Длинная история коротких стихов

В самом центре Москвы на Мясницкой (название улица Кирова так и не прижилось), прямо напротив Главпочтамта, в огромном доме на первом этаже помещалась редакция единственного еврейского журнала. Название на табличке у входа было написано по-русски: “Советиш Геймланд” - Советская Родина!
За тяжеленной дверью с тёмным прохладным тамбуром, в большой приёмной, отгороженной от улицы огромными окнами с толстенными, вечно запылёнными снаружи, витринными стёклами, казалось, был совсем другой мир. Что больше всего поразило меня - это шкаф, стоящий у окна, в котором красовался полный энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, но, главное, точно в таких же корочках и с такими же обрезами золотого тиснения Полная Еврейская Энциклопедия! И её можно было вынуть и читать!
Первый раз я пришёл сюда по рекомендации поэта Матвея Грубияна и композитора Зиновия Компанейца, устные рассказы которого воистину - летопись России, начиная с десятых годов двадцатого века, когда он сам, ещё совсем мальчик (шести лет), был принят в Петербургскую консерваторию её ректором, замечательным композитором и педагогом Александром Константиновичем Глазуновым, а потом учился уже юношей в Московской консерватории у Рейнгольда Морицевича Глиэра и был коротко знаком с гением двадцатого столетия Сергеем Сергеевичем Прокофьевым.
Много замечательных песен написал Зиновий Компанеец, но чтобы подтвердить это, достаточно напомнить одну, которая звучала ежедневно в течение многих десятилетий по утрам по первой программе Радио перед “Пионерской зорькой”, когда начинался обязательный для всего Советского Союза “Урок утренней гимнастики” - правительство радело о здоровье народа. И все поколения детей и взрослых слышали: “На зарядку, на зарядку,/ На зарядку, на зарядку становись”! И сразу возникает любимая знакомая мелодия.
Мы с Зиновием Компанейцем написали немало популярных детских песен, и он как-то обратился ко мне от имени журнала с просьбой написать очерк о нём и его творчестве. Я возразил Зиновию Львовичу, что рад это сделать, но только читаю и говорю на идиш, а писать не могу... Он легко опроверг меня: “Они сами переведут”!
Так я попал в редакцию, где всем заправлял ответственный секретарь Бейдер - его все так и звали: по фамилии. Бейдер знал всё - что пойдёт, что не пойдёт, а что - в следующий номер... Он и повёл меня в кабинет “главного” - поэта Арона Вергелиса, по-отечески подтолкнув в спину и пропуская вперёд. С порога без паузы он стал представлять меня, говоря на идиш, но Вергелис прервал его, конечно, тоже на еврейском: “Аза вейлер ят! - сказал он. - Неудобно, он же ничего не понимает!” И я, страшно смущаясь, тут же запротестовал: “Их форштей алц! Их форштей!..”
Вергелис вскочил из кресла, всплеснул руками, снова уселся и стал расспрашивать, как это так получилось, что я такой молодой и понимаю... Это было для него, может быть, чем-то знаковым - ведь он издавал журнал на идиш, и ему всё время задавали каверзный вопрос: “Для кого? Ведь нет же читателя! Нет молодёжи с языком! Нет будущего!”.. А тут!..
Я написал очерк и стал сотрудничать с журналом, но, конечно, мечтал о большем: мне очень хотелось, чтобы в еврейском журнале опубликовали мои стихи. Да кто их переведёт? И ещё я понимал, что для поэтов, пишущих на идиш, это единственная возможность опубликовать в периодике свои произведения, и поэтому я вроде бы претендую на их место... Мне было очень неловко, но...
- Знаешь что, - сказал мне как-то Бейдер, - сходи к Аврому!
- К Аврому? - переспросил я
- Да. К Гонтарю. Он теперь возглавляет отдел поэзии вместо Мойше Тейфа...
Мне стало не по себе. Я даже не знал, что нет Мойше Тейфа... Бейдер не понял, отчего я загрустил, видимо, решил: потому что не знаком с Авромом Гонтарём, и повёл меня к нему.
Гонтарь был в галстуке, белоснежной рубашке, с изумительно красивой головой и такими еврейскими глазами!.. Из короткого разговора я понял, что дело со стихами швах. “Оставьте, конечно”, - грустно произнёс зав. отделом и замолчал. Я уже собрался уходить, но он не отпустил меня, стал расспрашивать, кто, откуда, где печатался... И когда узнал, что у меня вышло уже несколько сборников стихов для детей и даже в неприступном “Детгизе”, вдруг “выудил” из-под груд скользящих бумаг на столе листочки с еврейской вязью и начал читать свои изумительные стихи! А когда понял, что мне не нужен подстрочник, просто загорелся: “Сможете перевести”? Ну, как я мог усомниться в своих способностях в такой ситуации?! - “Конечно, да! Смогу!”
Я схватил его стихи и помчался к своей маме, Басе Моисеевне Голуш, человеку необычайно талантливому и высокообразованному, с несколькими европейскими языками, одной из первых кандидатов биологических наук в Советском Союзе, учившейся в аспирантуре у знаменитого академика Алексея Николаевича Баха. Но первым её, родным языком был идиш, на котором она воспитывалась и говорила в захолустном еврейском местечке Клецке в Белоруссии до того, как стала учиться в столичном университете. Это она открыла мне аромат и прелесть идиш, это она читала мне в подлиннике Изи Харика и Льва Квитко и пела своим изумительным голосом старые еврейские народные песни...
Мама воистину мой соавтор в этой работе над переводами! Мы читали с ней вместе вслух стихи Гонтаря, а потом вперемешку: она строфу на идиш - я перевод, она строфу на идиш - я перевод... И обсуждали, обсуждали все тонкости и тысячу раз подправляли перед тем, как мне идти к Гонтарю...
В редакции, как мне показалось, - все поэты! Мы обсуждали переводы вместе, и тут уж не жди пощады: не понравится - разнесут на клочки, живого места не оставят. Но я уверен, что это все свои, и перед “чужими” - твоя верная и праведная защита.
Читал Гонтарь, читал, конечно, Бейдер, и, разумеется, я читал и внутренне трясся от страха и ещё, на самом деле, потаённого, нетерпеливого ожидания одобрения своей работы...
А переводы, действительно, понравились Аврому Гонтарю. Но это было полдела, и он пожелал мне удачи в сражении на журнально-издательском поле.
Однако, этим стихам не повезло - предлогов не печатать их нашлось много. Даже такой: может быть, лучше издать свои оригинальные стихи, зачем переводы?.. Но ещё больше было трусости и вранья, отведенных взглядов и уверений, что качество переводов и, конечно, стихов тут ни при чём.
Были попытки на радио, в других издательствах, “Мурзилке”. Это были попытки в Советской России, в которой слово еврей оказалось если не ругательным, то зазорным, позорным и горьким на вкус.
Я прекратил хождения - не выдержал. Отступил. Не одолел стену...
Не стало замечательного поэта Аврома Гонтаря...
А стихи остались...



