МАНИЯ ПРАВДОИСКАТЕЛЬСТВА

Из «Записок скорпиона»

Шукшина я видел мельком пару раз и однажды довольно долго говорил по телефону - незадолго до его смерти. Он сам позвонил – поблагодарить за статью в журнале «Нева», где я писал о четырех фильмах: «Цвет граната» Параджанова, «Мольба» Абуладзе, «Солярис» Тарковского и «Печки-лавочки» Шукшина. Он как раз только что кончил монтаж «Калины красной» и приглашал меня на просмотр. О «Калине красной» я тоже написал статью, но Шукшин уже умер.
И вот тянет опять – вставить портрет Шукшина в «Записки скорпиона».
Почему?
Ввиду одного его качества как художника, мне необычайно близкого.
Не знаю как сейчас, но во времена Шукшина, да и позже, в психушках сидели люди с фантастическим диагнозом: мания правдоискательства. Естественная, неистребимая тяга человека к правде рассматривалась как болезнь людьми, для которых ложь - основа их существования. Ничего удивительного - в стране слепых зрячий кажется уродом.
Герои Шукшина гуляли на воле, но среди них - эпидемическая вспышка этой советской болезни. По тогдашнему государственному табелю о политических болезнях я ставлю писателю посмертный диагноз: мания правдоискательства.
Без этой мании не было бы художника.
Ему был дан хоть и жанрово-разнообразный и меткий, но не великий талант - не будем преувеличивать,- и он так бы и остался середняком-натуралистом , если бы не испепеляющая его мания правдоискательства.
Это как заноза в сердце - все глубже и глубже, пока не умер.
Ему повезло - он умер на пике славы, в разгар похвал, обрушившихся на его фильм “Калина красная”. Если бы не умер, то стал бы в конце концов “чудиком” - совпал бы с главным типом, выведенным им в литературе. Точнее - введенным им в литературу: из жизни.
Чудик- значит человек с мозгами набекрень, о таких говорят без слов –жестом: покручивая у виска пальцем.
Шукшина не успели приручить, а он не успел разочаровать. Из мертвого волка норовили сделать домашнего пса. Кто только не пытался приспособить его к собственным идеологическим нуждам: русофилы, либералы, официалы. Посмертно он даже Ленинскую премию получил.
Мертвый художник во всех отношениях удобнее живого.
Статью для “Правды” я назвал “Нужда в правде”. Статья прошла, а заголовок сняли, показался слишком острым.
- А как же с названием газеты? - удивился я.
Жгучее стремление Шукшина к правде - чисто русское. Больше того - советское. Он так и не прорвался к ней сквозь каменную толщу лжи.
Он много не додумал - не успел.
Торопился, а не успел. Либо не смог.
Либо его мысли пошли по искаженному, неверному пути.
Он был похож на своих героев. Иногда до полного с ними совпадения. В отличие от них, он был художником.
Внезапная его смерть в семьдесят четвертом году потрясла зрителей по аналогии - за несколько месяцев до того погиб на экране герой его последней ленты Егор Прокудин.
Словно бы вымышленной этой смертью он предсказал смерть настоящую.

Смертью героя - свою смерть.
Еще ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина.,
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал,
Народец праздный суесловит,
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.

Так писал о Василие Шукшине другой преждевременный мертвец - Владимир Высоцкий, который тоже о самом себе сочинял эпитафии заживо. Но ведь и Пушкин пытался угадать «грядущей смерти годовщину»...
Должно быть, это путь облегченный - ближайших аллюзий и наивных подстановок, но думаю, он все-таки неизбежен, потому что, перегрузив своего последнего киногероя различными функциями, Василий Шукшин поручил заодно Егору Прокудину представлять интересы автора.
Правы были отчасти оппоненты фильма, в том числе я, когда говорили о тотальной фокусировке всех творческих усилий на личности героя, из-за чего актер Шукшин оказался кинематографическим монополистом, подмял под себя режиссера Шукшина и сценариста Шукшина, и фильм вышел из-под авторского контроля. Герой и автор в “Калине красной” совпали настолько, что вся сюжетная и концептуальная ситуация фильма оказалась рассмотренной не с точки зрения Василия Шукшина, а с точки зрения Егора Прокудина.
