О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ И ПЕРВОМ УКОЛЕ

Жаль, что мне так и не позволили подняться на третий этаж и поговорить с пациентами. Пациенты третьего этажа не любят встречаться с журналистами, что вполне объяснимо: и без того жить тошно, а тут еще какой-то журналист лезет в душу с вопросами типа:
– Помните ли вы свою первую любовь? А первый укол героина? А какая, по-вашему, болезнь страшнее – СПИД или наркомания?
Что ж, администрация этой клиники права: к чему журналистам травмировать пациентов, которые вместе с героином ввели себе в вену и вирус СПИДа. В этой клинике таких больных сегодня двадцать восемь. А сколько их в Нью-Йорке?
Согласно результатам недавнего исследования, из общего числа инфицированных СПИДом американцев более половины заразились через иглу, когда вводили в вену свой героиновый «хай». Чаще всего это случается, когда один шприц пускают по кругу. А женщины заражаются СПИДом еще и тогда, когда за деньги, необходимые для покупки наркотиков, ложатся под первого встречного.
Все это мне рассказывает Рональд Бринн, заведующий отделением клиники J-CAP. Эту просторную клинику недавно построили в одном из районов города – Южной Джамайке.
Южная Джамайка – головная боль нью-йоркских полицейских: бойкая наркоторговля здесь не прекращается круглые сутки. В этом районе почти нет работы для агентов по торговле недвижимостью: едва ли не каждый второй магазин закрыт, окна домов заколочены, на асфальте валяются пьяные или обкуренные негры. И посреди этого запустения возвышается великолепное современное здание – клиника J-CAP, которую, кстати, тщательно патрулируют наряды полиции. И неудивительно: драг-дилеры слетаются к этому заведению, как мухи на мед, соблазняя пациентов низкими ценами на кулечки с белым порошком.

ИЗ РОССИИ С... КОКАИНОМ
– Вы считаете, что в России с наркоманией проблем почти нет? – вскидывает брови мистер Бринн. – Сейчас я вам кое-что покажу.
Мы заходим в отдельную комнату на втором этаже. Здесь – своеобразный кинозал: несколько человек в синих пижамах смотрят телевизор. Ба! Неужели Москва?! Да, вот кремлевские звезды, вот Даниловский рынок, а вот какая-то белобрысая девчонка у одного из прилавков говорит, что ее зовут Наташа и что она нюхает кокаин уже три года. А покупает Наташа порошок прямо здесь, на Даниловском рынке.
Затем картинка сменяется, и на экране – спецназовцы в черных масках, с автоматами наперевес, врываются в торговые ряды. Бойцы перепрыгивают через прилавки, сопровождая свои действия криками и отборным матом, хватают каких-то мужчин, валят на пол, заворачивают руки за спину...
– Я этот фильм снимал в прошлом году, когда ездил в Москву по приглашению российских коллег, – не без гордости говорит мистер Бринн. – Только что вы видели работу специального московского отряда по борьбе с драг-дилерами, – продолжает Бринн, обращаясь уже к сидящим в комнате. – А вот – московский наркологический диспансер.
На экране – больничная палата, обшарпанные стены, койка, на которой лицом к стене лежит худой парень. Камера надолго останавливается на лежащем, и с каждым мгновением от этой картины веет все большей тоской...
Мы покидаем кинозал, и Бринн делится своими впечатлениями от поездки:
– Признаюсь, в этом московском наркодиспансере меня поразила бедность, отсутствие элементарных медпрепаратов и оборудования. Но больше всего удивили московские врачи, которые применяют к наркоманам те же клинические методы, что и к умственно отсталым больным. Я там беседовал с парнями, ставшими наркоманами на чеченской войне. Оказывается, их лечат только уколами и гипнозом. В лечении этой болезни Америка накопила полезный опыт, который сегодня может пригодиться и России.
Впрочем, мне кажется, что там еще не полностью осознали, какую опасность для России сегодня представляют наркотики. В периоды социальных потрясений и обнищания целых слоев населения наркомания распространяется, как чума.

