Жертвы бесамГлава 2. Георгий

Элину Шехтер в нашей иммиграции знали все и вся, а обстоятельства ее гибели были довольно загадочными, поэтому я надеялся, что на сей раз хотя бы некоторые русскоязычные СМИ попытаются провести журналистское расследование. Как бы не так! Большинство газет ограничились некрологами панегирического характера и вольными переводами материалов из «Таймс» («Пост», «Ньюс»), рассказывающих о подробностях следствия.
Даже главный редактор Татьяна Иоффе, по праву гордившаяся имиджем нашей газеты (независимая, самобытная, авторская, интеллигентная...) не решилась плыть против течения. Во вторник, 3 мая, когда стало известно о смерти Элины, она поручила было написать некролог Нине Мельник, одной из наших «фриленсеров», чьи слезливые, сентиментальные статьи выдержаны в лучших (худших) традициях советской женской журналистики. В среду же, когда поползли слухи о возможном убийстве г-жи Шехтер, Татьяна вызвала меня к себе в кабинет и попросила срочно написать большой материал, которой воздал бы должное Элине и одновременно удовлетворил вполне объяснимое, хоть и не вполне здоровое, любопытство нашей публики. Без шокирующих деталей – чтобы пощадить чувства ее родных и не отпугнуть самых консервативных читателей.
Тон у «босса» был достаточно категоричный, но мимика, жесты, выражение лица говорили, что она недовольна данным мне заданием и сама собой. Ее брови были нахмурены, темные глаза глядели куда-то мимо меня, пальцы нервно теребили прядь рыжевато-каштановых волос, падавших ей на плечи.
«Немного Нины Мельник, немного «Нью-Йорк Таймс», - невесело пошутил я, подлив масла в огонь ее колебаний. – И ничего от Шерлока Холмса».
Татьяна посмотрела на меня вызывающе, почти сердито: «Хочешь поиграть в детектива?»
«Не хочу играть в журналиста, - так же сердито ответил я. – Хочу быть им. Отражать реальность, влиять на события»
Татьяна покачала головой, снова нахмурилась, снова стала глядеть куда-то мимо меня, в окно...
«Говорят, инициатива наказуема, - сказала она, наконец, начав теребить нитку бус. – Но я не хочу тебя наказывать и подвергать риску. Как человек я тебя уважаю и люблю, как издатель (тут она взглянула на меня и улыбнулась) – очень в тебе нуждаюсь. Поэтому я не поручаю, а позволяю (она сделала ударение на «позволяю») тебе начать журналистское расследование. Конечно, после того, как ты напишешь статью в этот номер».
«Что ж, и на том спасибо», - начал было я, но она остановила меня властным жестом.
«Не пытайся обмануть себя, вообразить, что нас обязательно ждет успех. Мы можем резко поднять тираж, но можем и оказаться на скамье подсудимых...»
«А я могу получить Пулитцеровскую премию или пулю в лоб».
Татьяна старательно улыбнулась, показав, что отдает должное моей шутке: «Ты разумный человек, - сказала она. – Надеюсь, ты остановишься там, где надо будет остановиться...»
Я прекрасно понимаю Татьяну и сочувствую ей. Подобно всем издателям более или менее респектабельных русскоязычных газет и журналов в США, она вынуждена постоянно маневрировать, чтобы угодить нашей разношерстной «комьюнити»: лидерам, пекущимся о репутации своих организаций, и «простому народу», любящему сенсационные разоблачения; бизнесменам, рекламирующим свой товар, и потребителям, не всегда этим товаром довольным; интеллигенции с ее взыскательными вкусами, и массам, охочим до «жареного»; пожилым людям с их консервативными взглядами и молодежи, дорвавшейся до свободы.