Требуется: отделить роль от ее исполнителя. Разъединить героя и автора. Что и сделал сам автор. Увы, не в фильме, а в предсмертных к нему комментариях.
Шукшин считал, что Егор Прокудин пошел по пути “компромисса с совестью, предательства - предательства матери, общества, самого себя. Жизнь искривилась, потекла по законам ложным, неестественным... Вся судьба Егора погибла - в этом все дело, и неважно, умирает ли он физически. Другой крах страшнее - нравственный, духовный. Необходимо было довести судьбу до конца. До самого конца...”
Бывают художники, которые окончательно и полно выражают себя в произведении искусства - им нечего добавить к уже сказанному. А бывают другие - к ним принадлежал Василий Шукшин: он не успел выговориться в собственном фильме и пытался наверстать упущенное постфактум, торопился досказать свою киноленту, когда та уже триумфально шла по экранам страны, и голос автора, увы, был гласом вопиющего в пустыне: Василию Шукшину было не перекричать Егора Прокудина. Жизнь картины потекла независимо от ее создателя.
Размышляя над человеческой бедой - частной и всеобщей, человека и этноса - Шукшин искал причины вовне. Он снял вину со своего героя, возложив ее на государство. Приведенные им примеры жестокие и убедительные .
Я не знаю, на каком уровне Шукшин сталкивался с государством - цензурные условия были таковы, что он смог назвать всего несколько его представителей, на самой низкой ступене служебной лестницы, но и самых влиятельных в глазах маленького человека, ибо страшнее кошки зверя нет - для мышки.
Люди, которые выступают от имени государства и с именем государства, вершат свои дела. По своей природе и должностной номенклатуре они тоже маленькие люди, супермаленькие и у них тоже на сердце обида, и именно эта обида сублимируется и реализуется в самодурство и хамство, ибо нет хуже тирана, чем раб.
“Это уж черт знает что, этому и объяснения-то нету. Кричат друг на друга, злятся... Продавщицу не спроси ни о чем, в конторах тоже, если чего не понял, лучше не переспрашивай: так глянут, так тебе ответят, что дай бог ноги...”
Взаимной агрессии Василий Шукшин дал односторонний анализ. Он написал несколько рассказов о неистребимом хамстве - в магазине, в ресторане, в больнице: всюду!
Самый эмоциональный у него рассказ - “Обида”, когда Сашку Ермолаева унизили на виду у малолетней дочки, унизили небрежно, походя и подло - в магазине. И так получается, что другого выхода у Сашки нет, кроме преступления. Иначе жить дальше невозможно. Потому что эта обида не сама по себе, но в цепи множества ей подобных, больше-меньше, за ней стоят другие, которых она и есть чрезвычайный посол и полномочный представитель. Вся жизнь - обида, а эта - последняя капля в чаше Сашкиного терпения.
Шукшин и сам держал на сердце Обиду. Он написал рассказ “Ванька Тепляшин” о том, как не пропускают в больницу мать к сыну, потому что не приемный день, и как оскорбленный Ванька Тепляшин пускает в ход кулаки...
И рассказа этого Шукшину показалось недостаточно, и он написал еще “Кляузу” и опубликовал ее в “Литературке” - за несколько дней до смерти.
“Кляуза” - это не рассказ. Это ябеднический документ. Отчет об инциденте в больнице: к больному Василию Шукшину не пустили друзей - тогда вологодских писателей Василия Белова и Виктора Коротаева. Мало того, что не пустили - еще и жестоко обхамили всех троих. Василий Шукшин честно обо всем этом написал, а в заключение привел “кляузу”, которую его товарищи послали главному врачу клиники.
Он ввел в литературу кляузу, жалобу, обиду. И Обида растеклась по его прозе и по его фильмам и окрасила их кроваво. Нервные, вспыльчивые, неприкаянные, обидчивые, злые и несправедливые его герои были плоть от плоти их автора: не двойники, но связаны генетически, из того же теста, того же замеса. Они - не интеллектуалы, думать не привыкли, но нужда - политическая и духовная - заставляет, и их мозги, как жернова, перемалывают пережитое и перевиденное.