«Я БЫЛ ПАРИКМАХЕРОМ, ОНА - МАНИКЮРШЕЙ...»
В J-CAP лечатся наркоманы в возрасте преимущественно от двадцати до сорока лет. Большинство из них были арестованы за продажу или хранение наркотиков. Каждому грозила тюрьма, но после ходатайства адвокатов и с согласия самого арестованного тюрьму заменили клиникой. Но есть и такие, кто пришел сюда по собственному желанию, понимая, что нуждается в более интенсивной терапии.
Главный принцип здесь – добровольность, никто никого не держит. Двери J-CAP открыты круглосуточно, решеток на окнах нет. Правда, эта свобода весьма относительна – и внутри, и вне помещения установлены телекамеры; каждый пациент, покинувший здание без ведома администрации, по возвращении обязан отчитаться, вывернуть все карманы и в случае подозрения пройти специальный тест. Если пациент «сорвался» – его без разговоров вышвыривают из клиники, а в суд идет депеша: господин имярек за нарушение режима из лечебницы изгнан. И тогда виновника сажают в тюрьму.
Срок пребывания в J-CAP - не менее года. Но встречаются и «ветераны», кто находится здесь полтора и даже два года. К примеру, этот молодой длинноволосый парень по имени Джей, который сидит на корточках возле тазика с мыльной водой и тряпкой драит стену в коридоре.
– Я впервые попробовал кокаин в шестнадцать лет, – вспоминает Джей, радостно бросая тряпку в тазик, – мытье стен ему явно осточертело. – А все из-за родителей: с матерью у меня отношения разладились, отчим меня просто ненавидел. Жизнь стала невыносимой, а когда я понюхал кокаин, сразу как-то полегчало. А потом я уже не мог без этого жить – семь лет беспрерывно ловил «хай»... Кстати, у меня была русская подружка Хэлен, – неожиданно переходит Джей на лирику. – Мы с ней работали в одном манхэттенском салоне, я – парикмахером, она – маникюршей. Вот такая девчонка! – он сжимает ладонь в кулак и поднимает вверх большой палец. – Мы с ней «хай» вместе ловили и на работе, и у меня дома.
– Это у вас, случайно, не Лена? – показываю на татуировку смазливой девушки на его плече.
– Нет, это другая – моя первая любовь, – улыбается Джей, вероятно, не лишенный наклонностей донжуана. – А Хэлен... Она дважды принимала «овердоз». Чудом выжила, но продолжала «торчать». А я понял, что если не завяжу, то погибну.
–
ИЗ КОШМАРА В ПОЛУКОШМАР
В прошлом году в Нью-Йорке было продано наркотиков более чем на двадцать миллиардов долларов. Это составляет десять процентов от общего городского товарооборота - иными словами, на каждый десятый доллар в Нью-Йорке покупается наркотик. Из городского бюджета на борьбу с наркотиками ежегодно выделяют 3 миллиарда долларов. Чтобы эта цифра зазвучала более убедительно, можно привести такой расчет: 20 центов каждого доллара, который налогоплательщики вынимают из своего кармана, уходят на борьбу с наркотиками.
И тем не менее, Нью-Йорк в этом отношении остается одним из самых неблагополучных городов США. Недавно глава национального Комитета по предотвращению распространения наркотиков Мак-Кэфри заявил в Вашингтоне, что он молится на нью-йоркских полицейских, которые уже превратили ситуацию с наркотиками в Нью-Йорке «из полного кошмара в полукошмар», хотя положение остается очень серьезным.
И еще одна, не менее впечатляющая цифра: в прошлом году каждая пятая могила на нью-йоркских кладбищах была вырыта для умершего наркомана.