«Желтым» газетам в этом плане легче: они никогда не стоят перед дилеммой «и хочется, и колется», им не надо постоянно видеть тонкую линию, отделяющую правду от слухов, развлекаловку от дешевки, благосклонный отзыв от рекламы, пересказ от плагиата. Стандартный набор материалов – критика федеральных властей (благо, те далеко), высосанные из пальца сплетни о «звездах» (благо, тем все равно), откровенно рекламные статьи о «русских» бизнесах и местных политиках, откровенные перепечатки с интернета, откровенная порнуха и чернуха.
Начав «играть в детектива», я, конечно, вынужден буду идти совсем иным, новым путем, на котором нет места популизму, подхалимажу, лавированию или осторожности. Но, знает Бог, мне необходимо стать на этот нелегкий и опасный путь, чтобы наконец вырваться из заколдованного круга, где твои мозги всегда заангажированы, а руки всегда связаны, где ты работаешь, как вол, но ничего не создаешь и ничего не меняешь...
Вернувшись в свой кабинет (вернее, за свою перегородку), я налил себе чашку кофе и начал набрасывать официальную статью об Элине, решив одновременно подготовить почву для будущего неофициального расследования. То есть – использовать максимум информации, извлеченной из американских газет и «русских» сплетен, полученной от моего друга Марка Кесслера, репортера газеты «Нью-Йорк дон», («Нью-йоркский восход»), имеющего доступ к органам правопорядка...
Элина Шехтер, или Элли, как называли ее подруги, была одной из «первых леди» русскоязычной общины Нью-Йорка. Очаровательная, элегантная дама, член правления многих русско-еврейских объединений и «русских» отделов при американских еврейских организациях, обязательный гость, а нередко и инициатор проведения всевозможных тусовок – обедов, аукционов, приемов, балов. В придачу – совладелица модного магазина русской книги. И супруга преуспевающего адвоката Евгения (Юджина) Шехтера, несколько лет назад баллотировавшегося в нью-йоркский горсовет.
Русскоязычная пишущая братия Элину недолюбливала, считая ее холодной и высокомерной, но я ей симпатизировал: у нее было чувство юмора, и она как бы соблюдала дистанцию между собой и честолюбивыми устремлениями своей семьи, что выгодно отличало ее от откровенно тщеславных, смехотворно суетных дамочек из нашего «высшего света», в том числе - моей бывшей жены.
Шехтеры, приехавшие в США с первой, «идейной» волной иммиграции из СССР, довольно быстро продвинулись вверх по социально-экономической лестнице и к моменту гибели Элины вели образ жизни, который бывшим советским гражданам с их небогатым воображением казался если не царским, то аристократическим. Особняк в Лонг-Айленде, квартира во Флориде, бунгало на севере штата Нью-Йорк, отпуска, проведенные в Европе и разных экзотических уголках планеты. Автомобили лучших марок, одежда от лучших дизайнеров, мебель, сделанная по спецзаказу, картины, антиквариат. Установленные первопроходцами стандарты, на которые равняются иммигранты более поздних волн...
Сын Шехтеров Алекс учился в Колумбийском университете, дочь Мишель – в престижной иешиве для «русских» девочек, своего рода пансионе благородных девиц. Впереди маячила политическая карьера Юджина, светские успехи Элины, деловые и матримониальные достижения детей. Все эти упования оборвались неожиданным, трагическим образом.
В пятницу, 29 апреля, Элина вышла из дома в десять часов утра и поехала в Монтиселло, к подруге Миле Хазиной, незадолго до того вернувшейся из Европы. Она хотела провести уикэнд у Хазиных – подышать свежим воздухом, обменяться с Милой сплетнями, на время оторваться от семейных забот. Обстоятельства складывались в ее пользу: Мишель пригласили на субботу в богатую еврейскую семью, Алекс намеревался поехать с друзьями в Атлантик-сити, а Юджин, заваленный новыми «кейсами», вынужден был работать и в выходные.