Иногда Шукшин над ними посмеивается, как, к примеру, над въедливым резонером Глебом Капустиным, над опасным демагогом с неистребимым унтерпришибеевским душком Макаром Жеребцовым, над башковитым стариком Баевым, который свою склонность к политическим размышлениям считает таким раритетом, что предполагает даже приблудное - не крестьянское и не русское - свое происхождение:
- Я уж думаю: не приспала ли меня мать-покойница с кем другим?.. А в кого я такой башковитый? Я вот думаю: мериканцы-то у нас тут тада рылись - искали чего-то в горах... Шут его знает! Они же...это... народишко верткий.
Это, конечно, самоирония - это сам Шукшин поражается острой своей нужде в мыслях. А всерьез и полноценно рассказал про это Шукшин только однажды - в рассказе «Штрихи к портрету. Некоторые конкретные мысли Н.Н. Князева, человека и гражданина”.
Характер Николая Николаевича Князева - не сахар. Собеседников он отпугивает вечными своими усмешками, хихиканьем, резкостью: “Манера, которая вырабатывается от постоянного общения с человеческой глупостью и тупостью. Вот побьешься-побьешься об нее лбом - и начнешь хихикать”, - объясняет свой характер Князев. Объясняет резко и раздражительно, но достаточно объективно. Ибо само собой, думающие и недумающие люди - по сути своей антагонисты и настроены друг к другу враждебно, агрессивно, непримиримо.
Николай Николаевич Князев, живя в райгородке и ремонтируя телевизоры, исписал “по совместительству” восемь общих тетрадей своими мыслями о государстве. И к кому бы ни обращался Князев со своими тетрадками, все смотрят на это его занятие как на опасное чудачество, а на его размышления, как на несбыточную утопию, не более. “Брось ты это дело! Без нас разберутся...” - говорит ему мотогонщик по вертикальной стене Кайгородов. Даже жена Князева Алевтина относится к чудачеству мужа с грустью и страхом.
“Государство - это многоэтажное здание, все этажи которого прозваниваются и сообщаются лестницей, - записывает Н.Н. Князев. - Причем, этажи постепенно сужаются, пока не остается наверху одна комната, где и помещается пульт управления.
...Представим себе это огромное здание в разрезе. А население этажей - в виде фигур, поддерживающих этажи. Таким образом, все здание держится на фигурах. Для нарушения общей картины представим себе, что некоторые фигуры на каком-то этаже - “X” - уклонились от своих обязанностей, перестали поддерживать перекрытие: перекрытие прогнулось. Или же остальные фигуры, которые честно держат свой этаж, получат дополнительную нагрузку: закон справедливости нарушен...”
Шукшиным схвачена важная черта современной ему русской жизни - доморощенное русское правдоискательство, политически акцентированное и заостренное. Для окружающих такой правдоискатель выглядит безумцем - и к нему соответственно относятся.
Кто из них был наивнее - Николай Николаевич Князев или Василий Макарович Шукшин? Приключения человека и гражданина Н.Н. Князева печально завершаются в отделении милиции, куда его отводят предусмотрительные сограждане, препятствуя совершенно легальному его поступку – посылке почтой восьми злополучных тетрадей в центр. Последняя глава этого рассказа называется “Конец мыслям”.
Мыслям и в самом деле конец: стопочка тетрадей, на которые Князев потратил семь лет, исписав их своими раздумьями о государстве, - на столе у начальника милиции.
А сколько тетрадочек исписал Василий Шукшин?
Восемь? Восемь с половиной?
Судьба его трагическая - внезапная смерть в сорок пять лет. Один в поле не воин, он не выдержал борьбы за истину, за ее жизненный минимум, который был явно не ко двору, но без которого – никак. Мания правдоискательства привела его к острой сердечной недостаточности: в октябре 1974 года он умер на съемках чужого фильма.