Чехов навсегда!

Впервые в своей жизни я смотрел «Дядю Ваню» А.П. Чехова на английском языке. Странное, надо вам сказать, ощущение: как будто что-то удивительно знакомое с трудом пробивается сквозь густой туман. И знакомые реплики поневоле переводишь на свой родной русский. И реакция аудитории не совсем привычная. На проходную фразу доктора Астрова, обращенную к няне: «Ты думаешь, я все время пью?», американская часть зала отвечает радостным хохотом, как бы получив от классика подтверждение своего представления о русском мужике.
Зал четко разделяется по реакциям: наши и не наши, мы и они. Иногда он сливается - в тех местах, где со сцены несутся боль и горечь от бесцельно прожитых дней. Антон Павлович объединяет нас.
То, что на Западе, а в Америке особенно, русская культура ассоциируется с именами Достоевского и Чехова, известно всем. Об этом феномене написаны монбланы книг, тысячи и тысячи статей. Думается, что есть в творчестве этих двух гигантов какая-то тайна, какая-то пронзительная нота, которые мы пытаемся разгадать и на чей звук отзываются наши сердца.
Спектакль «Дядя Ваня», поставленный режиссером Арнольдом Швецовым на сцене крохотного театрика со знаковым названием Lab, - еще одна и, скажем сразу, довольно успешная попытка прочтения Чехова. Зал действительно маленький, на 50 мест. Железная, какая-то амбарная дверь, а за ней крутая лестница, ведущая куда-то под крышу. Кирпичные неоштукатуренные стены, покатый потолок мансарды.
Условия действительно лабораторные, студийные. А рядом, буквально в десятке метров, Бродвей, со своими сверкающими многотысячными залами, грандиозными мюзиклами, на которые тратятся миллионы долларов. Этот же театр, как говорится, рядом с Бродвеем, «off Broadway» - так официально определяют подобные театры. На их сценах ставится классика, современная драматургия, идет творческий поиск. Но есть еще более отдаленная от официоза категория театров: «off-off Broadway». Это те, где в зале не может быть более 99 мест, где на постановку нельзя потратить более 20 тысяч долларов, а цены на билеты не должны быть дороже 15 долларов. И самое жесткое правило: спектакль не может идти более 16 раз!
За всем этим строго следят профсоюзы, опекающие театральное дело. Актеры (и весьма профессиональные) практически ничего на этом не зарабатывают, а зачастую вкладывают и свои средства. Только неуемная тяга к искусству движет создателями таких спектаклей.
Вот таким off-off и является сцена театра Lab. И она диктует свои законы, ибо когда сидишь как бы нос к носу с исполнителями, то поневоле возникает иная атмосфера доверительности, более камерная, что ли.
Ужасно не люблю снобистского, через губу, вердикта: Это не Чехов! Как будто бы Антон Павлович этому критику на ухо поверял свое сокровенное. У каждого времени свой Чехов, и это уже стало общим местом. Помню, как-то я смотрел фильм-спектакль знаменитого театра с великими актерами и не покидало меня ощущение замедленности действия и застылости. Так и хотелось подогнать к большей стремительности. Хотя любую актерскую работу, вырвав из контекста спектакля, можно было бы демонстрировать отдельно - как образец русского психологического реализма.
«Дядя Ваня» Арнольда Швецова поставлен в начале третьего тысячелетия и пронизан тревогами дня сегодняшнего. Нет в нем модернизации классики. Чехов - не повод для экзерсисов режиссера.
Боль талантливых людей, не нашедших себе применения, выражена в традициях русской реалистической театральной школы. И в то же время это Чехов, осмысленный в Америке и сыгранный американскими актерами.
Мне показался сперва излишне суетливым и даже неоправданно агрессивным Войницкий (актер Peter Von Berd). Все-таки в русском барине, даже разночинце, есть какая-то вальяжность, сдержанность. Во всяком случае, мы так привыкли. Здесь же с самого начала вихрь, еле-еле сдерживаемая ярость. Но он упорно прорывался к главному крику души, к своей боли: ради какого ничтожества я загубил свою жизнь?! И это было исполнено такой страсти, такой боли, что я уже не обращал внимания на сумбурные метания по сцене дяди Вани. Минорные тона явно актеру были чужды. Что ж, у него своя правда. И в этой системе координат он вполне убедителен.
Совершенно удивителен в этом спектакле доктор Астров (актер Alex Shaklin). Плотненький, крепко сбитый, он внешне напоминает известного израильского политического деятеля правого толка Авигдора Либермана. И не только внешне. В Астрове чувствуется могутная сила, убежденность неколебимая. Удивительная вещь - ну нет тут привычной жалости к нему, что вот-де спивается человек, пропадает... Этот не пропадет. Он весь буквально сочится силой и оптимизмом. Может быть, сказывается тут менталитет американца, безоглядно верящего в свои возможности, в свое будущее.
Ну, право слово, совсем не унылый Астров. Да, пьет, поддается слабости. Но ему это как слону дробинка. Сильный духом и телом человек.
Да, крохотная сцена, с одним выходом из зала, диктует свою камерность. Но есть в спектакле один прекрасный, метафорический прорыв. Астров срывает откуда-то сверху, над проходом в зрительный зал, и тянет за собой длиннейшую полосу бумаги, символизирующую карту лесов, рек и озер округи. И разостлав свой пиджак, приглашает Елену сесть на него у края этой карты (совершенно немыслимо по этикету XIX века). И здесь возникает удивительный дуэт (Елена – актриса Linda Cloffe), тончайший, психологический, когда понимаешь каждое движение души героев (после просмотра некоторых российских сериалов так и кажется, что русская реалистическая школа перешла в ведение американских актеров).
И еще об одном. Зал аплодировал долго и благодарно. Спрашивали у режиссера о его следующих работах. А вот будут ли они? Арнольд с грустью признался мне, что он сейчас в больших долгах, ибо на постановку тратил свои кровные. В одной из наших газет месяц публиковалось его обращение к желающим помочь в постановке. Хоть бы один откликнулся, хотя бы просто из любопытства. Солидную поддержку оказал только Архиерейский Собор Русской Православной церкви за границей, предоставивший бесплатно помещение для репетиций. На сцене театра Lab состоялся всего один прогон спектакля, на большее не было средств. И все же он состоялся и состоялся достойно.
О чем мечтает профессиональный режиссер, выпускник ГИТИСа, автор спектаклей в Московском театре им. Гоголя Арнольд Швецов? “Я мечтаю о Центре искусств в Нью-Йорке, где могли бы готовиться и ставиться спектакли разных жанров. На двух языках. Успех двуязычия доказан израильским Гешером и Канадским театром им. Варпаховского. Туда будут ходить и наши эмигранты, и американцы, любящие искусство. Наш «Дядя Ваня» доказал это: зал не пустует”.
...Несколько шагов от Бродвея. Он заманивает яркими огнями, вместительными залами, чарующей музыкой, грандиозностью постановок. А рядом мучается Иван Войницкий, бедный дядя Ваня из русской провинции. И не знаю, где он - настоящий Театр? Думаю здесь. Ибо Чехов навсегда!