ЮРИЙ нАУМОв- ИЗ АМЕРИКИ О РОССИИ

«В лицах столиц, вдоль растерянных улиц перемещаясь потрепанным войском, мое поколенье впервые столкнулось с тем, что стальная стена растекается воском», - когда-то, в середине 80-х, написал Юрий Наумов, тогда 22-летний рок-музыкант. С 90-го он живет в Нью-Йорке, но популярность его песен и инструментальных композиций в России с тех давних пор не просто не уменьшилась. Она значительно выросла. Сегодня его музыкальные альбомы можно купить в самых отдаленных уголках «одной шестой». Каждый год по нескольку раз он ездит с гастрольными турне по российским городам.

Я слежу за тем, как живет моя «бывшая Родина», тем более что Родина на самом деле не бывает бывшей, и мне все чаще кажется, что тот самый «воск» постепенно вновь превращается в «стальную стену», о чем мы и поговорили с известным рок-гитаристом. Отнюдь не о музыке, хотя и ней – тоже...

Комфорт несвободы
- Юра, вы недавно вернулись с очередных российских гастролей. Я думаю, что вы не могли не заметить тех процессов, которые в России происходят. Тот факт, что потихоньку вновь поднимается на щит образ Сталина, идет ограничение свободы печати, восстановление, так сказать, имперской вертикали власти, «наезд» на бизнес, не говорит ли об откате в прошлое? И я не понимаю, честно говоря, как люди, которые понесли огромнейшие потери в результате сталинского правления и выиграли войну не благодаря, а вопреки диктатору, снова, как говорится, пытаются встать на те же старые грабли? Что это такое – врожденное рабство, непреодолимое желание кому-то подчиняться?
- Рабство, в общем-то, вещь достаточно комфортная. И комфорт этот заключается в том, что не надо за какие-то ключевые решения нести ответственность.
- Похоже, действительно, люди глотнули свободы, и оказалось, что она для них не удобна. И это, к сожалению, касается не только старшего поколения...
- Есть некие эволюционные развертки, у которых существует определенная, условно говоря, оптимальная скорость. В этом смысле Америка, наверно, является самой быстрой страной на планете и, наверно, самой хорошо подготовленной для социального эксперимента того рода, в который она сама себя вписала. Когда она стала вписывать в этот эксперимент другие страны и этносы, началась другая история. Чтобы понять, что происходит в России, посмотрите на постсоветское пространство - например, Среднюю Азию. Вот Таджикистан и Узбекистан. Они попали в сферу влияния России, очень мощную, навязанную самой Россией, и 70 лет, то есть три поколения, пребывали в этой черте - баев раскулачили и перестреляли, с Гюльчатай сняли паранджу. Когда большое количество деревенского раскулаченного люда переселилось в города, в них были построены противотуберкулезные, венерические, психиатрические диспансеры, кинотеатры, киоски с мороженым, школы... Были ангажированы русские, украинцы и евреи в Узбекистан и Таджикистан – для того, чтобы эту цивилизацию городского типа, которую Россия с собой принесла, поддерживать на более-менее приличном уровне. То есть какой-нибудь Ахмет-хан хотел смотреть кино, а какой-нибудь Вася или Абрам были киномеханиками в кинобудке и показывали этот фильм. Иначе говоря, произошла небольшая интеграция людей из другой цивилизации, которая поддерживала все это. Лепешка осталась та же, а зрелища стали немножко другими. И в общее советское пространство Средняя Азия худо-бедно вписалась. Потом, когда Брат Иван мышцей несколько ослаб, на границе 80-х и 90-х, Средняя Азия сказала: «Иван, выметайся, мы тебя не хотим. Евреи, валите в Израиль, русские - валите в Россию!» И вот интересный момент – Таджикистан откатывается лет на 300 назад, Узбекистан на последнем издыхании пытается удержаться где-то на уровне брежневских 70-х, сдавая их, конечно, во всяких Ферганских долинах «аллаху-акбар», но где-то в районе Ташкента напряжением последних усилий цепляется за городскую цивилизацию – ту, которая на российских предпосылках сложилась. Потому что кинотеатр и киоск с газированной водой – это некий «ништячок». Но он начинает портиться и ломаться. Сам по себе Мустафа обеспечить их функционирование своим уровнем квалификации и возможностью вкалывать по большей части не в состоянии, но все же что-то хотелось бы оставить – чтобы вот Ваня и Абрам отвалили, но киоск с газированной водой не сломался. В момент, когда навязанное новое теряет свою силу и откатывается и судьба этой цивилизации вновь оказывается в «native hands», ты видишь, что вся та жизнь, которая была привнесена извне, для коренного населения была гигантским стрессом.

