НАТЮРМОРТ. Из книги “Души в клетках”
Досуг
На длительном свидании Анна интуитивно почувствовала угнетённое состояние мужа. Тихо спросила:
- Серж, ты веришь мне?
Он сделал движение головой, как будто его обидел вопрос, но она предупредила его ответную реплику:
- Что с тобой, что случилось? У тебя вид не от мира сего... тебя что-то беспокоит?
- Нет, ничего... - сказал он, но совсем неубедительно.
- Серж, - продолжала Анна, - до твоего досрочного осталось совсем ерунда... Ты, главное, помни, что мы тебя ждём... мы с дочкой... и любим...
Он кивнул, опустив взгляд.
- Так что тебя так беспокоит? - опять спросила Анна.
- Понимаешь, Анют, - медленно начал он, - понимаешь, я устал... устал быть тем, кем стал. Всё понимаю, но - наступает ночь... ты просто не представляешь, какие тут ночи... а я не могу уснуть. Бессонница, и всякое в голову лезет... Слушай, ты не помнишь, чьи это стихи: “Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою: Жалят они и кружатся над бедной моей головою! Хочешь забыть, разлюбить, только любишь сильней и больнее... Эх, кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!”...
- Боже, Серж!..
- Да, знаю, знаю... но это меня преследует, я хочу переключиться, забыться, но, по-моему, напрасно...
- Что за мысли у тебя? опять за старое? Ты забыл этот ужас, среди которого мы жили?.. Это не жизнь, а какой-то марафон, гонишься, гонишься, а в награду - папироса, “заряженная” травкой...
- О чём ты говоришь!
- Да всё о том же, Серж, о том же... Где достать ширево, кому позвонить, занять, найти, достать... Ты меня “подсадил” на наркоту, ты бросил рисовать, не выполнял заказы, от тебя отвернулись художники, твои друзья, мы барахтались в дерьме, с этими обкуренными пиявками, которых ты поил, кормил, когда были деньги... Помнишь, я как-то спросила тебя, зачем ты куришь эту дрянь и нюхаешь, и ты мне ответил - помнишь, ты показал на горшки с цветами и сказал: потому что сейчас мы на грязной кухне с геранью, а после пары затяжек это - страна чудес и сад наслаждений... Так вот - я тебе никогда этого не рассказывала - но когда я узнала, что беременна, я как раз интересовалась Босхом. Ты помнишь “Сад земных наслаждений”? Не центральную часть, а панель с изображением Ада? Два отрезанных уха и нож между ними, как фаллический символ? А лопнувшее яйцо? Мужчина, на опрокинутом столе, с ладонью, проткнутой кинжалом? И эти жуткие босховские гибриды насекомых с птицами? Свинья, целующая женщину? Так вот, знаешь, когда я всё это рассмотрела, в деталях, я долго не могла понять, где я всё это видела... И вдруг поняла. В нашей с тобой жизни и видела, после курева и... И тогда я всё это, всё перечисленное, прочувствовала... как женщина... - и меня стошнило, я упала в обморок, помнишь? Я ещё держала в это время кухонный нож и порезалась им... И всё, Серж. Понимаешь: всё! Я решила, что мой ребёнок - моя дочь - всего этого не узнает. А главное - я решила, что если она должна вообще родиться, но в нормальном мире, а не в босховской фантасмагории...
- А потом? - глядя в пол, спросил Хрусталёв.
- А что потом... Потом ты продал тот проклятый альбом с Босхом. И слава богу, что ты продал его именно тогда, а не раньше, когда я тоже жила в этом “саду наслаждений”... Ещё, Серж: на прошлое, несостоявшееся, свидание я не принесла тебе пакетик с кокаином. Остальное, что просил, - да. Но о порошке думать забудь. Хватит с нас грязи. Слышишь: не с меня, а - с нас! Я надеюсь, что ты нас любишь, Серёжа...
Он почувствовал, что глаза его увлажнились.
- Спасибо за откровенность, Анют... Спасибо. Но тут совсем другое состояние. Не знаю, как объяснить... Тоска, понимаешь, Аня, она меня замучила. Ты не беспокойся, всё пройдёт... “как с белых яблонь дым”, да? - Он позволил себе улыбнуться. - Давай сменим тему. Ты знаешь, я в последнее время вспоминаю импрессионистов. Писали же только на пленере - и посмотри, сколько света на холстах, сколько воздуха, какое настроение, тысячи оттенков... Анют, ты пойми, моя душа не может находиться в клетке. Я там, в камере, исчерпал свободное пространство... Это моя Сикстинская капелла, что ли, у меня до сих пор шея болит, и ноги, и суставы пальцев... Всё изрисовал. Больше негде, разве что по новой. Но я не маляр и не копировщик. Я - художник и дышать, видеть, чувствовать могу только на свободе.
- Что же ты мне скажешь, времени мало...
Хрусталёв посмотрел ей прямо в глаза и тихо процитировал:
- “Ангел Донна Анна! Утешь вас Бог, как сами вы сегодня Утешили несчастного страдальца”. Вечная классика, всегда в тему... Анют, а ты - ещё рисуешь?
- Теперь только фломастерами, с ребёнком. А что?
- Жаль... Всё вспоминаю твои натюрморты*. Я тебя попрошу, ладно? Будет время и желание - загрунтуй мне с десяток холстов. Буду писать на пленере, тебя с младенцем... Я люблю вас обеих. И дочку - поцелуй за меня...
Пока Анна выходила на улицу, навстречу солнцу и свежему ветру, Сергея вели обратно в камеру, где над сидельцами, посреди искусственного неба, были распяты неподвижные ласточки.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Nature morte (фр.) - “мёртвая природа”.
