ПИЦЦА-ГЁРЛ. Из книги “Программист и бабочка”

Окончание. Начало в предыдущем номере
 

Домофон отчего-то не работал. По звонку он открыл дверь и удивился, что разносчиком пиццы, вместо привычного в таких случаях шустрого мальчишки-старшеклассника, оказалась невысокая миловидная девушка. Он на мгновение замялся, а когда протянул деньги, то неловко уронил пару четвертных монет и чертыхнулся по-русски.

Она улыбнулась:

- Деньги через порог нельзя, - сказала она, продолжая держать коробку с пиццей в руках.

Он присел на корточки, чтобы подобрать монетки, но, сообразив, что она сказала это тоже по-русски, тут же поднял голову:

- Наша?

- Наша, наша... Через порог нельзя - это к несчастью.

- Тогда входите.

Она переступила порог:

- Мне нужно ехать. Места у вас на улице не найти - я притулила машину возле пожарного крана. Не хватало, чтобы полиция вкатила штраф - всё, что за неделю заработала, погорит.

Она прошла в гостиную и, осмотревшись, не нашла ничего лучшего, как поставить коробку на угол стола, заставленного компьютерами и монтажной аппаратурой. Он наконец-то отдал ей монеты.

- Спасибо... А это что?

Она показала на монитор, где повис в воздухе над головой новобрачной брошенный букет, и сама новобрачная замерла, подняв размазанные в быстром движении руки.

- Свадьба.

- Ваша свадьба? Или вы снимаете свадьбы? - она жадно разглядывала технику на столе. - Какая у вас классная камера!
Штуки на три потянет, наверное?

- Эта - побольше... А вы давно... возите?

- Уже три года почти.

- И почему такая работа? Можно ж найти получше?

- Наверно, можно, но мне такая нравится, - она заторопилась и перешла на английский: - Доброго вам вечера, спасибо, до свидания!

- Вам спасибо! - крикнул он вслед, подскочив к двери.

- А у вас... прикольная... футболка... - услышал он из-за поворота лестницы.

На нём была та самая любимая домашняя футболка с фривольной надписью на животе.

Из окна он успел увидеть маленький зелёный “шевроле”, уплывающий в лёгкие сумерки Украинской Деревни.

 

* * *

Он едва успел проглотить кусок пиццы, как приехал профессор.

- Мне порекомендовал к вам обратиться Бронштейн, - первым делом заявил профессор, который профессором совсем не выглядел, и вообще никак не выглядел: смотришь на лицо - вроде видишь, а отвернулся - и уже не помнишь, какой он. - Бронштейн говорит, вы большой в этом деле специалист, - профессор кивнул на монитор, где по-прежнему тосковала застывшая новобрачная.

Он тоже кивнул, дожёвывая пиццу.

- Так вот, дорогой мой, я предпочитаю овцу, - продолжал профессор.

Они стояли у стола, недалеко от пиццы. Садиться профессор не захотел, хотя в гостиной обитала парочка ушастых старомодных кресел (их кто-то за ненадобностью выставил на улицу недели три назад, и было грех не найти им лучшего пристанища).

- Какую овцу?

- Дорогой мой, - значительно продолжал гость, - некоторые любят свиней, но я предпочитаю овец. Согласитесь, - (он безоговорочно согласился), - в моём случае, овца - это гораздо лучше. Жировой слой поменьше и мышечная... - многие слова профессора, как и в разговоре по телефону, создавали ощущение исключительно умных, но совершенно бессмысленных звуков.

Ему хотелось взять со стола ещё кусок пиццы, но есть самому было как-то неудобно, а перебивать профессора и предлагать тому пиццу он не решился.

- Дорогой мой, - уже очень значительно продолжал профессор и неожиданно двумя пальцами ухватил со стола кусок пиццы, - я буду оперировать овцу через две недели в клинике Святого Френсиса, и вы, дорогой мой, должны это снимать... - Профессор резко задрал голову и точным движением погрузил пиццу в рот.

Теперь он тоже мог бы протянуть руку за пиццей, но вдруг до него дошло:

- Что я, профессор, должен снимать?

