Семейные ценности и не функционирующие семьи

Друзья и знакомые считают Ш-ей идеальной семьей. Супруги – Самуил и Бэлла – имеют хорошую работу. Дети – Павел (Пол) и Инга – успешно учатся (он – на финансиста, она – на психолога). Владеют особняком на Стэйтен-Айленде. На разнообразные ресторанные сборища (дни рождения, годовщины свадеб, бар-и бат-мицвы) приезжают в шикарной одежде и на шикарных автомобилях. Дети (на вид) уважительно относятся к родителям, родители не нахвалятся на детей. Наконец, Пол и Инга, хоть и совершеннолетние, живут вместе с мамой и папой и не спешат отделяться от них, вызывая белую зависть других мам и пап, чьи отпрыски настроены на более независимый или даже бунтарский лад.
Мало кто догадывается, что за этим привлекательным фасадом скрывается довольно неприглядная реальность. Нет, в семье Ш-ей никто никого не унижает, не оскорбляет и, тем более, не бьет. Но нет и особой близости между мужем и женой, братом и сестрой, родителями и детьми. Типичный вечер в стэйтен-айлендском особняке Ш-ей проходит следующим образом. Самуил – на кровати в спальне – смотрит телевизор. Бэлла – на диване в гостиной – болтает по телефону с приятельницами. Пол – в своей комнате – общается с друзьями в киберпространстве. Инга – в своей комнате – штудирует учебники.
«Хочу поскорее закончить колледж, найти нормальную работу и уйти из этого дома, - говорит она. – Здесь никому ни до кого нет дела. Папе на нас вообще наплевать. Для него главное, чтобы ему дали спокойно отдохнуть после работы. И на маму ему наплевать. Если бы он был более энергичным, я бы подумала, что у него есть любовница. Хотя, может быть, и есть – потому он и приходит домой такой выдохшийся. Маме тоже наплевать на папу. Для нее главное – дорогие шмотки. А о нас она вспоминает только тогда, когда мы выходим за пределы того круга, в котором она хочет нас держать, - круга преуспевающих «русских». В прошлом году Пол встречался с однокурсницей – иммигранткой из Колумбии. Вы бы видели, какие мама устраивала скандалы, какие истерики закатывала! И не потому, что брат связался с испаноязычной, а потому, что она – из небогатой семьи... Сейчас у Пола другая девушка, на мой взгляд, тщеславная идиотка, но мама довольна, потому что она – дочь «русского» адвоката...»
Почему Пол не отделяется от родителей, не живет в соответствии со своими убеждениями? «Потому, что он – лентяй и транжира, - выпаливает Инга. – Ему удобнее жить с родителями, а деньги, которые он где-то время от времени зарабатывает, – тратить на свои шмотки и на девушек. Или в ресторанах и в казино... И никаких убеждений у него нет. По правде говоря, я его не уважаю. Наверное, и он меня презирает, потому что часто называет «гиком» и фригидной старой девой (Инге 21 год). Иногда мне кажется, что мы – не семья, не близкие люди, а звери разной породы, живущие в зоопарке или в цирке. Каждый сидит в своей клетке, когда приходят посетители, – показывает свои трюки, а вечером дрыхнет или грызется с остальными. Когда в гостях речь заходит о семейных ценностях, папа и особенно мама стоят за них горой. На деле никаких ценностей у нас нет... Американцы называют такие семьи, как наша, dysfunctional families (не функционирующие семьи), но мы, «русские», считаем, что такие отношения – в порядке вещей...»
Семейные ценности – одна из самых горячих тем в современной Америке. Традиционалисты считают, что институт семьи в нашей стране находится под угрозой. Family values, на их взгляд, сильно пострадали от феминизма, сексуальной революции, однополых союзов, законов, запрещающих бить детей, наркоторговли, порнобизнеса и... Интернета. Американцы все чаще разводятся, все позже вступают в брак, рожают все меньше детей, а дети все с меньшим почтением относятся к родителям. Поэтому семью и семейные ценности необходимо возрождать, сохранять и защищать от всевозможных опасностей.
Либералы, напротив, считают, что упомянутые перемены и потрясения лишь укрепили институт семьи, высвободили его из-под груза условностей, предрассудков и «пережитков прошлого». Да, американцы вступают в многочисленные добрачные связи, позже женятся и чаще разводятся, но семьи, которые выдерживают все испытания, и есть настоящие, крепкие, здоровые семьи, а не dysfunctional families.
В связи с трагической историей Терри Шайво многие американцы стали в очередной раз задавать вопрос: «Что можно считать человеческой жизнью – просто биение сердца или сознательное существование человека, пусть больного, немощного и даже парализованного»? Аналогичный вопрос, наверное, следовало бы задать и относительно семьи. Что можно считать семьей? Более или менее мирное сосуществование людей, проживающих под одной крышей и связанных узами крови? Или общность людей, не всегда проживающих под одной крышей, но близких по духу, а не только по крови, связанных любовью, взаимопониманием и стремлением заботиться друг о друге? И если речь идет о первом варианте, то стоит ли его охранять и защищать от всевозможных опасностей?
