ЛЕВОН ОГАНЕЗОВ: Я- козерог праздничный, для концертов

Кто такой аккомпаниатор? Человек, как правило, находящийся в тени главного исполнителя - солиста или артиста. Вся слава, все цветы и восторги – ему, главному. И не так часто человеку за роялем удается оказаться по своему значению рядом. А уж стать узнаваемым! Левона Оганезова всегда можно заметить, выделить, отличить благодаря его умению актерски подыграть солисту. Это единство партнерства, музыкального и актерского, дает порой просто удивительные результаты. Чего стоит хотя бы номер с Владимиром Винокуром, когда непробиваемый пианист твердо стоит на своем, не обращая ни малейшего внимания на вокалиста! Вы, конечно, помните «Дым столбом, кипит, дымится пароход»?
Андрей Миронов и Левон Оганезов; Иосиф Кобзон и Левон Оганезов; Владимир Винокур и Левон Оганезов. Он с ними на равных, он - их партнер. За те несколько лет в середине 90-х, что музыкант жил в Нью-Йорке, примеряя на себя «тогу» иммигранта, его узнавали на улицах не только «американские русские», но и (простите за каламбур) «американские американцы».
С 1997 года он снова живет в Москве и утверждает, что независимо от географии проживания, его жизнь не особенно меняется, все осталось прежним: профессия, образ мыслей и вкусы. Он из тех, на кого всегда можно рассчитывать, кто никогда не подведет. У Оганезова не бывает простоя не только потому, что он не любит отказывать, а прежде всего потому, что он - так называемый исполнитель широкого профиля, он может сыграть все что угодно: соло, в ансамбле, с джазом, саккомпанировать классическому исполнителю, а недавно ездил с «Камерным балетом», который «под него» изображал на сцене «Щелкунчика»... Он делает добросовестно все, чему был научен: надо сыграть – cыграет, спеть – споет, наужен анекдот – расскажет, прочитать ноты слева направо или справа налево – пожалуйста, хотите без нот, по слуху – нет проблем! К тому же еще и регулярно замечен на российском ТВ.
Но было одно обстоятельство, удручавшее его: в последнее время он редко встречался с заветным жанром, который ему всегда был близок, поскольку как никакой другой - для души. Для него он долго искал исполнительницу и, наконец, нашел.

Я УСЛЫШАЛ ЕЕ В «ЗОЛУШКЕ»
Романсы Рахманинова, Чайковского, песни Малера, так называемое камерное пение я особенно люблю. Молодую певицу Александру Гришкину я услышал в «Золушке» Россини. Меня заинтересовал ее редкий голос – колоратурное меццо-сопрано. Оказывается, у Россини была возлюбленная дама, певица именно с таким диапазоном, - он специально написал несколько арий в расчете на нее и дал ей возможность продемонстрировать роскошные низкие ноты. Я предложил Александре подготовить романсовую программу, и она согласилась. Она - чисто классическая исполнительница, солистка Московской филармонии, лауреат международных конкурсов, пела в Камерном театре, я же люблю импровизировать и ненавижу точные повторения. Наше «притирание» оказалось непростой задачей, но я надеюсь, мы с этой задачей успешно справились: при полных залах мы пели эту программу в Пушкинском музее, в Большом зале Гнесинского института, в других престижных залах, записали диск - романсы «Матушка-голубушка», «Звезды на небе», «Не уходи, побудь со мной», «Нет, не любил он», Алябьев «Нет, нет, не хочу»... Между прочим, совсем скоро прилетим к Вам в Нью-Йорк и дадим единственный концерт, он так и будет называться - «Вечер русского романса» (произойдет это знаменательное событие в Merkin Concert Hall 19-го февраля, в 8 часов вечера – не пропустите! – М.З.).
ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ПРИМИТИВ!
Когда я берусь за известный романс, то совершенно не стремлюсь представить классический вариант его звучания, к которому привыкли. Как раз «с точностью до наоборот». Я рассматриваю романс «икс» как некую инструментальную пьесу. Проведу аналогию с джазом: там есть основа – тема, мелодия. Если эта песня - часть мюзикла, она исполняется именно так, как написано. Если ее поет какая-нибудь певица на сцене с джазовым оркестром, они делают свою собственную аранжировку. Но если она поет эту же самую песню с пианистом – это еще один, сильно отличающийся от двух предыдущих, вариант звучания. Я не аккомпанирую Александре романс - мы исполняем инструментальную пьесу плюс текст. Мелодия в данном случае главнее текста, однако текст диктует построение фразы. Я – сторонник не цыганского, а интеллигентного исполнения, с вниманием к гармонии, тогда расширяется драматургия самого простого романса. Терпеть не могу примитив! Скажем, Чачава (аккомпаниатор Елены Образцовой – М.З.) – нотный человек, он с первого до последнего куплета исполняет именно то, что написано в клавире. Ум-та-та, ум-та-та, это же невозможно! Здесь нет пьесы, здесь, простите, просто пение плюс примитивный аккомпанемент. Нет интеллекта, понимаешь?

ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ МОЛОДЫМ
Если бы я был молодым человеком и только начинал свою карьеру, то делал бы это в Америке – молодым людям там легко, у них есть свой круг знакомых. За три года жизни в Нью-Йорке я тоже познакомился со всеми, кто мог представлять какой-то профессиональный интерес. Что меня поразило: они все держались за добытое место, вцепившись двумя руками, и работали на износ. Например, один, получив работу аккомпаниатора в балете, когда у него случился инфаркт, через два дня, не отлежавшись, приполз обратно из больницы, чтобы только не потерять место. Я не отношусь панически ни к работе, ни к жизни, я не буду цепляться за копейки. Я - как игрок, у которого всегда есть элемент везения, элемент удачи; может быть, потому мне всегда и везло, что я никогда ни за что не цеплялся. Я старался понравиться, но это другое – это уже профессиональное.

МУЗА? МАТЕРИАЛЬНАЯ
Я никогда не думал о деньгах. К одежде тоже всегда был равнодушен: когда яркая внешность - что ни наденешь, все идет. Если бы я жил один, без семьи, я, наверное, стал бы педагогом... или композитором. А семья вдохновляет меня совсем на другие действия. Когда я женился, думаю, во мне сработало что-то кавказское: у меня дом, жена, дочки, - это мой очаг. Дети подрастали, а я понимал, что надо всегда им нравиться. Ведь у детей, как у художников, другие представления о жизни, другое сознание. Смотришь на картины Веласкеса и думаешь - что это такое все темное у него? А он так видел. Почему у Эль Греко вытянутые фигуры? Да он так видел! Вот и дети так видят, так воспринимают, а я должен стремиться понять их. Я вообще не люблю говорить о высоких материях, так что Муза у меня – материальная. Знаешь, есть такое смешное выражение: «Пушкину как-то приснилась таблица Менделеева, он ничего не понял». Мне не снятся таблицы.

А Я ПО-ПРЕЖНЕМУ В СМОКИНГЕ
Одно время я играл по вечерам в русском ресторане в Манхэттэне. Кухня французская, а ходили и американцы и русские. Наша программа (я позвал играть своего приятеля – джазового контрабасиста Леву Забежинского) длилась пять часов. Сначали мы играли популярную классику, от Баха до Чайковского (кстати, классика звучит только в дорогих ресторанах), после антракта - итальянские, неаполитанские арии, а потом - песни из мюзиклов, джазовые баллады.
Бабушки и дедушки, которые живут в Манхэттэне, все это знают: могут попросить сыграть «Каприс» Паганини или «Кампанеллу» и будут напевать-насвистывать. Вообще американцы – народ недотошный, если заказывают «Концерт» Чайковского, это значит: сыграйте, пожалуйста, начало, еще чуть-чуть – и уже большое спасибо. Я был тогда в потрясающей пианистической форме и получал от собственной игры большое удовольствие, потому что если работаешь по пять часов и не получаешь удовольствия, – стареешь на глазах. К концу вечера в качестве сюрприза Лева брал в руки балалайку и переходил на русский репертуар. Я всегда за роялем в смокинге, а он снимал пиджак и оказывался в расшитой белой рубашке. А я? Я по-прежнему в смокинге.