В полночь Юджин вернулся домой и, слишком усталый для того, чтобы выяснять, благополучно ли жена доехала до подруги, залез в ванну. Там он и сидел – с кружкой пива в одной руке, с газетой в другой, - когда зазвонил телефон. Звонила встревоженная Мила Хазина, так и не дождавшаяся Элины...
В субботу утром отец и сын Шехтеры искали Элину где только могли – от своего бунгало в Беар Маунтин до квартирки ее «подшефных» старичков в Бруклине. Вечером подали в полицию заявление об ее исчезновении. А в понедельник state troopers обнаружили ее «Мерседес» под откосом, на узкой, окруженной лесом дороге, ведущей из городка Хэнкок в поселок Лордвилл. Коронер сразу заподозрил неладное – на теле Элины почти не было синяков и ран, хотя «Мерседес», судя по его виду, натыкался на деревья и даже переворачивался, когда летел под откос. Рана на лбу, которая, скорее всего, и стала смертельной, могла быть результатом удара о ветровое стекло, но с таким же успехом могла быть нанесена тупым, тяжелым предметом. Возникал вопрос и о том, как и почему Элина оказалась на этой Богом забытой дороге, которая не вела ни к Монтиселло, ни к Беар Маунтин. Кроме того, г-жа Шехтер была одета скорее как девица легкого поведения, чем дама ее возраста и общественного положения. Узкая мини-юбка, сетчатые колготки, туфли на каблуках-шпильках. В придачу, колготки были спущены до колен...
Юджин Шехтер пытался сделать все возможное, чтобы эти позорные подробности не попали на страницы газет, но, как сказал кто-то из американских mystery writers, человек, умерший не своей смертью, становится достоянием общественности. Юджин пытался также оградить останки Элины от вскрытия, ссылаясь на еврейские религиозные законы, но вынужден был уступить следствию, чтобы отвести подозрения от самого себя. Выяснилось, что в пятницу он не сидел в офисе допоздна, а провел вечер у любовницы, имя которой не называлось, – то есть практически не имел алиби... Результаты вскрытия еще не были известны.
Нашу иммиграцию эта странная и страшная история одновременно взбудоражила и шокировала. Лидеры, как всегда, испугались, что она отразится на имидже общины, «народ» не без злорадства погружался в атмосферу крови, секса, великосветского скандала. Но многим, в том числе и мне, показалось, что зло, до сих пор царившее в нашей среде, приобрело новое качество, было возведено в энную степень...
Закончив свой отчет-некролог, я cпустился вниз, на улицу, чтобы покурить. У входа в наше многоэтажное и многоофисное здание уже стояли некоторые наши курильщики (среди них - моя подружка Анна Винокур), а также Мэри Эшвилл, которая не курила, но иногда составляла им компанию: в этом живописном уголке Нижнего Манхэттена всегда приятно постоять на улице, если, конечно, не льет дождь и не дует сильный ветер.
Мэри с Анной рассуждали о комплексах советских евреев. Вероятно, они начали разговор с обсуждения трагедии Шехтеров, но незаметно переключились на трагедию советского еврейства - Мэри каким-то образом умудряется свести к ней все темы. «Нас не только оторвали от своей культуры, но и заставили отказаться от своих имен, - доказывала она. - Можешь ты представить себе украинца, латыша или грузина, какого-нибудь Тараса, Витаутаса или Вахтанга, которые стыдятся своих имен, пытаются их изменить? А у нас это было обычным явлением...»
Тут она увидела меня и с какой-то то ли виноватой, то ли вызывающей улыбкой спросила: «Вот ты, Гоша, например, знаешь свое еврейское имя?»
«Представь себе, знаю, - сказал я. – Меня зовут Гавриэль».
«Гавриэль? - переспросила Мэри почти нараспев, и ее брови удивленно поднялись над потеплевшими глазами. – Моего мужа тоже звали Гавриэль. Мы как раз говорили о нем».
Потом, горько усмехнувшись, добавила: «Он тоже погиб в автокатастрофе».