Многие наши иммигранты, я думаю, заняли бы в спорах о семье консервативную позицию, что неудивительно. Ведь мы вышли из страны, которая претендовала на роль самой передовой и прогрессивной, но была на деле отсталой и реакционной. Наши вожди искусственно укрепляли семью такими же суровыми методами, как «дружбу народов»: добрачные эксперименты запрещались, а за развод могли отлучить от партии и, следовательно, от многих привилегий. Кроме того, семья считалась «ячейкой общества», приближающего прекрасный новый мир, своего рода маленьким коллективом, строящим коммунизм, поэтому покушение на целостность этой ячейки приравнивалось чуть ли не к вредительству. Искусственно поддерживали советские семьи и мизерные зарплаты, и квартирный вопрос, и демографические особенности, заставлявшие женщин цепляться за мужчин. Наконец, в стране сохранялись традиционные, дореволюционные представления о святости и нерушимости семьи...
В Тбилиси у меня была сотрудница Нина, которая имела неосторожность выйти замуж за мелочного деспота. Вскоре после рождения первого ребенка супруги рассорились и расстались. Но затем муж уговорил Нину вернуться к нему, обещав «исправиться». Нина вернулась, родила ему еще двоих детей, добросовестно исполняла обязанности жены, матери и хозяйки. Готовила (очень вкусно), стирала, покупала, убирала. При этом работала на полную ставку и приносила в дом деньги. Муж, однако, не исправлялся, проявляя свой мелочный деспотизм по отношению не только к жене, но и к детям. К примеру, он мог заставить Нину вытряхнуть на балконе простыню не один раз, а четырежды – под разными углами. Или заставить ребенка переписывать домашнее задание, пока все буквы и цифры не начинали соответствовать строжайшим требованиям каллиграфии ... Нина страдала неимоверно, у детей развивались различные комплексы. Но уходить от мужа она не решалась. Более того, упрекала себя за то, что в молодости осмелилась на разрыв, чуть было не разрушив семью.
Муж другой моей знакомой – Ламары – уехал работать в один из провинциальных российских городов. Там увлекся другой женщиной и решил остаться. Перестал писать и звонить жене и сыну, перестал присылать деньги. Но Ламара не торопилась подавать на развод, требовать алименты. Она даже не очень осуждала своего благоверного, хоть и не пылала к нему любовью. Работала за двоих, недосыпала, таяла от усталости и стресса. Часто брала работу на дом, оставляла ребенка у бабушки (своей матери), сидела ночи напролет у письменного стола – одна-одинешенька в двухкомнатной квартире с удобствами. И ждала, ждала неверного и нелюбимого мужа, не желая... разрушать семью.
В современной Америке семьи Нины и Ламары сочли бы более чем dysfunctional, а самих этих женщин – либо мазохистками, либо отклонившимися от психической нормы и срочно нуждающимися в помощи специалиста.
В СССР, напротив, таких многотерпеливых и многострадальных жен уважали, считали чуть ли не героинями. Конечно, подруги или сотрудницы могли их упрекнуть, отрезвить, призвать к разумным действиям. Но в целом общество ими восхищалось. Помню дискуссию, которая как-то разгорелась на центральном телевидении во время одной из «семейных», или «женских» передач. Одна из ее участниц, молодая москвичка, говорила о своем намерении развестись с мужем, который изменил ей с хорошенькой сотрудницей, а в процессе выяснения отношений осмелился подбить ей глаз. Другую, пожилую участницу программы такое легкомыслие возмутило до глубины души. Выяснилось, что сама она всю жизнь жила с мужем – пьяницей, гулякой и буяном. После работы он часто захаживал к другим женщинам, а после его выпивок и побоев она нередко попадала в больницу. Но потом он являлся туда - пристыженный, с извинениями, с цветами - и все начиналось заново. «Если ты хочешь создать с человеком семью, ты должна все вынести, все выдюжить, - горячилась много пережившая бабуля. – Только тогда он поймет, что ты сильнее его, и подчинится тебе, останется с тобой...»
Попав с такого вот консервативного «корабля» на либеральный американский «бал», наши иммигранты, конечно же, растерялись. Некоторым американские свободы вскружили голову, заставили отказаться от всяких моральных норм, «отключить» все сдерживающие начала. Но других (большинство) чрезмерные вольности, наоборот, насторожили, испугали, настроили на охранительный и даже наступательный лад. Кроме того, в Америке «наши» обнаружили новые механизмы искусственного укрепления семей, за которые охотно ухватились. Среди таких механизмов - совместная борьба за обогащение и продвижение вверх по социальной лестнице. А еще - страх за репутацию семьи, подмочив которую, можно вылететь за рамки круга, в котором ты пытаешься удержаться, – например, круга процветающих «русских».
Вот и продолжают более или менее мирно сосуществовать под одной крышей многочисленные Самуилы и Бэллы. Дрожат за репутацию своих семей, копят сор в пределах своих солидных особняков, а на сборищах в русских ресторанах с пеной у рта защищают семейные ценности. И растут в таких dysfunctional families сердитые бунтари вроде Инги или циничные бездельники вроде Пола. Как сложится их семейная жизнь? Вряд ли на этот вопрос можно дать обнадеживающий ответ.