КОНЦЕРТМЕЙСТЕР – ЭТО ЧТО-ТО ИЗ РЕКВИЗИТА
Везде, где я работал, я старался стать необходимым; по-моему, мне это всегда удавалось - а ведь аккомпанировал я многим... Несколько месяцев мне довелось быть концертмейстером у Шульженко. Аккомпаниатор ей нужен был как фон, она его почти не слышала. Клавдия Ивановна была настоящей актрисой варьете, и сцена была только ее, а пианист – так, оформление сцены. По старинке она делала длинные паузы – к такой Шульженко привыкли и такую любили.
А вот Изабелла Юрьева, с которой меня тоже свела судьба, - та была более современной, несмотря на то, что старше Шульженко. Но отношение к пианисту у них было одинаковое – раб, мальчик-слуга, и соответственно, обращение: «голубчик» или «любезный» - эдак снисходительно... Для старых артистов концертмейстер был как что-то из реквизита.
Вертинскому я бы не подошел никогда в жизни. Помните, какой у него был аккомпаниатор? Пун-ктир-ный. Два-три аккордика - и чтоб не было даже видно на сцене. Додик Ашкенази рассказывал, как в 47-м году он пришел прослушиваться к Вертинскому, тот послушал и говорит: « Вы слишком ярко играете», понимаешь? Брохес, постоянный аккомпаниатор Вертинского, рассказывал мне, что иногда его «задвигали» так, что он вообще не попадал в луч света, только рояль блестел.

КОБЗОН – ТАКОЙ НЕМЕЦ
Со всеми, с кем я работаю, я всегда – партнер. Скажем, если я выступаю в тандеме, я не могу импровизировать один. Вот Кобзон, с которым «столько пройдено дорог», это такой немец! Ну, например, в каком-нибудь 73-м году я пишу для него аранжировку песни, он все запоминает «на века», и Б-же упаси, сделать вторую редакцию. Почему? Да потому, что он – сторонник точности. Сначала мне было непонятно, по какой причине Осенька (Иосиф Кобзон – М.З.) решил больше не петь. Как он всем объясняет, он не поет сольных концертов и не участвует в гастрольных планах, но... все равно поет: когда его приглашают, он просто не может отказаться. Тут недавно случилось несчастье с его аккомпаниатором, моим товарищем Алексеем Евсюковым, и я его заменял. В течение недели мы давали по три, по четыре выступления в день: одно – в больнице, второе – для солдат, третье – для милиции, спели в ресторане на дне рождения старого приятеля, на дне рождения торпедовского капитана Валентина Иванова... Осенька как-то посчитал, что за свою жизнь он спел около 5 тысяч (!) песен. Какое бы это было число, если бы он еще импровизировал, представляешь? У него просто не было вариантов.

Я - ТОТ САМЫЙ НАРКОМАН
Я люблю рассказывать одну байку про Гленна Гульда (гениальный канадский пианист – М.З.), про то, как он получил от какой-то пластиночной фирмы $1.000.000 за то, что больше никогда не выйдет на сцену. Какое-то время назад я думал так: «Если мне сейчас дадут миллион и скажут те же слова, я не возьму. Пока. Еще лет пять точно не возьму. А потом... подумаю». Но сейчас могу сказать, что точно не возьму. Дело в том, что сцена и все с ней связанное - моя доза наркотика, а я - тот самый наркоман, которого вывести из этого состояния может, наверное, только смерть.

