"Миллениум" едва не рухнул от взрывов.. хохота

Репортаж со встречи с Игорем Губерманом

Накануне веселого праздника 1 апреля в зале “Миллениум” имел место аншлаг: “давали” Игоря Губермана. Столько смеха, аплодисментов в один вечер я давно не слышал. Американское телевидение, мне кажется, прошляпило хорошую возможность улучшить свои юмористические передачи, сопровождающиеся каким-то, я бы сказал, синтетическим смехом. Записать бы им настоящий смех на творческом вечере Губермана! Во всяком случае, мой маленький диктофон точно воспроизводит атмосферу встречи, поэтому мне легко и весело рассказывать вам о ней.
Я не видел поэта два года, седины в его знаменитой шевелюре прибавилось, но походка по-прежнему быстра и легка. Он пересек сцену, взял в руки микрофон и - одновременно - зал и не отпускал его два с лишним часа. В перерыве в фойе продавались его книжки и кассеты. Очередь сжималась и разжималась, люди волновались, держали деньги над головой, мало у кого из знаменитых поэтов или писателей я видел такое столпотворение - сотни людей жаждали получить автограф. Я, в отличие от большинства, не взял, а сделал подарок Игорю Мироновичу: преподнес “Русский базар” со своим недавним интервью с ним по телефону...
В чем секрет его успеха? Я размышлял об этом, присоединившись в конце встречи к устроенной ему овации. Игорь Губерман - едва ли не еврейский национальный герой: носатый, немного смешной, очень свойский. Но не это, конечно, главное его достоинство. Он - выразитель еврейской народной мудрости и иронии. Губерман, как ни странно это звучит, не пошл, несмотря на ненормативную лексику, густо населяющую его четверостишия, ”стишки”, как он их называет. ”Жопа, - процитировал кого-то Губерман, - не менее красивое слово, чем генерал. Все зависит от употребления.”
Стихи перемежаются к месту вставленными забавными историями, драматургия выступления продумана совершенно четко: экспромт хорош, когда он подготовлен.
Губерману в нынешнем году стукнет шестьдесят пять, старость его волнует, но не гнетет. “Рядом со мной, - говорит поэт, - состарилась моя собака, которой я посвятил стишок:

Старикашка ведет старикашку
положить на дороге какашку.”

Я не буду слишком точен в своем репортаже, то есть сопровождать каждую цитату довольно однообразным комментарием: хохот, аплодисменты. Вы и сами, дорогие читатели, догадаетесь, как реагировал зал на очередную “хохму”. Договорились? Идем дальше, слушаем “утешительные гарики” Губермана о старости:

Наше время ступает, ползет и идет
по утратам, потерям, пропажам.
В молодые годится любой идиот,
а для старости нужен - со стажем…

А вот еще два самоироничных признания:

Я дряблостью нисколько не смущен,
и часто в алкогольном кураже
я бегаю за девками еще,
но только очень медленно уже.
Читаю с пылом и размахом,
зал рукоплещет и хохочет.
А я томлюсь тоской и страхом:
зубной протез мой рухнуть хочет…

А это - уже обобщение, на которое вряд ли кто из наших пожилых читателей обидится:

Любое знает поколение,
что душу старца может мучить
неутомимое стремление -
девицу юную увнучить.

Цитирую Губермана, теперь уже говорящего прозой: “Я достиг возраста, который в некрологах называют “цветущим”. Вечернее глотание лекарств считаю полным исполнением супружеского долга.” Смеешься и думаешь: не о тебе ли все это…

Мы столько по жизни мотались,
что вспомнишь - и льется слеза.
Из органов секса остались
у нас уже только глаза.

По ходу дела он вспоминает друзей, среди которых врач Владимир Львович Кассиль, сын писателя Льва Кассиля, одаривший его записью в истории болезни одного сильно поддавшего гражданина: “Ушиб мошонки о Каширское шоссе”. Или мудрый, великодушный Григорий Горин, которого Игорь Миронович встретил за полгода до его смерти в Лос-Анджелесе, куда Горин приезжал отметить свое 60-летие вместе с жившим там 90-летним отцом. “Это был гений устной байки, - вспоминает Губерман. - С ним происходили разные дивные истории. Закончив мединститут, он несколько лет проработал врачом “скорой помощи”. Приезжает по срочному вызову к пожилому еврею, тому плохо: приступ печени. В квартире двое: он и блондинка роскошных форм - русская невестка. Больной стонет, вдруг открывает глаза, видит Гришу и спрашивает:”Вы, доктор, аид?” Гриша отвечает: “Да, я еврей.” Больной, еле шевеля губами, задает вопрос:” Может ли быть приступ печени от того, что я съел слишком много мацы?” “Нет, - твердо отвечает доктор Горин, - не может!” Больной собирает последние силы, приподнимается на носилках и кричит невестке: “Слышишь, мерзавка!” Голова падает на носилки, старика уносят.”
Как многие поэты, Губерман не обошелся без влияния великих. Вот стишок, написанный им по мотивам Пушкина:

