ЛЕКАРСТВО ОТ ПРЕЛЕСТЕЙ ЭКЗОТИЧЕСКОГО РАЯ

Как только появились анонсы о показе в кинотеатрах США фильма «Отель Руанда», мы c мужем решили, что посмотрим его обязательно. Хотя не только предполагали, а были практически уверены, что у американских зрителей к событиям десятилетней давности в далёкой, ничем особо непримечательной африканской стране интереса не возникнет и мы окажемся в полупустом зале, среди, тоже немногих, афроамериканцев. Вряд ли, думали, в нашем штате Колорадо найдутся в большом количестве люди, для которых Руанда стала, как у нас, вехой в судьбе.
Мы жили в Женеве, муж работал в Международном Красном Кресте, но в начале 1995 года, в январе, его назначили главой делегации в Заир, с Руандой соседствующий, где Международный Красный Крест организовал лагеря для руандийских беженцев, жертв непрекращающейся резни.
В рамки фильма вместилась первая волна зверств, когда из двух населяющих страну народностей хуту начали убивать, поголовно вырезать тутци, и в центре сюжета подлинная история семьи Поля Русесабагина, менеджера тоже в реальности существовавшего четырёхзвёздного Milles Collines Hotel (мой муж Андрей там бывал). Пол–хуту по происхождению, тогда как жена его Татьяна относилась к враждебному племени тутци.
Антагонизм между хуту и тутци издавна укоренился, они и внешне друг от друга отличались, тутци высокие, статные, по сравнению с хуту , более образованные, продвинутые, занимали в руандийском обществе ключевые посты, а вот армия состояла из хуту . Я это знала со слов Андрея, прибывшего в Гому для руководства там беженскими лагерями, в то время когда ситуация в Руанде опрокинулась с обратным знаком: теперь уже тутци, снова взяв власть, убивали хуту. Кровь за кровь, месть за месть. Вначале низкорослые - хуту, восстанавливая, так сказать, справедливость, рубили мачете ноги, головы атлетам-тутци, а потом, некоторое время спустя, тутци, как бы продвинутые, вспарывали хуту животы. Фильм заканчивается на спасении в лагере беженцев тех, кто на первом этапе подвергся жестокостям, насилию. Авторы, щадя, видимо, нервы зрителей, тут поставили точку. Но на самом-то деле, в жизни, за первым этапом последовал второй, абсолютно противоположный: вчерашние убийцы оказались в роли преследуемых, и получалось, что теперь их следует обихаживать, защищать.
В гуманитарных акциях западных стран нередко возникает такая, ну скажем, неловкость, не то чтобы утаиваемая, но и не разглашаемая широко. Ведь извне, вчуже, даже профессионалам, опытным в подобных операциях, трудно, а подчас и невозможно бывает разобраться, чью правоту они, собственно, поддерживают, кого кормят, поят, содержат на средства, вынимаемые из бюджета своих стран, из кошельков собственных граждан-налогоплательщиков.
В лагере, где Андрей за порядок отвечал, и он, и другие делегаты-краснокрестовцы понимали, что на их попечении, помимо потерпевших, заслуживающих сострадания, находятся и убийцы, те самые, кто, как в фильме «Отель «Руанда» показано, трупами, месивом из человеческих тел устилал каждую пядь территории, где они, ошалевшие, озверевшие, появлялись.
Поль Русесабагина, главный герой киноповествования, конечно, совершил подвиг, дав пристанище в отеле, где работал, сотням обречённых, сам рискуя и головой, и своей семьёй. Благодаря ему уцелели 1268 человек. Но любопытна методика, в фильме выявленная, объясняющая, как, почему ему это удалось. Да элементарно: подкупом. Но так же действовать приходилось и делегатам миротворческих, гуманитарных миссий, которым вменялось учитывать национальный менталитет там, куда их командировали. Поль Русесабагина на экране достаёт из сейфа самое драгоценное, в обстоятельствах, когда главарям шайки головорезов мало награбленного, мало вёдер крови, пущенной из жил жертв, и вожделеют они теперь к одному – бутылкам спиртного, опорожняемым из горла, в один присест. Тут в их лицах – если так можно их мерзкие рожи определить – проступали чуть ли не благодушие, умиротворение. Всё это на экране, а рядом, с соседнего в кинозале кресла, раздаётся утробный вздох: сколько же ящиков с виски я роздал вот таким же сволочам ...