Россия с медицинской точки зрения
- Это Азия по отношению к России... А что же все-таки с Россией-то происходит?
- Мне в свое время один нейрофизиолог рассказывал, что психические заболевания, психические поломки – это своеобразная адаптация, приспособление к чудовищному стрессу. Есть спинной мозг, как старое нервное порождение, и головной, как новое, в котором самая тонкая, авангардная часть – нейрокортекс. И когда на организм наваливается стресс, организм жертвует своей авангардной частью, ломается психически, чтобы физически остаться в живых. С такой медицинской точки зрения то, что происходило в России в течение 10-15-летнего капиталистического эксперимента (хотя в каких-то фрагментах люди приняли все эти новые правила игры: в трансакции, холдинги, инвестиции), для народа было колоссальным стрессом. И откат назад – это адаптация огромного живого организма, отступающего в свою привычную игру, которую он своим укладом и вековыми наработками в состоянии жизнеобеспечить. Любая страна, любой народ – это огромный живой организм. Он может быть умнее, глупее, более или менее адаптивен, но когда ты берешь в совокупности эту многомиллионную человеческую субстанцию от идиота до гения, от подонка до святого и складываешь это все вместе, то получаешь некий номина, у которого существуют своя гибкость, своя эластичность и свои определенные исторические фазы. Видимо, возвращение к каким-то отработанным моделям 70-х годов – просто адаптивный процесс.
- А может, это как раз по Ленину – «шаг вперед, два шага назад»?
- Почему я не настроен столь трагически по поводу того, что я вижу? Во-первых, я не предвижу столь чудовищной мясорубки, которая происходила в 20-30-х годах, потому, что, несмотря на олигархов, на все перекосы, страна социально, в отличие от того, как это было в начале ХХ века, относительно однородна все же. Классового противостояния насмерть – десятки миллионов против десятков миллионов – нет. Такое может случиться однажды, в юности социального организма. Сейчас организм достаточно зрелый, просто он болеет. Есть такой прикольный и точный термин – системный кризис. Общество проходит через периоды системного кризиса. Как у человека бывает, допустим, кризис среднего возраста – меняется биохимический состав крови, и нужно три-четыре года, чтобы синхронизировать, привести организм в новое состояние... Существует несколько периодов в жизни человека, от рождения до глубокой старости, в которые ты проходишь через эти системные кризисы. Что-то сильно поменялось и тебя проводит через болезненную адаптацию – в этот момент ты ходишь по краю. Если смотреть на это не как на трагический стоп-кадр, а как на трагический эпизод в длинном драматическом фильме, который сам не есть чернушная, голимая трагедия, то в контексте фильма - не страшно. Все-таки очень большое количество людей было пропущено через неконтролируемую информацию, и это продлилось не месяцы. Успело вырасти несколько сотен тысяч достаточно свободно мыслящих людей, и среди них не только богатые. С точки зрения некоторой свободы, на которую страна в годы этих экспериментов прорвалась, какой-то золотой запас ею наработан. Мы можем говорить о том, что в годы, когда власть страны занималась воровством и переделом, информация всех уровней просто растекалась, и те, кто мог подставить ей свои сердца и души, успели много стоящего в себя впитать. И то, что эти люди слишком молоды и не видны, и не слышны, совсем не значит, что их нет. Иными словами, я достаточно оптимистически отношусь к тому, что физиономия думающей России будет вполне лицеприятной и славной.
- Через какое время?
- От момента восприятия идей до момента их кинетической реализации обычно времени проходит – лет 15... Допустим, если ты что-то активно впитывал в себя, условно, от 14 до 22 лет, ты кинетически реализуешь это в районе от 30 до 45. Поэтому поколение наше с вами, которому между 40 и 50, мы не рассматриваем, мы сформированы «совком». Очень многих из тех, кто на 7-10 лет нас младше, сильно покалечила героиновая волна. Они были к этому не готовы и приняли на себя удар вседозволенности, много хороших людей просто не выжило, сломалось. А вот те, кому сейчас 20-27, будут заявлять о себе через 5, 7, 10 лет. Они просто себя еще не озвучили и не проявили. Но они приходят на мои концерты, и я вижу их глаза, глаза 23-летних детей. Качественные! В 2009-м, в 2015 году что-то из этого поколения начнет проявляться.

