Суть вещей и суть творЧества Константина Бранкузи

О времени и о себе
В.Маяковский.

Все творчество Константина Бранкузи, сотоварища Пикассо, Модильяни, Шагала, Северини, Леже, было рассказом о времени и о себе, вернее, о себе во времени. А время ему досталось бурное, злое, непредсказуемое, грозовое: подумать только, бесчисленные катаклизмы, войны, революции, с юности острейшая проблема выбора – своего места в искусстве, в идеологии, в политике, просто в жизни. Выбор был однозначен: в искусстве – отторжение всех устоявшихся принципов и стилей, абсолютная новизна и революционность; в жизни – воля, полная свобода личности и нравственности, разрушение всех сложившихся веками устоев и стереотипов. Суть вещей – личная порядочность как кирпичик установлений сообщества и, главное, взаимосвязь и взаимоотношения двоих, то есть любовь.
Выходец из Румынии, где резьба по дереву была традиционным промыслом, почему-то считавший себя итальянцем, получивший воспитание суровое и жесткое, Бранкузи был буйно революционен и очень самостоятелен в своих художественных пристрастиях, идейные выкладки которых и нашли отражение в знаменитом в 20-х годах прошлого века «Манифесте сути вещей». Впрочем, всяческие манифесты появлялись в ту пору с завидной регулярностью: дадаистов – Марселя Дюшампа; декоративного искусства – Боннара, Дени и Вилара; сюрреалистов – Андрэ Бретона и т.д., и т.д. Не говоря уж об ультиматумах берлинского Баухауза, с которым был Бранкузи в некоем духовном родстве: суть вещей должна быть представлена предельно лаконично, просто, выразительно и ясно.
Именно такой – простой, понятной и всем-всем ясной – и казалась деревянная и каменная скульптура Бранкузи и самому автору, и бунтарскому его окружению. С остальными дело обстояло посложнее.
Сразу определимся: скульптор Бранкузи, получивший художественное образование в Бухаресте, потом в Париже, работавший одно время в мастерской Родена, был отличный. Умел все. Мог высечь любую фигуру, не хуже античных и классических образцов. Профессионал. Но выбор был им сделан раз и навсегда. Он человека и его порывы, его радость и отчаяние, его разящую привлекательность и отталкивающее уродство (и то, и другое – тело плюс душа) он видел, а стало быть, показывал в своих творениях вот так, считая, что выразительней сделать это невозможно. И основа, квинтэссенция его творчества – мужчина и женщина, их поиск друг друга, их влечение, слияние, апогей страсти. Их любовь. Которая как известно, правит миром. Правда, совместно с голодом. Но эту подробность Бранкузи почему-то опускал.
Его скульптурные композиции донельзя эротичны. Попробуйте-ка постоять у его мраморных «Принцесс», у каменных, но сексуальнейших женских, да и мужских торсов, и вы почувствуете какие-то неожиданные теплые волны, пронизывающие вас, будто каждое из этих сюрреалистичеких изваяний наделено особой и очень сильной энергетикой. А уж особенно ощущается этот феномен у бранкузиевского «Поцелуя». Один знакомый, не слишком юный американский арткритик заверял, что после побывки в музее Гуггенхейма обошелся без виагры. Могет быть, могет быть, как говаривал незабвенный Райкин.
Между тем, выставка в гуггенхеймовском музее скульптуры Константина Бранкузи, тематически объединенная именно концепцией его «Сути вещей», очень интересна. Она учит вглядываться и видеть, узнавать сюжет и выводы из него не в разжеванном–пережеванном художественном тексте, а в шифровке, понимать язык символов, делать свои выводы. Прилагая к сказанному мастером собственный опыт, собственные умственные усилия тоже.
Взгляните-ка на «Эрос»: они, мужчина и женщина, после долгого и тяжкого пути друг к другу – вместе! Они рядом, они счастливы! Но ведь счастье это надо удержать, не расплескать, не разменять на мелочи… А вот это, пожалуй, еще труднее, чем друг друга найти. Или «Спящая муза» – свалилась, бедняга, устала от бесплодных усилий наделять вдохновением тех, кто принять этот дар не способен. Но как же другие, что маются без нее, те, кому так нужна ее помощь: ну поддержи, подтолкни, укажи дорогу! Где ты? Эх, как трудно прояснить суть вещей в очень сложной этой жизни.
Он очень любил дерево. Не потому, что материал этот более податлив. Просто ощущал его тепло, не потерянные им живые соки природы. Был ли он в полной мере сюрреалистом? Нет. Хотя каждая его композиция – напряженнейший сюр. Но одновременно непреложно то, что скульптура его дала современному искусству ваяния абстрактный импульс, стала связующим звеном между абстрактным восприятием жизненных реалий и реальности как таковой. Наверно, мощный талант подарили ему небеса, раз сумел он так много сказать и показать миру. И имя Бранкузи стоит в табели о рангах современного искусства рядом с именами Джакометти, Северини, Липшица, Нагучи, Мура.
Студия–галерея Константина Бранкузи была в Париже, в старом, очень красивом доме в Ситэ, на излучине Сены. Но когда, побывав в Нью-Йорке, увидел он ввинчивающуюся в небо спиральную башню музея Соломона Гуггенхейма, то воскликнул: «Вот где должны стоять мои работы!» Он понял, насколько созвучны его скульптура и архитектурное чудо, сотворенное Фрэнком Ллойдом Райтом.
В сокровищнице музея, ядро которой составляют шедевры из коллекции великой собирательницы и ценительницы модерна Пэгги Гуггенхейм, немало работ замечательного ваятеля. Но вот такая обширная выставка здесь впервые. Сбылась через полстолетия после смерти. Мечта Бранкузи – он гостит у Гуггенхеймов. Куда запросто можем попасть и мы, «ухватив» поезда метро 4,5,6 и выйдя на остановке «86 Street», чтобы отправиться на угол 5-й авеню и 88-й улицы.