, наверное: начало войны в день рождения – нехороший знак.
Отец, дождавшись моего появления на свет и тут же отказавшись от охранявшей его от призыва брони, в декабре 41 года ушел на фронт, попав в самое пекло – под Москву. Потом освобождал Белоруссию, имел, кроме двух орденов Отечечественной войны и Красной Звезды, медаль «За взятие Кенигсберга», не говоря о юбилейных... Вернулся он целый и невредимый, так что июньское предчувствие беды его самого как бы не коснулось.
А вот два его родных брата, командиры Красной Армии, погибли: Яков - в самом начале войны, где-то в Молдавии, Григорий – в 1944 году, убитый шальным осколком рядом с палаткой медсанбата, которым он и командовал.
Мне было лет 12, когда, толком еще не понимая, о чем и в связи с чем речь, я услышал от отца горькую фразу: «А еще говорят, что евреи не воевали». «И никакого Холокоста не было» – вдобавок процитируем мы антисемитов сегодняшних дней.
А мой дед вместе со своей дочерью (родной сестрой отца) и ее маленьким сынишкой были расстреляны немцами в сентябре 1941 года в овраге возле родного местечка обоих родителей – Деражни, которая находилась в 10 километрах от города Проскурова, переименованного в пятидесятых годах ушедшего века в город Хмельницкий.
Пресловутый Богдан, размахивая булавой, боролся за присоединение Украины к России ( в скобках заметим: за что боролся, на то и напоролся), заодно опуская эту булаву на головы несчастных «жидов». Но этот факт для советских «переименователей» был «мелочью»...
Еще немного об отце. Вернувшись с войны в звании подполковника, он умер спустя 18 лет в том же звании – было, оказывается, секретное предписание: в армии евреев по службе не продвигать.
Что же должен был чувствовать мой отец? С одной стороны, и он, и его братья и сестры преодолели благодаря советской власти «черту оседлости», получили высшее образование, а отец умудрился окончить в Москве аж два юридических вуза. С другой – «дело врачей» и борьба с «безродными космополитами», собственное топтание на месте по службе.
Инерция сталинского антисемитизма, так или иначе касавшаяся отца, не отпускала его до самой смерти.
Помню поступление моей сестры в Оренбургский мединститут в 1954 году. Набранная ею сумма баллов оказалась полупроходной, то есть кого хотели, того и зачисляли. Дочку какого-то местного партсекретаря зачислили, мою же сестру пригласили поступать на следующий год.
Отец поехал искать правду в Москву, пробился к заместителю министра, тот принял соломоново решение: зачислить кандидатом, по результатам первой сессии определить возможность пребывания в институте.
Дальше уже неинтересно: на «отлично» сданная первая сессия, успешное окончание института и – уже после смерти отца – защита кандидатской диссертации.
В областной инфекционной больнице сестра заведовала отделением диагностики – нет необходимости пояснять, что это такое. Наезжая из Москвы в Оренбург и останавливаясь у сестры, я наслышался ее рассказов о том, как привозили больных с подозрением на одну болезнь, а у них оказывалась совершенно другая, причем «разгадывать» надо было немедленно, ибо от этого зависела жизнь больного. Кстати говоря, диссертация сестры была посвящена вирусному гепатиту, который сегодня из Ржева подбирается к Москве...
«Еврейский вопрос» и в дальнейшем не оставлял сестру. Не раз замещая главного врача больницы, когда тот либо отдыхал, либо укатывал на какую-нибудь конференцию или совещание в столицу, сестра на освободившуюся в конце концов должность главного врача больницы назначена не была. Кто-то из знакомых, чьего родственника она, поставив точный диагноз, спасла от гибели, по секрету сообщил ей, что в обкоме партии при рассмотрении ее кандидатуры на должность главврача нашли два изъяна: «пятый пункт» и беспартийность. Последний недостаток еще можно было как-то поправить, а вот с национальностью дело было «хужее», непоправимее...
Сегодня отец мог бы быть жив, но уверенности в том, что он одобрил бы мою эмиграцию, у меня нет. Сам бы он – вот в этом я уверен на все сто процентов – остался бы жить на земле, в которой лежат его родители и братья, павшие на проклятой войне, начавшейся точь-в-точь в день его рождения.