- Дорогой мой, вы должны снимать операцию. Хирургическую операцию на сердце овцы, - профессор вытер салфеткой губы. - Операцию, уникальную методику которой я разработал в России и, благодаря спонсорам, привёз показывать американцам. Нельзя упустить ни одного момента из этой операции, понимаете, ни одного! Я провожу её здесь специально для того, чтобы заснять весь процесс. Этот фильм - ваш фильм - мы используем для презентации потенциальным производителям моего сердечного стимулятора. Наш спонсор вам заплатит... сколько вы обычно берёте за свадьбу? Он заплатит больше... Только вам будет нужен помощник: нужно снимать двумя камерами, с разных точек, и поставить в операционной дополнительный свет. У вас же есть? Бронштейн сказал, что у вас всё есть...

 

* * *

На следующий день он подъехал к “Папе Савериос” - адрес нашёлся на той же, оставшейся открытой странице из телефонной книги.

Заказов на доставку ещё не было ни одного: она сидела на стуле, слушала Beautiful Garbage и воскликнула “хей!”, удивившись его неожиданному появлению. Она решила, что он приехал купить пиццу.

- Нет, - сказал он, - я хочу предложить вам подработать. Мне нужен помощник, чтобы снимать несчастную овечку.

Джоэл, который через открытую дверь видел, как они разговаривали, не позволил ей помогать ему на кухне и целый день недовольно бурчал по-испански: “чика”, “бонита”, “вентозо” и ещё бог весть что.

Ранним утром в назначенный день “шевроле” появился перед его домом. Ехать решили на нём. Несмотря на маленький размер, “горбун” для багажа был вместителен: задние сиденья легко опускались, таким образом, за спинами водителя и пассажира образовывалось весьма приличное пространство, а задняя дверца автомобильчика откидывалась вверх, открывая удобный доступ для погрузки и выгрузки. Хотя съёмочное оборудование было упаковано в двух объёмистых ящиках, они, к удивлению, легко поместились.

- Ваш транспорт, - одобрил он, устраиваясь на тесноватом пассажирском сидении, - для моего дела просто незаменим - всё оборудование умещается, и бензину жрёт мало... хотя сидеть здесь, конечно, ужасно неудобно - ноги совсем некуда деть...

- Это у вас ноги чересчур длинные выросли, - прыснула она, водрузила на нос лиловые солнцезащитные очки, и они отправились в путь.

В больнице Святого Френсиса какие-то люди в зеленоватых одёжках помогли протащить ящики через многочисленные переходы и комнаты; потом операторам выдали такую же форму, защитные белые маски и смешные мешки для ног. Их предупредили, что в операционной им придётся всё время работать в масках. Но сначала они запечатлели двух очень похожих овечек, которые - каждая в отдельном чистом вольерчике - спокойно жевали что-то, ещё, видимо, не подозревая о своей принадлежности к научной среде сразу двух великих держав.

- Какую из них вы оперируете сегодня? - спросил он у помощника профессора, сухонького неразговорчивого китайца, опять напомнившего ей знакомого богомола.

- Этот, - ткнул пальцем китаец. - А этот - запасной.

Операторы переглянулись: ишь как у них всё поставлено - даже дублёр есть.

Они установили камеры и свет в операционной, хотя света там вроде бы и своего хватало, но он сказал, что ему нужно всё-таки иметь возможность точно осветить нужные участки. Одна камера должна была брать общие планы. Детали, ход операции он собирался снимать второй камерой - крупным планом, с руки. Она успела поснимать для пробы и той, и другой камерой. Всё отлично получалось - такое было у неё качество: легко осваивать новое дело.

Долго ждали, пока привезут “больного”, а когда привезли, обнаружилось, что овечка уже спит, вытянувшись на боку, прикрытая простынёй под самое горло. Казалось, что на каталке лежит человек - подросток или взрослый небольшого роста. Даже выражение симпатичной, немного удивлённой физиономии у овцы было совсем как у крепко спящего человека, и от всего этого им почему-то стало не по себе.