Еще сцена. Из отеля эвакуируют постояльцев-иностранцев с паспортами государств, где не принято оставлять своих граждан в беде. И снова комментарий: неправильно, своё мнение высказывал, вывозить следовало всех, кому грозила опасность.
Ну да, и довысказывался до того, роняю я, что столь ценный, опытный кадр после успешной заирской операции в Бурунди перебросили пасти лагеря с теми же руандийскими беженцами. Вперёд и выше!
На нас уже стали озираться. Кинозал, кстати, к удивлению, забит до отказа, к кассам очереди, чуть припоздниться, и сесть было бы негде. Столь жадное любопытство к событиям в далёкой Африке у американцев, обычно замкнутых на себе самих? Или так аукнулась в их душах война в Ираке? Цунами в Юго-Восточной Азии? Беды сблизили, разомкнули границы мира, в котором, как выясняется, нигде нельзя надёжно укрыться, забаррикадироваться? Мы-то с мужем испытали это на собственной шкуре, но и здесь, в нашем, окруженном заснеженными горами, традиционно консервативном Колорадо, до прозрения, значит, дозревают? Получается, что да.
А мы продолжаем препираться. Я: тебя самого кто бы вывез, кто бы спас не с теперешним, американским, а с тем, в красной корочке, молоткасто-серпастым паспортом!
В ответ обиженно: но почему же, из Руанды, Заира эвакуировали бы французы, а из Гаити, ты ведь знаешь, нас обоих, - американцы.
К диалогу нашему, видимо, притерпелись: мелют что-то на своём тарабарском. И тут в кадре опрокинутый вверх колёсами микроавтобус с эмблемой Красного Креста, и я охаю. Это только со стороны кажется, что в странах, типа Руанды, иммунитет действует, гарантирующий делегатам миссий безопасность. Увы, нет. Я лишь потом узнала, что дороги, ведущие к лагерям беженцев, где Андрей начальствовал, враждующие группировки минировали и одной из сотрудниц Андрея, австралийке, оторвало ноги, когда её машина, тоже с эмблемой Красного Креста, на мину ночью, в темноте, наскочила.
Нападали и на конвои с продовольствием, медикаментами, да и просто приглянулся автомобиль, путь ему преграждают, водителя выволакивают, и повезло, если живым выбрасывают в кювет, а то и с пулей в затылок. А какая эмблема - голубая, ООН, или красно-белая - всё равно. Вот ведь что происходит на самом-то деле.
Странно, что оставленная в благополучной Женеве – членов семей делегатов во взрывоопасные зоны не допускали, – я не поседела как лунь, а только худела, юбки сваливались, я их крепила булавками, а после программы телевизионных новостей, начинавшихся с показа руандийских событий, гор трупов с перерезанными глотками, бежала блевать в сортир, хотя блевать-то уже было нечем, я не могла себя заставить ничего проглотить, и напрасно женевские друзья в гости меня зазывали, меня тошнило при виде еды, и если бы сильный ветер подул, унесло бы к чёртовой матери.
Андрей месяцами отсутствовал, в Женеву наведываясь на два-три дня, как на побывку солдат, и я, встречая его в аэропорту Куантрен, ненавидела нарядную толпу, ожидающих своих близких из Парижа, Рима, Лондона.
И он действительно выделялся в потоке прибывших пассажиров, повадками, что ли, или выражением лица, не то чтобы огрубевшего, но посуровевшего, и улыбка у него получалась как бы выдавленной насильно.