ЮМОР – ЭТО МОЗАИКА ИЗ КРЮЧКОВ
Последний год я аккомпанирую гастролеру номер один в России, артисту Максиму Галкину. Ему 28 лет, но несмотря на молодость, он имеет собственный опыт, свой стиль, поскольку с 16 лет работает на сцене. Причем он не просто пародист, он – артист разговорного жанра. До меня у него была пара музыкальных пародий, которые он исполнял под фонограмму. В середине концерта, когда он уходит переодеваться, я остаюсь один наедине с залом в несколько тысяч человек. Выходя на сцену, я понимаю, что, конечно же, меня «знает каждая собака»: по телевизору часто показывают, а те, кто постарше и знают эстраду, помнят и, естественно, узнают меня; понимаю я также, что в свои 64 года уже стал китом, зубром, и... И все равно, если это – мой сольный номер, никакого кредита доверия быть не может: публику не заставишь слушать, если я сделаю что-то не то - свистеть не будут, но и хлопать не станут. Так что когда они мне аплодируют, я понимаю, что не зря работаю именно в таком жанре. С Максимом мы делаем одно и то же, но не с точки зрения музыкального вкуса, а с точки зрения восприятия публикой юмористического номера. А в этом деле не может быть никаких авторитетов, потому что юмористический номер – это как вчера рассказанный анекдот: сегодня уже старый, понимаешь? Юмор – это мозаика из крючков, причем все до единого должны цеплять.

АНЕКДОТ - ИНТИМНАЯ ВЕЩЬ
Было время, когда я принимал участие в трех телевизионных программах. Передачу «Белый попугай» начинал Гриша Горин вместе со мной и Рязановым, а когда через полгода выпуски стали регулярными, пригласили Юрия Владимировича Никулина. Я не люблю эту передачу за то (тайное становится явным только перед Б-гом), что, по моему твердому убеждению, анекдот не должен становиться достоянием широкой общественности. Анекдот можно рассказать со сцены, но по ТВ – представляете, какая аудитория его слушает?! Это неправильно. Анекдот –интимная вещь. Кулуарная. Как история, рассказанная в актерской курилке. А когда тот, кто слушал эту историю, рассказывает ее со сцены, получается совсем другая история и другой жанр. Это меня всегда немножко раздражало и в какой-то момент стало понятно, что передача уже изжила себя.
ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА
Потом была передача с Игорем Угольниковым «Добрый вечер, Москва», которая тоже потихонечку исчезла. Вот уже в течение года каждое воскресенье выходит программа «Жизнь прекрасна» - раньше она называлась «Песни ХХ века». Идея ее создания пришла мне как раз накануне 2001 года; я подумал: кончается ХХ век, давайте-ка не забывать популярные, замечательные песни - ведь их больше 5000! Их действительно не следует забывать – мы так считали вместе с Аркадием Аркановым и Михаилом Швыдким, нынешним ведущим передачи. Нам хотелось показать, если возможно, автора музыки - хотя бы фото; показать кино- или телематериал первого исполнения песни, рассказать немножко о ней; а дальше эту песню исполнит уже современный исполнитель. Сначала от нас требовали, чтобы передача была не развлекательной, а познавательной, потом, наоборот, - чтоб она была только развлекательной; приходилось перестраиваться на ходу. Я предлагал также включать песни английские, итальянские, испанские, которые были популярны в 40-е-50-е гг., - многие из них переведены на русский язык, их пели и продолжают петь.

