ВеЧный странник

Его называли - да и сам он называл себя - вечным странником. Может быть, потому, что отождествлял себя с народом, из которого вышел и который считал своим до конца дней, народом вечно гонимым, странствующим. Но и потому еще, что сам тяготел к вечному движению, к поиску нового, в каждой новой своей ипостаси оставляя след значительный, несмываемый, какой оставить может только большой художник. Его звали Лазар Сегал, и это имя не только культового бразильского живописца и скульптора, но и имя мирового звучания и значения. Сегал почитается художником и бразильским, и немецким (ведь он в числе провозвестников немецкого экспрессионизма), и еврейским. Одним из лучших мастеров иудаики прошлого века.
«Под полной луной мудрецы этого местечка убегали в свое тихое гетто, чтобы соединиться в горячей молитве для еще более далекого путешествия сквозь враждебную ночь», – так описал картину Сегала глашатай экспрессионизма, поэт и художественный критик Теодор Деблер, провидчески предрекший славу двадцатилетнему парню, чей талант был очевиден. «И это будет трудное путешествие к славе», - добавил тогда в Дрездене российский академик Леонид Пастернак, тоже покинувший охваченную революционным пожаром и чадом Россию.
Неудивительно, что имя Сегала в советские десятилетия замалчивалось, как и имена великих Сутина, Шагала, Цадкина, Кандинского. Еще бы! Эмигранты, беглецы, предатели, еще и посмевшие где-то там, за бугром, прославиться!
Родившийся в бедной семье виленских евреев, Сегал рано ощутил себя художником. Учиться начал «на казеный кошт» в родном Вильнюсе (в Академии рисунка, где незадолго до него учился и Сутин), потом в знаменитом Дрезденском институте искусств, преподавателем которого стал в 20 лет. Вместе с Отто Ланге, Конрадом Феликсмюллером, Лионелем Файнингером, Василием Кандинским создал в живописи особый язык экспрессии, а соединив немецкий экспрессионизм с традициями импрессионистическими, добавив соль символизма и жгучий перец примитивизма, выработал свой неповторимый стиль, стиль Сегала, проявивший себя уже в раннем, но ставшем знаменитым полотне «Вечные странники».
В молодости носило его по всей Европе, потом добрался до Бразилии, борясь с собой, вернулся в Вильнюс, поработал в Берлине, побывал в Питере, где успел выставить свои авангардистские работы, вызвавшие взрыв откликов. В Вильнюсе написал незабываемые, никем на столь высоком уровне не повторенные урбанистические пейзажи, подчеркнув бездушную красоту города и уродство его гетто. Занесло его снова в Дрезден, где сделал серию интересных рисунков. Это «Женщина с руками в карманах», «Женщина с руками у лба», выразительнейший «Голод» – девушка с протянутой рукой. Она просит не только хлеба – помощи, участия, сострадания. Эти карандашные наброски послужили позднее эскизами к знаменитой «Вдове», воспринимаемой как символ женского одиночества и тоски. Страшной, тяжелой, как чугунная гиря. Мне ли, испившей горькую чашу вдовства, не понять беззвучный рассказ Сегала о той, что потеряла любимого, а значит, потеряла все. Но удивительно, как сумел художник сквозь вязь линий, сквозь давящий черный цвет и сгустки отчаяния прорисовать чуть заметные, едва проклюнувшиеся ростки надежды. Во взгляде слезами наполненных глаз, в готовящемся жесте бессильно заломленных неподвижных рук. Нет, не приходилось встречать такой драматичной, эмоциональной графики, такой динамики души.
В первый раз увидела я этот ошеломивший меня шедевр несколько лет тому назад, когда в нью-йоркском Еврейском музее проходила выставка работ Сегала, представленных сегаловским музеем в Сао-Пауло, а потом - на стенде этого музея, во время недавней памятной поездки в Бразилию, где Сегал почитается как один из лучших художников, а творения его – как национальное достояние; музей же именуется государственным, государством и финансируется.
Уже в Бразилии, куда художник уехал в 1924 году и где окончательно осел, и была написана «Вдова». Боль своей юности Сегал привез с собой. Передо мной - мастерски выполненная, невероятно экспрессивная литография «Боль»: взывающая к небесам о помощи, исторгающая крик отчаяния женщина. Лицо ее осиянно красотой и разумом, но искажено этой страшной болью – душевной, истязающей. А рядом - не менее выразительная линогравюра; кажется, она объясняет, что стало причиной неизбывного горя истерзанной молодой женщины. Вот они, «Головы», теснящиеся между гробами, четкие, в траурный узор сплетающиеся линии – воспоминания о погроме.