А вот по телефону – связь осуществлялась через сателлит - ему удавалось изображать бодрость, неугасимый оптимизм, почти ликование, будто он с курорта звонил, загорая под пальмами у бассейна.
Как-то уехал накануне моего дня рождения. Утром посыльный доставил по его заказу огромный букет моих любимых бело-зеленоватых роз, но я предпочла бы, чтобы, без букета, он находился рядом.
В короткие наши свидания мы оба старались вместить всё, отнятое разлукой. Отправлялись в горы, запускали аудиокассеты в машине и танцевали, обнявшись, среди альпийских лугов и коров, с позвякивающими на их выях колокольчиками. Романтично? Но опять же, после двадцати лет брака я без такой вот романтики вполне бы обошлась. Меня устраивала будничная рутина, с готовкой супа, глаженьем рубашек, неизбежными в семейной жизни сварами, без надсадно выказываемой страсти. Ну, не лирик, тем более в навязанной мне ситуации.
Мы ведь друг от друга отвыкали, каждый своё утаивал, умалчивал, что прежде между нами никогда не бывало. Я чувствовала, что попала в западню, а как из нее выбраться - не представляла.
Наша дочка училась в Нью-Йорке, заканчивала там Французский Лицей, дать ей хорошее образование являлось первоочередной задачей, но цена тут выходила для меня непосильной. Я оказалась совершенно неготовой к мукам одиночества, дичала, ожесточалась, превращалась в истеричку, чуть что захлёбывавшуюся рыданиями.
Однажды, выгуливая собачку, миттель-шнауцера, в парке Mon Repos, завидела идущего навстречу мужчину в такой же куртке, как купила Андрею. Сознавала, что, конечно же, обозналась, но подкосились ноги. Другой раз вышла из автобуса не на своей остановке, потому как впереди сидели женщина с девочкой Витиного, нашей дочки, возраста.
И в пасмурные дни не снимала тёмных очков, чтобы не вызывать сочувственных взглядов своей зарёванностью. Терзалась жалостью к самой себе, что допускать было никак нельзя, скатываясь за черту, до того мне неведомую. Хребет мой трещал: тряпка, слякоть, ругала, презирала и не узнавала себя. Случилось ужасное, я себя саму потеряла. Ощущение возникало, что доживает кто-то, мне незнакомый, утративший все ориентиры. И мечтала лишь о том, чтобы Андрей получил семейный пост и увёз меня с собой хоть в тьму-таракань. Так в итоге и вышло, я домечталась до нашей совместной командировки в Гаити, самую бедную в Западном полушарии страну, и уж там хлебнула сполна экзотики, заманчивой для туристов, привозимых и увозимых, спустя неделю-две кайфа - от бассейнов, райских кущ, коктейлей, сафари и прочих чудес, не успевая догадаться, что их резервации для избранных окружает.
Да уж, судьба - индейка, а жизнь - копейка. И вот в американском кинотеатре смотрю фильм про теперь, издалека, миражную уже Африку, а ведь всё это сама пережила, летала к Андрею в Кению, в Найроби, моталась по саванне, по бездорожью, на джипе, и рынки уличные, страшненькие, с навалом тряпья, мясом, обсаженном мухами, чёрная толпа, затягивающая, как омут, застряли, верно, во мне навсегда. Островки для белых и местных богатеев, вот как отель, где Поль Русесабагина служил менеджером, весь этот роскошно обустроенный колониальный рай – скорлупка хрупкая в океане чуждой и ненужной, честно говоря, белым реальности. Не лезьте туда, товарищи-господа, какие бы цели, пусть даже самые благородные, вы бы себе ни ставили, живите там, где таких, как вы, большинство. И молитесь, если удалось из так называемой экзотики, унести ноги.
Вот о чём, считаю, фильм «Отель «Руанда», хотя его авторы, возможно, иное имели в виду. Главный герой киноповествования нынче в Бельгии с семьей живёт, и слава Богу.