ТОВАРИЩЕСКИЙ ДОЛГ ДЛЯ ДУШИ
Конечно, так называемых выступлений для души не много. Скажем, не так давно я выполнил свой товарищеский долг по отношению к Володе Спивакову: к его юбилею придумал (исходные данные я все знал, мы со Спиваковым давно дружим) целый спектакль, как для КВНщиков, из четырех разных кусков со вставками, - вот это было от души и для души. Заставил принять участие в этом капустнике Михаила Ефимыча Швыдкого (министра культуры в то время), который вместе с контрабасистом и директором оркестра «Виртуозы Москвы» Гришей Ковалевским все выучил чуть ли не наизусть, а я им просто аккомпанировал. Это был эстрадный номер с определенной задачей: чтобы в каждой третьей строчке была реприза – чтобы люди смеялись. И добился-таки этого! Цитировать сейчас не буду, но там были такие куски, что Вова (Владимир Спиваков, художественный руководитель и дирижер камерного оркестра «Виртуозы Москвы» - М.З.) просто уронил вилку и ржал, как ребенок.
А вот еще для души: на день рождения к Иосифу Давыдовичу Кобзону я был приглашен как гость, но вдруг еще один гость - Янош Кош, старый венгерский певец, говорит мне: «Я хочу для Иосифа спеть, ты можешь мне сыграть?» И он называет песню, которую пел в 63-м году, т.е. больше сорока лет назад, в «Мелодии друзей»,- можете представить? Выхода нет, я ее быстро вспомнил, а это сложная песня... Он спел. Иосиф говорит: «Ну, у тебя память! Ты что, записываешь?» А я отвечаю: «Нет, так помню». Кроме того, что это было для души, было приятно пощекотать себе нервы, вспомнить трудную и никому не известную песню...

ПРОЩАЙ, КОНФЕРАНСЬЕ
Думаю, что по воздействию на зрителя - выше Андрюши Миронова никого не было. Не могу сказать, что мы с ним дружили, но каждое утро я приезжал к нему на Селезневку репетировать. К тому же через день мы с ним встречались в Театре Сатиры, потому что спектакль «Прощай, конферансье», который он поставил, шел часто. У меня была роль, слова. Когда я попал в театр, то почувствовал, что это – как сладкий яд: хочется еще и еще. Понял, что могу пожертвовать для театра всем, даже собственным весом. Когда Андрюша за месяц до премьеры «Конферансье» принес мне сюртук Тусузова и сказал: «Должен влезть», - я, конечно, опешил. Да ты помнишь Тусузова: маленький, худенький, сухонький – и я! Но можешь не сомневаться! Через месяц я-таки влез в его сюртук – театр!.. А старые актеры - пьяные-непьяные, полумертвые, но приходили и играли, потому что есть неписаное правило: причиной неявки на спектакль может быть только смерть.
Андрюша играл «Фигаро» в день смерти своего папы, а потом ушел плакать. И не стало его в Риге тоже на «Фигаро», тринадцатого августа... В канун этого Нового года показали программу «75 лет Марии Владимировне Мироновой». Так получилось, что я там всем аккомпанировал: Андрюше, Ларисе (Голубкиной – М.З.), Ширвиндту с Державиным, Френкелю, в течение всей передачи я был за роялем. Это было в 86-м году, за год до смерти Андрюши.
НАДО БЫТЬ СНИСХОДИТЕЛЬНЫМ
Люди, которые поют на эстраде, как правило, имеют хороший слух, но, мягко говоря, не очень музыкально образованы. А есть, например, совсем без слуха (не хочу выдавать тайну!), как Марк Наумович Бернес. Если ему не играть мелодию, то он сбивался, ошибался и очень сердился. Поэтому концертмейстеру на эстраде надо запомнить несколько простых правил.
Правило первое: надо быть снисходительным к солисту.
Правило второе: никогда не следует играть громко, даже если тебе кажется, что почти ничего не слышно.
Правило третье: на сцене нельзя «потеть», надо играть с максимальной свободой.
Правило четвертое: надо владеть фактурой и всегда сохранять свой собственный стиль.
Правило пятое и последнее: надо каждый день заниматься, чтобы всегда быть в форме.
Я обычно задействую всю клавиатуру рояля, плету кружева-рюшечки, при этом постоянно держу четкий ритм – это мой стиль. А если надо сыграть какое-нибудь танго, то прокручиваю в голове - какая из шестидесяти его разновидностей подойдет на этот раз ? Вот так!
А вообще-то я – Козерог, который всегда знает, что делает, даже если неправильно. А поскольку я родился в год Дракона, то я – Козерог праздничный, для концертов!
Маргарита Зеленая