МЕЖДУ ЧЕРНЫМ И БЕЛЫМ
– Что?! Русские не употребляют наркотики?! Парень, скажи это кому-то другому.
Рэй – большой и толстый негр – сидит на скамейке и смотрит, как его однопалатники на площадке бросают мяч в баскетбольную корзину. После долгого употребления крэка у Рэя напрочь прогнили зубы – темные корешки торчат из распухших десен.
– Я лично продавал «кок» и «доп» (слэнговые названия кокаина и героина) двум русским драг-дилерам! Они приходили ко мне домой и покупали большие партии. И всегда, помню, торговались. Наверное, они потом эти наркотики отправляли в Москву.
– Почему ты так думаешь?
– А откуда же в Москве кокаин, который покупала Наташа? – парирует Рэй, вспоминая белобрысую Наташу с Даниловского рынка, ставшую, наверное, в этой клинике русской кинозвездой.
Сведения Рэя о мировой наркоторговле очень наивны. Да и зачем ему знать больше, если он – мелкий продавец «кока» и «допа» на местном рынке. Рэй служил посредником между чернокожими оптовыми драг-дилерами и белыми покупателями в розницу. (Белые наркоманы предпочитают иметь дело с белыми драг-дилерами. – Авт.). Сделки проходили у него на квартире, куда однажды нагрянула полиция.
– А в тюрьме тебе с русскими встречаться не приходилось?
– В тюрьме, помню, несколько русских сидели. Они держались замкнуто, общались только между собой и постоянно читали книги и журналы – культурная нация! – говорит Рэй и добавляет в конце пару русских ругательств, желая тем самым подтвердить, что действительно близко знаком с русскими.
Он отсидел полгода за решеткой и потом был отправлен в J-CAP.
Однако оставим Рэя и приотворим дверь женской палаты.