Съёмка началась, и первые кадры успешно запечатлели подготовку к операции - стрижку шерсти на овечьей груди. Но когда профессор сделал первые разрезы и растянул мышцы, открывая доступ к бьющемуся сердцу, у главного оператора желудок подкатился к горлу и собрался вообще выйти наружу, угрожая серьёзно помешать съёмочному процессу... Вот где пригодилась доблестная помощница, которая тут же заметила, что открытая часть лица над маской у главного оператора стала зеленее его костюма. Она забрала камеру из его рук и, как могла, храбро продолжила съёмку, пока тот справился с собой в другом конце операционной, - благо, ему удалось скоро прийти в себя. Видимо, стыд показаться перед помощницей полным размазнёй помог быстрее справиться с приступом дурноты. А может, сработала профессиональная закалка - ведь во время многочисленных запечатлённых его камерой свадебных торжеств некоторые сцены, особенно к концу застолья, тоже были достаточно противного свойства.

Он вернулся к камере, и картинка развороченных розовых тканей, желтоватого жирового слоя и крови воспринималась им теперь как нечто требующее только концентрации на компоновке кадра, фокусе и наличии нужного света. Так что далее всё происходило в штатном режиме, по крайней мере, у съёмочной группы. С медицинской точки зрения дело обстояло не так хорошо, точнее, совсем нехорошо. Хотя профессор и его помощники слаженно провели всю операцию, подсоединили, запустили вживлённый стимулятор и аккуратно наложили швы, сердце у овечки неожиданно остановилось. С ней повозились ещё какое-то время, но пробудить пациентку так и не удалось. Китаец натянул простыню на голову овцы, ставшую внезапно неживым предметом, а профессор показал знаками, что это снимать не нужно. Впрочем, операторы и сами всё уже поняли.

* * *

- Ну, и что теперь? - тревожно спросила она, когда они отъехали от больницы. - Переснимать?

- Нет, профессор сказал - монтировать, как будто всё прошло нормально. Операционная и персонал (наш скромный гонорар - не в счёт) стоят таких денег, что повторять операцию нет смысла. А такие мелкие (как он сказал) неприятности случаются, и для дальнейшего продвижения его идеи значения не имеют.

- А нам заплатят?

- Ну, это посмотрим после монтажа, - осторожно сказал он. - Вам я заплачу в любом случае, спасибо вам громаднейшее! Вы спасли меня от позора, вы - просто герой... героиня. И так всё хорошо у вас получается! Послушайте, а может, нам это... отпраздновать завершение съёмочного дня... вернее, перекусить где-нибудь и расслабиться?

- Ну, я не думаю, что смогу сегодня что-то есть, - сказала героиня, открывая окно и чуть наклоняя голову навстречу неосвежающему движению жаркого летнего воздуха.

Когда подъехали к его дому, она уверенно повторила, что в ресторан ни за что не пойдёт, мол, её мутит от запаха еды, но, разгрузив съёмочное барахло, они отправились в украинский магазин и накупили кучу снеди и выпивки. Она настолько похоже изобразила “западенский” говорок, что продавщица стала нахваливать какие-то особые пирожки свежей выпечки и что-то ещё и ещё - он не понимал и молча складывал в корзинку пакеты. Вся эта родная закуска вполне пришлась к месту, и гадкие впечатления прошедшего дня отступили, как только они устроились за шатким столиком в его кухне и выпили по первой. Правда, он чуть не ляпнул: “За упокой овечьей души”, но вовремя споткнулся на слове “за” и выпалил банальное, но хотя бы невредное: “За наше творческое сотрудничество!” Водку она пила с задором и безостановочно что-то говорила:

- Кто придумывает эти дурацкие сюжеты, в которых мы играем свои глупые роли? Кто я теперь? Украинская дивчина, заблудившаяся в Америке? Водитель старенького “шевроле”? Фея из Волшебной Страны? Пицца-гёрл? Помощница оператора, снимающего сложную хирургическую операцию, которую на сердце овцы проводит русский профессор в чикагской больнице?.. Чушь! Какое плохое кино... И всё новые и новые фальшивые, глупые роли... Впрочем, я люблю новые роли, старые мне продолжать неинтересно... А ты знаешь, кто я? Я вообще-то действительно артистка, когда-то даже играла в театре пантомимы. Знаешь, кого играла? Муху!.. Очень успешно изображала, представь себе. Я летала, летала - “зи, зи”... а потом меня - хлоп! И нету! Нету меня, нету мухи... Убили муху. Что-то я под такой мухой... Ты меня нарочно напоил, да?

- Конечно, нарочно, - он потянулся к ней и осторожно убрал с её лица растрепавшиеся волосы, - бедная ты моя, убитая муха-цокотуха.