** Пассажир - передающий нелегальную информацию на волю, за вознаграждение.
Виктор РОЩИН, Симферополь
- Серж, ты веришь мне?
Он сделал движение головой, как будто его обидел вопрос, но она предупредила его ответную реплику:
- Что с тобой, что случилось? У тебя вид не от мира сего... тебя что-то беспокоит?
- Нет, ничего... - сказал он, но совсем неубедительно.
- Серж, - продолжала Анна, - до твоего досрочного осталось совсем ерунда... Ты, главное, помни, что мы тебя ждём... мы с дочкой... и любим...
Он кивнул, опустив взгляд.
- Так что тебя так беспокоит? - опять спросила Анна.
- Понимаешь, Анют, - медленно начал он, - понимаешь, я устал... устал быть тем, кем стал. Всё понимаю, но - наступает ночь... ты просто не представляешь, какие тут ночи... а я не могу уснуть. Бессонница, и всякое в голову лезет... Слушай, ты не помнишь, чьи это стихи: “Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою: Жалят они и кружатся над бедной моей головою! Хочешь забыть, разлюбить, только любишь сильней и больнее... Эх, кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!”...
- Боже, Серж!..
- Да, знаю, знаю... но это меня преследует, я хочу переключиться, забыться, но, по-моему, напрасно...
- Что за мысли у тебя? опять за старое? Ты забыл этот ужас, среди которого мы жили?.. Это не жизнь, а какой-то марафон, гонишься, гонишься, а в награду - папироса, “заряженная” травкой...
- О чём ты говоришь!
- Да всё о том же, Серж, о том же... Где достать ширево, кому позвонить, занять, найти, достать... Ты меня “подсадил” на наркоту, ты бросил рисовать, не выполнял заказы, от тебя отвернулись художники, твои друзья, мы барахтались в дерьме, с этими обкуренными пиявками, которых ты поил, кормил, когда были деньги... Помнишь, я как-то спросила тебя, зачем ты куришь эту дрянь и нюхаешь, и ты мне ответил - помнишь, ты показал на горшки с цветами и сказал: потому что сейчас мы на грязной кухне с геранью, а после пары затяжек это - страна чудес и сад наслаждений... Так вот - я тебе никогда этого не рассказывала - но когда я узнала, что беременна, я как раз интересовалась Босхом. Ты помнишь “Сад земных наслаждений”? Не центральную часть, а панель с изображением Ада? Два отрезанных уха и нож между ними, как фаллический символ? А лопнувшее яйцо? Мужчина, на опрокинутом столе, с ладонью, проткнутой кинжалом? И эти жуткие босховские гибриды насекомых с птицами? Свинья, целующая женщину? Так вот, знаешь, когда я всё это рассмотрела, в деталях, я долго не могла понять, где я всё это видела... И вдруг поняла. В нашей с тобой жизни и видела, после курева и... И тогда я всё это, всё перечисленное, прочувствовала... как женщина... - и меня стошнило, я упала в обморок, помнишь? Я ещё держала в это время кухонный нож и порезалась им... И всё, Серж. Понимаешь: всё! Я решила, что мой ребёнок - моя дочь - всего этого не узнает. А главное - я решила, что если она должна вообще родиться, но в нормальном мире, а не в босховской фантасмагории...
- А потом? - глядя в пол, спросил Хрусталёв.
- А что потом... Потом ты продал тот проклятый альбом с Босхом. И слава богу, что ты продал его именно тогда, а не раньше, когда я тоже жила в этом “саду наслаждений”... Ещё, Серж: на прошлое, несостоявшееся, свидание я не принесла тебе пакетик с кокаином. Остальное, что просил, - да. Но о порошке думать забудь. Хватит с нас грязи. Слышишь: не с меня, а - с нас! Я надеюсь, что ты нас любишь, Серёжа...
Он почувствовал, что глаза его увлажнились.
- Спасибо за откровенность, Анют... Спасибо. Но тут совсем другое состояние. Не знаю, как объяснить... Тоска, понимаешь, Аня, она меня замучила. Ты не беспокойся, всё пройдёт... “как с белых яблонь дым”, да? - Он позволил себе улыбнуться. - Давай сменим тему. Ты знаешь, я в последнее время вспоминаю импрессионистов. Писали же только на пленере - и посмотри, сколько света на холстах, сколько воздуха, какое настроение, тысячи оттенков... Анют, ты пойми, моя душа не может находиться в клетке. Я там, в камере, исчерпал свободное пространство... Это моя Сикстинская капелла, что ли, у меня до сих пор шея болит, и ноги, и суставы пальцев... Всё изрисовал. Больше негде, разве что по новой. Но я не маляр и не копировщик. Я - художник и дышать, видеть, чувствовать могу только на свободе.
- Что же ты мне скажешь, времени мало...
Хрусталёв посмотрел ей прямо в глаза и тихо процитировал:
- “Ангел Донна Анна! Утешь вас Бог, как сами вы сегодня Утешили несчастного страдальца”. Вечная классика, всегда в тему... Анют, а ты - ещё рисуешь?
- Теперь только фломастерами, с ребёнком. А что?
- Жаль... Всё вспоминаю твои натюрморты*. Я тебя попрошу, ладно? Будет время и желание - загрунтуй мне с десяток холстов. Буду писать на пленере, тебя с младенцем... Я люблю вас обеих. И дочку - поцелуй за меня...
Пока Анна выходила на улицу, навстречу солнцу и свежему ветру, Сергея вели обратно в камеру, где над сидельцами, посреди искусственного неба, были распяты неподвижные ласточки.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Nature morte (фр.) - “мёртвая природа”.
** Пассажир - передающий нелегальную информацию на волю, за вознаграждение.
Виктор РОЩИН, Симферополь