КРАСАВИЦА НЭНСИ
Пуэрториканка Нэнси обворожительна. У нее тонкий нос, пухлые чувственные губы, высокий лоб. Вся она напоминает выточенную фигурку из черного дерева. А глаза! Большие, лукавые, порочные! Если бы не отсутствие одного верхнего зуба, Нэнси могла бы смело участвовать в конкурсе «Мисс Нью-Йорк». На вид ей лет семнадцать, как будто только вчера закончила школу.
Нэнси стоит у окна и теребит уши плюшевого зайца. Эта игрушка – единственное вещественное напоминание о шестилетней дочери, которую отняли у матери и поместили в детский приют. В тумбочке хранится письмо от двадцатилетнего сына, написавшего, что пока мать не излечится от наркомании, он не желает ее видеть. Нэнси, оказывается, тридцать девять лет. Как ей удалось великолепно сохраниться после двенадцати лет непрерывного употребления наркотиков, одному богу известно. В J-САР Нэнси третий месяц. Когда она выйдет из лечебницы, то постарается восстановить материнские права и вернуть дочь. Правда, в Нью-Йорке восстановить родительские права куда труднее, чем их лишиться.
– Нет, я никогда не кололась, я боюсь СПИДа. Я героин нюхала. Втянешь в ноздрю белую «дорожку» порошка – и все как бы замедляется, а ты словно куда-то плывешь... – вспоминает Нэнси.
– А откуда ты брала деньги на героин?
– Воровала дорогую одежду из магазинов. За несколько лет у меня даже появились свои постоянные покупатели.
– Сколько же ты тратила на героин?
– Долларов семьдесят-восемьдесят в день. Я покупала очень чистый порошок, колумбийский, от него сразу «включаешься». Но дозы приходилось увеличивать, а денег уже не хватало. Однажды драг-дилер мне предложил продавать наркотики. Я согласилась, решив, что это более прибыльно. Попалась в первый же день и залетела в тюрьму. Теперь вот лечусь.
– Только что ты так живо описывала «хай». Неужели не хочется опять попробовать?
– Еще как хочется! Когда больше нет сил держаться, изливаю душу подруге по палате. Она уже «чистая», здесь почти год, знает, что это такое... Все, что я легко потеряла из-за героина, теперь с трудом приходится возвращать, включая даже такую безделицу, как эта, – и Нэнси не без кокетства указывает на изящные сережки в ушах.
Дело в том, что, очутившись в клинике J-САР, женщины лишаются права носить любые ювелирные украшения, а мужчины – усы и бороду. Таков порядок (почти тюремный). Всем новичкам запрещено иметь деньги. И только по прошествии определенного срока, если за пациентом не замечено никаких нарушений, ему позволяют иметь карманные деньги, мужчине разрешают отпустить усы или бороду, а женщине – надеть, скажем, сережки или колечко. Но все эти льготы - до первого проступка. Проступком же считается даже такая мелочь, как нарушение распорядка дня или отказ работать: все хозяйственные работы – oт мытья полов до приготовления обедов – пациенты выполняют сами.
Здесь проводятся занятия по различным предметам, есть спортзал, библиотека, желающим помогают в получении водительских прав, овладении новой профессией. Разумеется, регулярно проходят индивидуальные встречи с врачами и сеансы групповой психотерапии. Словом, J-САР живет большой лечебной коммуной, но многое здесь напоминает тюрьму.
– Здесь лучше, чем в тюрьме?
– Здесь лучше, но тоже несладко, – вздыхает Нэнси.
Прощаясь, я все же спросил у пуэрто-риканской красавицы, как справляются пациенты с проблемой секса. (Пациентам запрещено вступать между собой в какие-либо интимные отношения, тем более – в сексуальные.)
– Большинство трахаются здесь же, в клинике, – ответила Нэнси. – Но я предпочитаю заниматься любовью вне клиники, в местах, более для этого приспособленных. И ни в коем случае - с наркоманами из J-CAP!
–
КАТЯ-КАТЕРИНА
Проходим по вычищенному, выдраенному до блеска коридору. На стуле у каких-то дверей сидит дежурный, глаза у него – стеклянные. Парень пытается держать голову прямо, но она то и дело падает на грудь.
– Это новенький, в клинике только три дня, еще не очухался после детоксикации, – говорит Рональд Бринн. – Знаете, вы сейчас будете удивлены. К нам из детоксикации вчера доставили еще одного пациента. Кэтрин Милоз-з-славскайа, – он пытается выговорить труднопроизносимую для американского языка фамилию. – Наши пациенты еще не знают, что в клинике появилась русская.
***
Кате девятнадцать лет. На ней новая синяя пижама – на брюках и курточке еще сохранились складки. Катя сидит на койке, вертит в руках зажигалку.
– Я отлучусь ненадолго, нужно сделать пару важных звонков, – говорит Бринн после того, как представил нас друг другу. – А заодно не буду и вас стеснять.
Бринн уходит, и Катя смотрит сперва на закрытую за ним дверь, потом переводит взгляд на меня. Ее большие и, наверное, красивые глаза сейчас затянуты какой-то маслянистой пленкой.
– Впервые я попробовала наркотики в тринадцать лет, – рассказывает она. – Мы только приехали в Нью-Йорк, и я пошла в школу. Тогда я сильно скучала по своим московским друзьям, английским владела еще плохо. Сверстники надо мною насмехались, а в родителях я не находила поддержки – они здесь, в Америке, стали совершенно беспомощными. В семье все разладилось – мать с отцом бесконечно ругались. Дома находиться было невозможно, и я всегда спешила оттуда уйти.
– И тогда, в тринадцать лет, ты впервые укололась героином? – спрашиваю я, глядя на ее руки в мелких точечках после уколов.
– Нет, что вы. Сначала я курила марихуану. А потом познакомилась с парнем, который впервые дал мне попробовать кокаин. Он был русским фашистом.
– Что, в Нью-Йорке есть и такое?
– Ну, может, больше играл в фашизм. Была компания – трое парней и две девчонки. Балдели на дискотеках и нюхали кокаин. Они говорили, что ненавидят евреев; у них дома висели флаги со свастикой. Они часто носили хаки, рисовали свастику на еврейских могилах и на машинах, однажды избили хасида в Боро-Парке.
– И тебя это не смущало?
– Мне это не нравилось, тем более что мой отец – еврей.... Мы с тем парнем скоро расстались, но я уже тогда «подсела» на кокаин. Или нет, на кокаин я еще не подсела, если потом так легко смогла «перескочить» на героин...
Она пускается в размышления о том, на какой наркотик «подсела»; почему-то для нее это очень важно, как будто ее болезнь станет от этого менее жестокой.
– Неужели родители не видели, в каком ты состоянии?
– Нет. Я приходила домой и сразу запиралась в своей комнате. А родители... Они с утра до ночи были заняты. Папа работал и подтверждал свой диплом врача, мама переучивалась на программиста. Им было не до меня, хотя они уверяли, что терпят эти мытарства ради меня.
Мой новый бойфренд учился со мной в одном колледже, – продолжает она. – Он мне впервые сделал укол героина, и я сразу «включилась». Мы проводили дни напролет у него дома, ловили «хай» и смотрели телевизор. Он был умным парнем, но очень жестоким.
– Ты его любила?
– Нет.
– Зачем же он был тебе нужен?
Катя долго молчит и наконец, преодолев неловкость, признается:
– Он хорошо колол. Он так колол, что было совсем не больно, у меня самой так никогда не получалось.
Потом она пошла по проторенной всеми наркоманами дорожке: воровала деньги из родительских кошельков и вещи из магазинов, убегала от охранников, встречалась в безопасных местах с драг-дилерами. (Кстати, места, где происходит купля-продажа, не обязательно пустыри или безлюдные набережные. Напротив, часто наркосделки происходят в машинах на шумных улицах, где много людей, чтобы это не вызывало подозрения у полиции.)
– Что же тебя остановило? Или ты, наконец, поняла, что нужно лечиться?
– Закончились деньги, и мой бойфренд сказал, что я... должна трахнуться с одним его знакомым, который согласен заплатить. Мы поругались, и я ушла. Я не могла поверить, что когда-нибудь дойду до такого позора. На последние деньги купила героин, дома укололась. А под утро начались жуткие «ломки». Я поняла, что без героина не смогу больше жить, и теперь выход один – заниматься проституцией. Я взяла ножницы. Но вскрыть вены не хватило духу. Вошла в комнату к родителям и во всем им призналась. Мама стала на меня орать, а папа сел на кровать и заплакал. Мне даже показалось, что он вдруг постарел...
***
Через день-другой Катя посмотрит фильм, снятый Бринном в Москве. Увидит свою сверстницу и бывшую землячку Наташу, которая на Даниловском рынке покупала кокаин, а теперь тоже лечится в наркодиспансере. Кто знает, какие мысли придут Кате на ум?