Ночью старый корабельный трюм жутко штормило. Всё в нём качалось, стонало и скрипело - вот-вот рассыплется на мельчайшие детальки. Уже почти ничего не чувствовали горящие губы и влажные тела, но снова и снова накатывались гигантские, выпущенные на свободу волны глубоко запрятанных желаний, и, казалось, не будет им конца. Однако пришёл самый высокий, самый девятый вал и конец, конечно же, наступил, потому что ничто не продолжается бесконечно. Даже тихая летняя ночь снаружи и безумный шторм внутри корабельного трюма на втором этаже странного дома, плывущего вместе с соседней церквушкой среди верениц спящих автомобилей по тесным улицам Украинской Деревни.

* * *

На рассвете они нацепили на себя какое-то подобие одежды, вылезли по задней лестнице на тёплую, неостывшую за ночь крышу и, обнявшись, стали на краю. В небе ещё висела сонная ночная дымка, но солнце уже пробовало царапать глаза бликами от окон и зеркальных стен небоскрёбов, сбившихся в кучу в центре Чикаго. Уставшие в долгом путешествии мореплаватели, щурясь, с тревогой и надеждой рассматривали этот скалистый берег нового городского дня...

- Послушай, а кто твои соседи... по кораблю? - спросила она, - я, наверно, очень громко орала?

- По-моему, не громко. По-моему, в самый раз, - довольно ухмыльнулся он. - И вообще - пусть завидуют...

Вернувшись в дом, они мгновенно заснули, но спали недолго, потому что около девяти явился Бронштейн.

- Во-первых, я принёс деньги за молочную свадьбу и аванс за овцу! - загрохотал он с порога. - Во-вторых, у меня готов план монтажа и сопроводительный текст профессора, переведённый на английский. Через три дня я назначил озвучивание: этот текст за кадром будет читать моя знакомая американка, преподаватель из Трумэн Колледжа. Когда она приедет...

Тут Бронштейн уставился на появившуюся из района спальни знакомую футболку с надписью: “Это не пивной бочонок, это бак с горючим для секс-машины”. Футболка сказала: “Здрасьте” - и, приветливо улыбнувшись, проследовала в район кухни. При этом из-под футболки выглядывали такие потрясающие коленки, что продолжить инструкции Бронштейн не сумел.

- Опа-опа... опочки... - забормотал он, переведя круглые глаза на хозяина квартиры, - такие дела, дела такие... Значит, текст я тебе оставляю. И чеки. А ты монтируй, мон-ти-руй... До свидания! - это громко в сторону кухни, а потом снова тихонько: - я испаряюсь.

И Бронштейн испарился.

 

* * *

Договорились, что она придёт к нему вечером, после работы, но она не пришла. Он занялся монтажом овечьей операции, просидел допоздна и только утром сообразил, что ничего о ней не знает, кроме имени, даже на номер машины не обратил внимания. И где она живёт, тоже неизвестно.

Она не приехала и на следующий день, и тогда он помчался в “Папа Савериос”. Индиец неохотно прокаркал, что русская пицца-гёрл не появлялась уже несколько дней. Ни её фамилией, ни адресом владелец пиццерии никогда не интересовался и платил ей наличными после каждого рабочего дня.

Пока шли попытки расспросить индийца, из двери кухни выглянул маленький повар, и вдруг показалось, что красноватое от кухонного жара - и вообще красноватое - лицо мексиканца плавится слезинками. Но лицо быстро исчезло, а индиец сообщил, что повар почти не говорит по-английски. Да и что важного этот мексиканец может знать?..

Через месяц на сдачу готового фильма профессор приехал с женой и меланхоличным спонсором по имени Илюша. Жена профессора разговаривала милым питерским говорком. Пока мужчины что-то обсуждали с Бронштейном, она успела осмотреть квартиру и затем участливо, но очень некстати спросила у хозяина:

- Вы, я вижу, живёте по-холостяцки. Что ж так?