Рок-музыка, литература и набор потенциала
- На мозги нашего поколения повлияла западная рок-музыка, может быть, она в каком-то смысле и спасла его, показав, что такое свобода, если выражаться патетически. Потом пришла российская рок-музыка, к которой вы, так сказать, имеете честь принадлежать по праву музыкального рождения. В России она умерла, по большому счету, сегодня это коммерческий феномен, который частично принадлежит к слову «эстрада», маленький ее авангардный кусочек...
- Ну, так и нормально. Туда ей и дорога. Если посмотреть на историю поэзии, литературы, театра, живописи – это так и идет волнами. Вдруг начинается такой выхлест, момент невероятной, честной, рискованной, творческой реализации, потом начинается эпигонство, дальше продажа, после чего гибель, затем пресыщение опустошения и нитевидный пульс – до следующей фазы, когда входит новый гений и открывает все заново, и вновь начинается жизнь... А до этого могут быть десятилетия абсолютного недеяния и пустоты... Если посмотреть на достаточно бурный литературный взрыв на границе 50-60-х годов, из которого, допустим, тот же Бродский вышел и сравнить его с совершенно задроченной, вышколенной поэзией второй половины тридцатых, сороковых, ранних пятидесятых годов, то видно, что 20 лет страна просто «кочумала». Может, тихо что-то себе в стол писал Пастернак... Может, до того, как повеситься в Елабуге, Марина Цветаева что-то тихо в стол написала... То есть в стомиллионной стране было 5-6 человек, которые тихо скребли пером на клочках оберточной бумаги, и это не регистрировалось нигде, а куда-то тихо складывалось. При этом выходили какие-то поэтические сборники, которые славили Сталина и его соколов, какие-то акыны писали какую-то х...ню... А когда ты берешь концентратом сделанное за эпоху и когда вдруг выясняется, что вот тебе – том Пастернака, вот тебе – том Цветаевой, вот тебе – том Мандельштама, вот тебе – том неизвестного Маяковского или малоизвестного Есенина, то это тебе дает по кумполу и ты думаешь, что страна дышала и жила... Но это – по стихотворению в год 4-5 человек за 20 лет тихими ходами озвучили эпоху. А если ты идешь вдоль этой эпохи, ты видишь морды членов Политбюро, ты видишь до блеска начищенные урны вдоль главных улиц... тишь, гладь, божья благодать... каждый второй на улице – стукач... И все! А потом ты берешь этот концентрат, болью и кровью втихую наработанный, и видишь – вау, вот она была жизнь и вот он был пульс! Это прикольный момент – возможности... или невозможности оценить культурную событийность собственной эпохи, сопоставляя ее с прежними. Потому что ты имеешь дело с расконцентрированным, размазанным в текущем времени календарем, сравнивая его с тем, когда 10 лет – это 3 пролистанные страницы хрестоматии, когда их ведет на тебя таким «плотняком» и возникает иллюзорное впечатление того, что «как это насыщено, как это дышало и билось тогда», и как это размазано и погружено в какую-то аморфную х...ню сегодняшнего дня. Пройдет 20 лет, и выяснится полдюжины великолепных имен нашей эпохи, которые будут бить просто наотмашь. И люди будут ох...вать: «Вот начало ХХI века – это было что-то!» У меня нет удручающих суждений о том, что происходит сейчас, потому что я вижу живые глаза этих молодых людей и, зная, как это было у меня, я понимаю, что они – в фазе набора потенциала.