КАКОЙ «ХАЙ» ЛУЧШЕ
– А вот – наши ветераны, – мистер Бринн указывает на группу парней в курилке.
Один из них, Джим, – охотно пускается в воспоминания:
– Я впервые попробовал «кок» в восемнадцать лет, друзья на день рождения подарили мне пакетик. Понравилось, потом понюхал еще раз, еще, и так пошло... Когда заработанных денег на «кок» не стало хватать, я «вышел на угол» – сам стал торговать наркотиками: брал у драг-дилера партию, предлагал прохожим, а десять процентов выручки забирал себе. Но я брал не деньгами, а «коком». А потом меня накрыл переодетый полицейский.
– Значит, ты подсел на кокаине? – вмешивается в разговор парень, стоящий рядом. – А я тащился от крэка. Достаточно малой понюшки – и ты супермэн.
– А я «делал» героин, – говорит третий. – Героин – и моя первая любовь, и мой враг на всю жизнь...
– А я... – перебивает четвертый.
– А я...
Разговор заметно оживляется, все хотят поделиться своими воспоминаниями, причем видно, что эти люди понимают друг друга с полуслова.
– Все мы мечтаем поскорее вырваться отсюда, – неожиданно говорит невысокий парень с рассеченной верхней губой, молчавший все это время. – Но кому мы там нужны? Кто нас там ждет? Только драг-дилеры.
Все вдруг умолкают. Кураж вмиг улетучивается. И я вижу в глазах этих парней СТРАХ.
Да, скоро их выпишут из этой клиники. Но лечение на этом отнюдь не заканчивается. Скорее, только начинается. После J-САР им еще предстоит долго посещать амбулаторные клиники, ходить на терапевтические сессии «Анонимных наркоманов». Наверняка еще не раз их будут одолевать мучительные желания уколоться, «хай» еще не раз явится им в ночных кошмарах.
Находясь в J-САР, эти люди были в относительной безопасности. А завтра – беспомощные и озлобленные, они выйдут в реальный мир, где все вокруг будут их презирать, побаиваться и избегать. Все, кроме драг-дилеров.
***
В клинике J-САР выходит журнал «Поэтический угол», в котором публикуются стихи и короткие рассказы пациентов. Эти сочинения, конечно, далеко не шедевры: они просты и безыскусны. Но вчитавшись, понимаешь, сколько в этих строках отчаяния, боли, надежды... Не будем же слишком строги к этой попытке творчества – она многого стоит.

Feeling
Laughing... Laugh
Hugs & Kisses
Funny... Fun –
All the things you experience
When your clean and drug free!

Чувства
Смеясь, смеяться.
Любить и целовать.
Наслаждаясь, наслаждаться –
Все это тебе доступно,
Когда ты чист и свободен
от наркотиков!

Петр Немировский