Фильм он запустил на самом большом мониторе. Уверенный, но малопонятный текст на английском языке шикарно звучал через колонки и придавал скучному действу профессиональный и глубоко научный характер. И хотя ощущение того, что на экране идёт аккуратная разделка окровавленной туши в мясном отделе, периодически настырно возвращалось к непосвящённому Бронштейну, профессор остался очень доволен. А в конце, когда в кадре появилась беспечно жующая овечка, якобы успешно перенёсшая тяжёлую операцию (на самом деле это были съёмки, сделанные в загончике ещё до операции, да и вообще в фильм вошёл тот эпизод, который запечатлел не покойную ныне страдалицу науки, а никогда не оперированную и поэтому совершенно не пострадавшую дублёршу), профессор радостно толкнул локтем спонсора и совершенно искренне прогоготал:

- Смотрите, дорогой мой, Илья Эдуардович, вот она! Как жуёт, как жуёт! Продавать это надо быстрее, продавать.

И такова была сила искусства, что профессор в этот момент, похоже, сам забыл, как в действительности завершилась операция.

* * *

После того как гости ушли, они с Бронштейном ещё долго сидели друг против друга в старых ушастых креслах. Допили всё, что оставалось в доме, даже остатки какого-то жуткого кокосового ликёра, неизвестно каким образом оказавшегося в одном из шкафчиков на кухне. И хотя у Бронштейна закончился жизненно важный запас таблеток, он стойко не покидал товарища.

- Ты не убивайся, - увещевал Бронштейн, постоянно делая массирующие движения рукой у себя под правым ребром, - а то на тебя смотреть... э-э... неприятно. Может, она ещё появится. Бог знает, что у женщин на уме... Да, я забыл тебе сказать: за овцу расплатились сполна! Значит, бизнес у них идёт-таки, хотя овца была того... запасная. Может, и тебе надо... завести запасную? - Не появится, я знаю, что не появится, - мотал он головой, - и запасной такой нет и быть не может. Это было как штучный, неповторимый кадр, редкая операторская удача... Мелькнуло - и всё, уже не повторится никогда, лови не лови. Просто ей нравится всё время играть новые роли, старые ей продолжать неинтересно. Но как же я, кретин, не спросил её адрес? Фамилию... Или хотя бы запомнил номер шевролёнка... Меня теперь на улице от вида каждой маленькой зелёной машины будто током лупит. Я лихорадочно пытаюсь разглядеть, кто за рулём и...

Тут раздался зуммер дверного звонка.

- Ха, смотри, у тебя домофон починили! - Бронштейн встал и, подойдя к двери, нажал кнопку. - Хеллоу?

Домофон помолчал, а потом ехидно выдал по-русски:

- Пиццу заказывали?

Хозяин квартиры вскочил, заорал: “Заказывали, заказывали!” - и, распахнув дверь, бросился мимо Бронштейна вниз по лестнице.

Бронштейн какое-то время вяло разглядывал опустевшую гостиную, открытую настежь дверь, чёрные прямоугольники мониторов, деревянные корабельные балки на потолке. Бронштейну подумалось, что всё это здорово напоминает декорацию, сцену из пьесы, скорее всего, какого-нибудь современного зарубежного автора про их зарубежную жизнь. И ещё ему подумалось, что жизнь эта уже не зарубежная, а теперь своя, его жизнь, и надо доиграть доверенную ему мизансцену. А так как другие персонажи на сцену не возвращались, Бронштейн вздохнул, решительно поднялся с кресла, поклонился, как зрителям, большому тёмному окну, выходящему в Украинскую Деревню, взял дипломат и стал спускаться к выходу.

Они стояли лицом к лицу на самом нижнем из поворотов лестницы. Она действительно держала в руках коробку пиццы, но не заказной, а замороженной, купленной где-то в супермаркете. Бронштейн хотел тихо пройти мимо, но вдруг услышал:

- Между прочим, она утверждает, что специально приехала сообщить тебе важную новость: сегодня в русской аптеке на Диване она видела “но-шпу” - завезли из России под видом пищевой добавки. Так что ты теперь живёшь!

- Да? - Бронштейн остановился и шутливо приосанился. Твидового пиджака на нём не было, но выглаженная белая рубашка с твёрдым воротником всё ещё напоминала ответственное прошлое. - Спасибо, друзья! Теперь я начну жить новой жизнью... Вот только выйду сначала на улицу, запишу, на всякий случай, номер маленького зелёного “шевроле”.

* “Прекрасный мусор” - альбом американской рок-группы Garbage (по англ. “мусор”)