Ах, как бы нам за наши штуки
платить по счету не пришлось.
Еврей! Как много в этом звуке
для сердца русского слилось!..

А Федор Иванович Тютчев! Конечно же, и у него Губерман учился:

Когда к нам дама на кровать
сама сигает в чем придется,
нам не дано предугадать,
во что нам это обойдется.

В России уже лет сорок ходит двустишие, выдаваемое за фольклор, которое написал, оказывается, Губерман по мотивам Некрасова:

В лесу раздавался топор дровосека.
Мужик отгонял топором гомосека.

Еще одно четверостишие “ в соавторстве” с Некрасовым:

Ведь любой, от восторга дурея,
сам упал бы в кольцо твоих рук.
Что ж ты жадно глядишь на еврея
в стороне от веселых подруг?..

Губерман, вообще говоря, ни в книжках, ни со сцены евреям не льстит - кого-то это, возможно, обижает, но, как говорится, умный поймет.

Всегда с евреем очень сложно,
поскольку очень очевидно,
что полюбить нас невозможно,
а уважать - весьма обидно.

Или ( давняя записка): “Я пять лет была замужем за евреем, потом мы расстались. С тех пор была уверена, что с евреем на одном поле с..ть не сяду. А на вас, уважаемый Игорь Миронович, посмотрела - сяду.”
Продолжаем еврейскую тему. “В Саратове я получил грозную записку: ”Что вы все про евреев читаете? Есть ведь и другие, не менее несчастные.”
“Я с большим уважением отношусь к верующим всех конфессий, но в Израиле меня смущают наши новообращенные верующие. Это бывшие лекторы атеистической пропаганды. Я и не подозревал, что среди нас, евреев, столько таких лекторов. Они были преподавателями марксизма-ленинизма, убежденные марксисты, а так как эта идеология протухла уже там, в Союзе, они в жажде идеологии кинулись в иудаизм, надели кипы. Вскипели, как говорит один мой приятель. Сразу стала понятной строчка из знаменитой песни начала века: “Кипит наш разум возмущенный.” И с ними невозможно разговаривать - они все знают. Особенно знают те, кто пошел учиться в ешиву. Другой мой приятель называет это “проверкой на ешивость”. Мышление у наших с вами земляков остается чисто советским: черные - белые, наши - враги, никаких оттенков. Меня это мышление так поразило, что по приезде я написал первое свое четверостишие об Израиле:

Здесь разум пейсами оброс,
и так они густы,
что мысли светят из волос,
как жопа сквозь кусты.

И вот эти новообращенные евреи дико ругают мое творчество, хотя, видит Бог, я пишу высокорелигиозные стишки:

Евреи рвутся и дерзают,
везде дрожжами лезут в тесто.
Нас потому и обрезают,
чтоб занимали меньше места.

Еврею нужна не простая квартира.
Еврею нужна для житья непорочного
квартира, в которой два разных сортира:
один для мясного, другой - для молочного.”

К себе Губерман относится с иронией, не пыжится, не старается показаться умным - он и в самом деле умен.

Я кошусь на жизнь похмельным глазом,
радуюсь всему и от всего.
Годы увеличили мой разум,
но весьма ослабили его.

Вы, конечно, заметили, что печаль поэта, связанная со старостью, сдобрена иронией, а потому она светла:
Того, что будет с нами впредь,
уже сейчас легко достигнуть.
Мне, чтобы утром умереть,
вполне достаточно… подпрыгнуть.

А вот откровение, не каждому из нас, мужчин, оно по силам:

Наступила в судьбе моей фаза
упрощения жизненной драмы:
я у дамы боюсь не отказа,
а боюсь я согласия дамы.

