ХУДОЖНИК, КОТОРЫЙ САМ ПО СЕБЕ

Я уже не помню, в каком году умер Гай Даниэлс - кажется, в 1989. Дело в том, что год его смерти я путаю с годом, когда умер наш любимчик, рыжий кот-эмигрант Вилли. Две потери подряд, я их ставлю в один ряд, потому что с Вилли столько было связано! Все наши переезды: из Питера в Москву, из Москвы - в Вену, из Вены - в Рим, из Рима - в Италику, и вот, наконец, Нью-Йорк. А дачи! В Коркино около Любани, в Лампово под Лениградом, в Подмогилье у Пскова, в Бернаты, в Латвии - он всюду нас сопровождал. Вопрос о его эмиграции был решен простым голосованием. Голоса разделились: мама с Леной Клепиковой были за то, чтобы отдать его в Москве в надежные руки; мы с сыном настаивали взять с собой. Но был еще голос Вилли: он поехал бы с нами хоть на край света, а тем более в Америку. Вот мы и посвятили ему нашу первую американскую книгу «Юрий Андропов: тайный ход в Кремль»: «Нашему другу Вилли, который служил нам утешением в трудные времена, но с особым удовольствием разделял радостные - рыжему коту-эмигранту».
Главред издательства «Макмиллан» Джордж Уолш деликатно спросил нас:
А что, более близких родственников у вас нет!?
А негативная (единственная) рецензия в какой-то провинциальной американской газете «Денвер Пост» начиналась с фразы:
Как можно доверять авторам, которые посвятили свою книгу коту?
Эффект эта фраза имела обратный: читатели- кошатники бросились ее покупать.
Так вот, они умерли с разницей в год, два наших друга - вывезенный из России кот Вилли и приобретенный в Америке друг Гай Даниэлс, поэт, прозаик, публицист. На нашей первой книге они и сошлись: она была посвящена Вилли, а Гай ее переводил.
Из-за нее мы с ним чуть не разбежались. Нет, не идеологически, а финансово: он надеялся получить четверть нашего гонорара на правах соавтора книги, но не он был нашим соавтором, а мы - его в работе над переводом. Так и стояло на титуле: «Translation from the Russian by Guy Daniels, in collaboration with the authors». Поначалу мы согласились на требование Гая, но ему воспротивился адвокат издательства, сославшись на беспрецедентность такой суммы переводчику: речь шла о четверти от шестизначного аванса. Я вспомнил, что Сережа Довлатов платил еще больше - половину гонорара - по изначальному договору с переводчицей, когда у Сережи еще не было его славы. Один мой русский приятель сказал, что переводчик, как машинистка: не подходит этот, найми другого. Я позвонил нашему приятелю Берту Тодду из Куинс-колледжа, человеку всегда справедливому.
- Гай, конечно, не прав, - сказал Берт. - Но пойми и его. Ему раз в жизни выпал такой шанс.
В самом деле, так. Мы с Гаем уже пару лет сотрудничали над газетными статьями: он переводил мои и редактировал Лену Клепикову. Из нескольких переводчиков мы выбрали его - опять-таки по совету Берта Тодда, потому что он хуже всех говорил по-русски, зато был не только переводчиком, но и писателем, и поэтом. А в русском мы ему как могли помогали. Не только, когда он переводил нас, но и других: ту же Галю Вишневскую, к примеру. Это была труднейшая работа и чисто технически, хотя знаменитая певица тут вовсе ни при чем - ее книга написана современным языком, но напечатана старым монахом на еще дореволюционной машинке с ятем и фитой. И как он привык писать сам, так и отстучал рукопись. Вдобавок и лента была «времен Очакова и покоренья Крыма» - так что Гай с ней намучался порядком. Я помогал ему разбирать текст, а он ворчал:
- Лучше бы от руки написала. Да хоть бы напела - и то легче...
В конце концов перевод был готов, книга вышла, и в Вашингтоне, где жили Галина Вишневская и Мстислав Ростропович, стала даже бестселлером. Но не в Нью-Йорке и не по всей Америке.