Но, разумеется, не одни воспоминания диктуют художнику всегда очень взволнованные и волнующие сюжеты его картин. Он - в новой, покорившей его воображение и его сердце стране, в быт, суть, жизнь которой он вжился и которую полюбил. «Торговцы в лодках», «Манговая пара» – подобно Гогену Сегал какое-то время фокусирует внимание на красочном примитиве, но очень быстро делает его лишь составляющей своей живописи: экзотические пейзажи, неожиданные ракурсы, непривычные лица. И картины, и рисунки его начинают «одушевляться», и внешняя красивость наполняется высоким смыслом, становится одухотворенной и экспрессивной. Создаются такие работы, как «Мулат», «Молодой негр»; пейзаж приобретает фантастические орнаментальные формы. Он будто озвучен, он говорит с нами языком красок и чувств.
И вот уже на новом витке понимания художником его новой страны, ее изменчивой души, ее людей с их бедами, с их трудной и голодной жизнью под звуки несмолкающей самбы появляется «Красный холм». Это картина уже с мировым именем, а бразильцами возведена в ранг культа. Бразильская черная мадонна с младенцем по-шагаловски вознесена на крышу дома, но она не парит, а по-земному прочно уселась, прижимая к себе сынишку и не пряча ни гордой своей стати, ни бьющей через край сексуальности. Облака вьются своеобразным нимбом над ее головой, а стройные пальмы оберегают святое ее материнство.
- Не это ли полотно дало повод называть Сегала бразильским Шагалом? – обращаюсь я сразу к трем моим собеседникам – сотрудникам сегаловского музея Селене Кунито, Фаусто Кобралу и Роберте Кутиньо.
- Лишь в определенной степени, - говорит Роберта, - и это прозвище – не гипербола, бразильцы хотят подчеркнуть свое огромное уважение к творчеству одного из самых знаменитых и ценимых своих художников. Его картина – воплощение гордой и мятежной души нашего народа. И еще – это апология бразильской женщины, гимн ее красоте, трудолюбию, умению любить и жертвовать.
- Кстати, - добавляет Селена, - Сегала еще называли южноамериканским Сезанном. Но нет, Сегал – сам по себе. Просто значение его оригинального самобытного творчества, по мнению бразильцев, соразмерно тому, что сделал для мира Шагал. Вы ведь знаете, что настоящее, фамильное имя Шагала – тоже Сегал, а само слово «сегал» – это своего рода аббревиатура от Сеган Левиах (храмовый служка при левитах, священнослужителях).
Глубинным психологизмом поражают многочисленные портреты Сегала, а женщины всегда несут отсвет некоего таинства и непременно бьющей на поражение сексуальности. Это и портреты его первой, оставшейся в Европе жены Маргрете, которую любил он мучительно, и обретенной уже в Бразилии Изабеллы, с кем прожил всю жизнь, и просто чудных, никогда не теряющих присутствие духа жизнерадостных бразильянок.
Сегал - художник многоплановый: живописец, график, книжный оформитель, очень интересный скульптор, изобретательный сценограф... Всего не перечесть. Но апофеозом его творчества стал набатно прозвучавший по всему миру «Погром». Написанный в 1937 г., он обратил внимание сонного человечества на начавшееся в гитлеровской Германии тотальное уничтожение евреев: убитые дети, замученные старики. Слово «погром» перестало нуждаться в переводе и вошло не только в португальский, на котором говорят в Бразилии, но и во многие языки мира. Гитлер приказал внести имя Лазара Сегала в списки врагов рейха.
- Музей наш особый, пользующийся огромной популярностью, - сказала, прощаясь, Роберта. – В этом доме была студия художника, жила его семья. После его смерти сыновья создали здесь мемориальный музей, который и взяло под опеку государство. Но сын художника Мауриско и его внуки – частые гости здесь. И это не только музей, но и культурный центр, где организуются выставки, лекции, концерты. Чрезвычайно интересна архитектура всего музейного ансамбля, спроектированного известным бразильским архитектором Григорием Варшавчиком, тоже выходцем из России, одесситом. Он и Сегал были женаты на сестрах. Друг с другом они говорили по-русски, обменивались русскими книгами, живо интересовались всем, что происходит в России, особенно в годы войны. Это ведь очень трудно, невозможно даже - отсечь мысли и память о стране, где ты родился и рос.
Нам ли это не знать! Не правда ли, друзья?