Тут же Губерман просит хохочущий зал не очень его жалеть, поскольку есть у него и прямо противоположные стихи:

Зря вы мнетесь, девушки,
грех меня беречь.
Есть еще у дедушки
чем кого развлечь.

Смех, аплодисменты. Губерман не унимается, благодарит зал: “Спасибо, что вы за меня так обрадовались”.
Ну а теперь я просто включаю диктофон и приглашаю вас послушать поэта.

Она была задумчива, бледна,
и волосы текли, как черный шелк.
Она была со мной так холодна,
что от нее я с насморком ушел.

Зал не успевает отсмеяться, тут же - новое четверостишие:

В любви не надо торопиться -
она сама придет к вам, детки.
Любовь нечаянна, как птица,
на папу какнувшая с ветки.

Игорь Миронович, кстати говоря, женат и счастлив уже 38 лет, у него взрослые сын и дочь, у тех - свои дети.
Семье Игорь Миронович посвятил немало четверостиший, у меня нет возможности привести их все, хотя они того заслуживают. Приведу лишь два, одно из которых Губерман прокомментировал со сцены:

Не правда, что женщины - дуры,
мужчины умней их едва ли.
Домашние тихие куры
немало орлов заклевали!

Плетясь по трясине семейного долга
и в каше варясь бытовой,
жена у еврея болеет так долго,
что стать успевает вдовой.

Так как же прокомментировал поэт свое первое четверостишие, награжденное густыми аплодисментами? Да очень просто: “Уверен, что сейчас аплодируют одни мужчины.”
Второе отделение вечера-встречи началось с чтения записок. Озвучивая самые интересные, поэт вспоминает и те, что присылали ему когда-то во время гастролей - в Германии, Австралии, в странах бывшего Союза. Года три назад в Минске, размышляя об истории ХХ столетия и его “собирательном вожде Адольфе Виссарионовиче Ульянове” (придумка Губермана), он прочитал двустишие:

В замыслы Бога навряд ли входило,
чтобы слепых вел незрячий мудило.

Тут же на сцену, вспоминает Губерман, падает записка: “ За мудилу ответишь! Лукашенко.”
На сердитую записку одного из ньюйоркцев: “Чем вы, господин Губерман, помогаете Шарону?” - он начинает отвечать издалека:

Я не люблю любую власть,
я с каждой не в ладу.
И я, покуда есть что класть,
на каждую - кладу…

Игорь Миронович напоминает, что 14 лет живет в Иерусалиме, стал настоящим израильтянином, но любит и свою “первую” Родину - Россию. К 50 -летию Израиля написал очень патриотический стишок, за который, грустно замечает автор, кое-кто его ругал:

Здесь еврей и ты, и я.
Мы - единая семья.
От шабата до шабата
брат наебывает брата…

Напоследок Губерман читает новые стихи из книги для детей. Вот как он их предваряет: “ Среди этих стихов есть и приличные, но очень мало. Потому что наши дети на самом деле все знают. Они ведь от нас скрывают не столько из-за страха наказания, сколько от снисхождения к нам, не желая нас обидеть. Дети вообще к нам очень снисходительны…Мои стихи - не для детей, как писала, положим, Агния Барто. Их как бы сами дети пишут:

Я услышал ветки хруст,
я увидел ноги тетки.
Тетка писала под куст
из большой сапожной щетки.

Ты теки, моя слеза, -
очень больно папа высек.
Папе зря я рассказал
все названия пиписок.

Рано мне пока жениться,
очень мало мне годов.
Я хочу летать, как птица,
чтобы какать с проводов.

Вот красивый детский стишок и приличный:

В тени от водокачки,
где садик и беседка,
играли две собачки,
как папа и соседка.

Моя соседка в Иерусалиме - замечательная писательница Дина Рубина. Я ей говорю: “Дина, пишу детскую книжку. Ты, надеюсь, купишь, когда она выйдет?”
“Скуплю весь тираж, - отвечает Дина, - чтобы детям моим не досталась.” Несправедливо!..
Прочитаю вам последний настоящий детский стишок, который я очень люблю:

Мы закрыли все окошки,
но уснуть мы не могли.
Ночью так орали кошки,
словно тигры их е.ли.”

На этом свой репортаж я заканчиваю в надежде, что многие, дочитывая его на ходу, понеслись в книжный магазин - за книжками замечательного поэта Игоря Губермана.