С нашей книгой об «Андропове» Гай нам здорово помог: поддержал ее на уровне замысла, увлекся, блестяще перевел ее шестистраничный синопсис и первую, показательную главу, свел со своим приятелем Санди Ричардсоном, который был главредом солидного «Даблдей», но образовал собственное издательство и хотел начать его деятельность с нашей книги, предлагая купить только американские права за 80 тысяч; наконец, свел с литагентшей Хайде Ланге, которая была студенткой на его поэтических курсах в Колумбийском университете. Хайде, с ее волчьим аппетитом на авторские гонорары, устроила с нашим «андроповским» проектом аукцион. Ричардсон с его 80 тысячами сразу же отпал, зато Макмиллан купил мировые права и еще до окончания нами книги перепродал их в Японию, Великобританию, Швецию и другие страны.
С Гаем мы в конце концов сговорились на десяти тысячах - это было в 2-3 раза больше, чем он получал за перевод такого размера русской книги. Само собой, по договору ему шли "роялти" от англоязычных изданий и от изданий, переведенных с английского. Это было по-божески, но не могу сказать, что совесть моя чиста. Кошка между нами тогда пробежала, хотя дружеские отношения были восстановлены полностью, и после «Андропова» Гай перевел еще одну нашу книгу. Лена Клепикова была у него в больнице за полчаса до смерти. Мы провожали его в последний путь на кладбище ветеранов, я держал сложенный американский флаг, который солдат отдал его жене, а она мне. Я вспомнил эту сцену недавно, когда смотрел по телевизору бесконечные похороны президента Рейгана, поставленные, оказывается, по его собственному сценарию, но церемония с флагом одна и та же: для президента или для солдата.
Имя Гая ни разу не появлялось на страницах советской прессы, потому что он был переводчиком диссидентов - от Андрея Амальрика до Валентина Турчина. Среди его переводов - книга академика Сахарова «Моя страна и мир». Он никогда не был в Советском Союзе и говорил, что его арестуют прямо в Шереметьево.
В юности Гай Даниэлс был футболистом, в войну моряком, а после войны опубликовал сатирический роман, сборник стихов и сотни литературно-критических эссе, в том числе в таких престижных американских журналах, как “Нью Рипаблик”, “Ньюсвик” и “Нейшн”. Он также много переводил с французского, на котором говорил лучше своей последней жены - чистокровной француженки. Однако главным его занятием была Россия, которую он хоть и никогда не видел, знал блестяще - от истории до литературы. За несколько десятилетий Гай Даниэлс перевел с русского на английский более пятидесяти томов самых разных авторов - от баснописца Ивана Андреевича Крылова до Владимира Соловьёва и Елены Клепиковой.
Научился он русскому языку, когда был моряком. Американское морское ведомство берет на себя ряд обязательств перед военнослужащими - обучает какой-нибудь гражданской профессии, а если кто захочет, так и иностранному языку. Я не знаю точно, почему Гай Даниэлс выбрал именно русский. Он плавал на корабле, который должен был прийти на помощь русским морякам, если бы на них напали немцы. Этого, к счастью, не случилось, но Гай, по-видимому, решил, что на всякий случай русский язык надо знать - вдруг с русскими снова случится какая беда и ему придется им помочь.
К нему приставили двух эмигранток - еще из первой эмиграции. Молодой моряк проявил себя способным учеником и быстро выучил новый язык. Но когда Гай попытался самостоятельно прочесть Бабеля, Олешу, Маяковского и Мандельштама, его ожидало разочарование. Оказалось, что эти писатели пишут совсем на другом языке, чем тот, которому его учили. Тогда Гай Даниэлс сам стал изучать современный русский язык - читая созданную на нем литературу. Он так увлекся, что в конце концов стал переводить русские книги на английский язык.
Незадолго до смерти Гая, старейшее нью-йоркское издательство “Шокен Букс” переиздало книгу “Комическая русская проза”: Крылов, Гоголь, Достоевский, Щедрин, Чехов и Толстой. Ее составил, перевел и написал к ней предисловие сам Даниэлс, а посвятил ее нам с Леной. Надо сказать, мне было особенно интересно познакомиться с этой книгой, потому что когда-то в Советском Союзе я выпустил аналогичную антологию - только не комической прозы, а комических стихов. Она так и называлась - “Муза пламенной сатиры” и начиналась, кстати, с того же писателя, что и книга Гая Даниэлса - с Крылова. Только в составленной мной книжке приведены были басни Ивана Андреевича, а в книге нашего друга - сатирический памфлет “Похвальная речь в память моему дедушке”. Еще одно существенное отличие - моя работа была значительно легче: не надо было переводить отобранных мною авторов.