АВРОМ
ГОНТАРЬ

Перевод с еврейского
Мих. Садовского

В СУНДУЧКЕ

В сундучке для дочки
Ленты и платочки,
Чулочки и ботиночки
Для маленькой Фаиночки.

Подрасти получше -
Ключик ты получишь.
Крышечку откинешь -
Все подарки вынешь!

СЕЙЧАС, СЕЙЧАС!

- Ты хочешь хорошим быть,
внучек, скажи?
Так сбегай за маслом -
вот сумка -держи!

- Я сбегаю, бабушка,
только сейчас
мне надо
два дела докончить
как раз.

Я только немного
коньки поточу
и полоз у санок
подправлю чуть-чуть.

А то ты представь:
со вчерашнего дня
свободной минуточки
нет у меня.

Бабуленька,
ты не волнуйся напрасно -
сейчас принесу тебе
свежее масло.

Спасибо, мой внучек,
уж я подожду,
тогда в магазин я
сама не пойду.

Сейчас!
Только шарфик найду
и носки,
доделаю санки,
подправлю коньки.

Тогда и за маслом
пойти я смогу,
и сразу за ним
в магазин побегу!

А где же точило,
Шурупы и клещи?
Ты мне обещала
купить эти вещи!

- Ах, да! Обещала!
Совсем я забыла!
Сейчас побегу
и куплю я точило!

- Да, бабушка, сбегай!
И там по пути
ты масло ещё
не забудь, захвати!

А то у меня,
просто тысячи дел,
и знаешь,
я, кажется, есть захотел!

ЭХ, ЙОШКА

Ты зачем под ливнем, Йошка?
Подрасти хочу немножко!
Если хочешь подрасти,
лучше в дом тебе войти
и засунуть ноги в таз.
Ты расти начнёшь как раз!
Заходи скорее в дом
И не мокни под дождём!


НЕ БОЙСЯ

Двойра, успокойся!
Двойреле, не бойся!

Щенок не станет гавкать,
Не будет котик мявкать,

Когда о них ты вспомнишь
И миски им наполнишь!

Дай щенку побольше кость -
Пусть на ней срывает злость.

А кошечке Маше -
Гречневой каши.

Но при этом не забудь:
Съешь сама, хоть что-нибудь!