Из Гоголя Гай Даниэлс выбрал повесть, которая в оглавлении значится “Как поссорились два Ивана”. Надо ли объяснять читателю, что речь идет о двух самых знаменитых скандалистах в русской литературе - Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче? Я никак не ожидал, что по-английски это выйдет так же смешно, как по-русски. Помимо знания обоих языков, у Даниэлса было еще художественное чутье, которого часто недостает переводчикам. И, конечно же, чувство юмора - вот в чем Гай никогда не испытывал нужды.
Что касается Крылова, то, помимо его прозы, Гай Даниэлс перевел также двенадцать его басен. Ритм, размер, словарь и стиль этих басен - сложнейшая задача для переводчика. Может быть, отчасти поэтому басни Крылова известны только в России, они почти непереводимы на другой язык. Даниэлсу удалось, сохранив все особенности поэтики Крылова, сделать его басни достоянием английского языка. На переводческих семинарах в американских университетах его крыловские переводы изучают в качестве образцов. Да и сам он считал эту свою труднейшую работу лучшей. Поразительно - в архаике русского баснописца он почувствовал новаторство и сравнивал его с Маяковским.
К слову сказать, нашего баснописца Гай Даниэлс ставил значительно выше Лафонтена, басни которого он тоже переводил на английский язык - с французского.
Хотя перевел Гай Даниэлс очень много, работал он медленно - мог часами сидеть над одной строчкой. Это тоже отличало его от современных переводчиков-компьютеров, которые работают, что называется, с листа, без черновиков. Из-за одного слова в своем переводе он мог перессориться с автором, с редактором, порвать с издательством. Одни его называли неуступчивым, другие принципиальным. Я помню его ссору с покойным Андреем Амальриком, чьи “Записки диссидента” он перевел с таким блеском, что критик журнала “Нью-Йоркер”, рецензируя книгу, хвалил переводчика больше, чем автора. Он поссорился с известным советологом Верой Данэм и редактором журнала “Тайм” Патришией Блэйк из-за перевода стихотворения Вознесенского. Дело прошлое, не припомню, кто был по существу прав в этом споре, да это и не так уж важно. Важно другое - что спор был не из-за денег, не на бытовой почве, а на творческой.
Помимо русской литературы - от прозы Лермонтова и пьес Маяковского до современной русской публицистики, Гай Даниэлс переводил французов - от Лафонтена до Стендаля. В последние годы, когда мы стали писать по-английски, он редактировал наши газетные статьи, и работа с ним была хоть и часто трудной, но всегда творческой и плодотворной.
Я любил читать его статьи - остроумные, смешные, слегка старомодные. Юмор в Америке стал иным, чем несколько десятилетий назад, статьи Гая Даниэлса печатали скупо, он из-за этого страдал. Помню его блестящую, язвительную рецензию в “Нью Рипаблик” на четырехтомный набоковский перевод “Евгения Онегина”, который вообще критикой и американскими славистами был встречен без особого восторга. После этой рецензии Набоков при встречах с Гаем Даниэлсом переходил на немецкий язык - явный знак нерасположения. Набоков хоть и знал немецкий, но не любил его и даже скрывал, что знает. Гай нисколько не обижался и рассказывал об этом со смехом. Набокову-переводчику он явно предпочитал Набокова-прозаика, но и тут утверждал, что у него есть соавтор - его жена Вера Набокова.
Гай не был поклонником дословных переводов и старался сделать русскую книгу, классическую либо современную, достоянием английского языка и американской культуры. Хотя Даниэлс был одним из самых известных американских переводчиков, ни к каким переводческим школам он не принадлежал, был сам по себе, а двигала им бескорыстная любовь к литературе, англоязычной, французской и русской. Мне нравилось, как он читает своих любимых поэтов - Чосера, Одена, Орловица. Даже здесь он был ни на кого не похож! Ну кто еще поставит безвестного, хотя очень хорошего поэта Орловица в один ряд с гениальным Чосером и великим Оденом?
Есть такое английское слово maveric - в прямом смысле “теленок без клейма владельца”. Это слово относят обычно к независимым, нестадным людям - что-то вроде киплинговской кошки, которая гуляла сама по себе. Вот таким мавериком и был Гай Даниэлс, который переводил Крылова, Гоголя, Маяковского, Лафонтена и Стендаля так, что казалось будто эти авторы были чистокровными американцами. Для этого недостаточно быть переводчиком, надо быть еще и художником.
Гай Даниэлс им был...