"Война и мир" в "Метрополитен-опера"

1. Немного истории

Собираясь рассказать об опере «Война и мир», поставленной в «Метрополитен опера» русскими (без кавычек!) постановщиком, дирижером и большинством артистов в главных ролях, я, так сказать, для разгона приведу шутливую песенку студенческих лет. Не всю, конечно, а те строфы, что необходимы.

Великий русский писатель
Лев Николаич Толстой
не кушал ни рыбы, ни мяса,
ходил по аллеям босой.

Впорхало к нему вдохновение,
теперь мы читаем до дыр
и роман его «Воскресение»,
и повесть «Войну али мир»…

Песенку эту сочинила, судя по воспоминаниям Эрнста Неизвестного, группа молодых философов (подпольная, конечно), в которую входил и Эрнст, решившая сразу после смерти Сталина придать советскому социализму человеческий фейс. Ничего из этого, как известно, не вышло, зато веселая песенка осталась.
Уж не сам ли Неизвестный ее сочинил?
И еще одна-две литературные реминисценции. Все «Войну и мир» «проходили» в школе, писали соответствующия сочинения и для них - шпаргалки. А прочитать толстенный роман Толстого мало у кого сил хватало. Автор этих строк раз пять начинал и столько же бросал. А зря. Потом усек, что роман-то - великий, наверное, самый великий во всей мировой литературе.
Первая часть «Московской саги» - романа другого русского писателя, Василия Аксенова, - называется «Война и мир». На мой вопрос, не зря ли он позаимствовал название у Льва Николаевича, Василий Павлович поведал, что сам великий писатель заимствовал название у менее великого - Марселя Пруста. Да-да, тот первым назвал свое творение «Война и мир». Так что в каком-то смысле Василий Павлович со Львом Николаевичем расквитался за Марселя.
Из школьного «прохождения» романа в моем мозгу застрял почему-то созданный писателем образ «дубинаы народной войны». Был он непонятен, физически неосязаем, пока я не увидел эту самую дубину на сцене Meт. Но это я сильно вперед забежал.

2. Фотографировать запрещено!..

Задача написать рецензию на оперу для непрофессионального музыкального критика - непростая, но - выполнимая, поскольку профессиональная рецензия от тебя и не требуется. Требуется профессионально изложенное впечатление, мнение журналиста - зрителя об увиденном и услышанном. Но что такое репортаж?
Это тоже впечатление о событии, подкрепленное, однако, фотографиями, на худой конец - одной. Итак, рассудил за меня некто, уже отдельный от меня, напиши, что ты увидел и услышал в опере, и принеси фотографию.
Однажды я пытался из-под полы снимать выпускную церемонию Джульярда, проходившую в Эвери Фишер холле. Он так же, как и «Метрополитен опера», входит в комплекс Линкольн центра. Дело кончилось «приводом в милицию», засвеченной пленкой - вспоминать тяжко. Поэтому я решил, что во время оперы снимать, во избежание второго привода, не буду, а попробую сделать фото и поговорить с кем-нибудь из артистов до спектакля.
Из сабвея выходишь прямо к служебным помещениям Мет. Дверей - несметное количество, сую свою ксиву охраннику, стою в растерянности. Вдруг - удача всегда приходит вдруг! - прямо на меня движется группа людей, говорящих по-русски. Окидываю их взглядом - актеры! Ни дать ни взять! Расслабленные, веселые, идут работать. Я сделал полшага в сторону от охранника, влился, так сказать, в русский коллектив и попал в закулисье. Смотрю - один малый уже в форме то ли драгуна то ли улана (в этом я слабо разбираюсь), курносый, с лихо закрученными усами. Ду ю спик рашен? - обращаюсь к нему. «Еще бы!» - ответствует он с московским акцентом. Ответ мне нравится, спрашиваю дальше: как зовут, кого играет, как попал в такое грандиозное мероприятие.

- Зовут меня Сергей Мурзаев, я солист Большого театра, окончил Московскую консерваторию. Прихожу однажды в театр, меня просят зайти в администрацию.
Так, мол, и так, звонил Гергиев, просит отпустить тебя в Мет играть в «Войне и мире» Василия Денисова. Слышал, значит, меня в Большом, понравился я ему.
Денисов - офицер, один из многочисленных героев романа, не главных, но в опере ему отведено вполне достойное место.

- А кто автор либретто «Войны и мира»? Не Лев же Николаевич…
- Авторов либретто двое: сам Прокофьев и Мира Александровна Мендельсон, боюсь быть неточным, но мне кажется, жена композитора. На приглашение Валерия Абессаловича Гергиева я с благодарностью откликнулся, 2 января прилетел в Нью-Йорк.

- Вы в обеих частях оперы играете?
- В первой части не только пою, но даже танцую партию Василия Денисова…

Едва я, щелкнув редакционной вспышкой, пожелал Сергею удачи (короткое мини-интервью проходило в его уборной), как был схвачен менеджером спектакля Джулией - американкой, почти без акцента говорящей по-русски. Как говаривал поэт, «во все время разговора он стоял подаль забора». Я стал что-то лепетать насчет профессионального долга, что такая вот выпала мне удача - побывать за кулисами грандиозного спектакля… Джулия вежливо улыбалась и почти бестелесно подталкивала меня к выходу. Но я свое не упустил!
Конвоируемый Джулией, увидел одетого в старинную армейскую форму до боли знакомого, симпатичного, улыбчивого господина. Иссиня - седые, откинутые назад волосы. Но как его зовут? Я говорю ему, не называя по имени: здравствуйте, не могли бы вы - не сейчас, конечно, - дать интервью замечательной газете «Русский базар»? Дмитрий Хворостовский ( потом, господи, спустя две минуты, уже за дверью, молнией стрельнула эта фамилия в мою прохудившуюся голову) соглашается, ваш покорный слуга просит телефончик. «А я его не помню.» - баритонит всемирно прославленный баритон. Тут я, вспомнив, что конвоирша моя по совместительству еще и менеджер спектакля, «сдаю» ее Хворостовскому:
«У Джулии есть ваш телефон?» «Конечно», - подтверждает мою догадку Дмитрий и собирается бежать на сцену. Я опять лихорадочно соображаю, что конвоирша не даст мне телефон Хворостовского ни за какие коврижки. С последней
надеждой почти кричу ему вдогонку:
- Попросите ее дать мне ваш телефон!
О, как невежливо я общаюсь - не называя собеседника по имени...- Would you like Julia to give this mister my home phone!..
У Джулии с собой телефона моего визави тоже нет, она записывает на каком-то клочке бумажки свой рабочий, улыбается мне на прощанье, дверь захлопывается.
Хеппи, как сказали бы сценаристы, энд.

3. «Мы оперу,
мы оперу, мы очень любим оперу…»

Я сидел в оркестре. Не в самом оркестре, между виолончелистом и барабанщиком, нет. Оркестром здесь партер называется. Оркестра как такового с моего примерно 12 ряда не видать, он внизу, в оркестровой, извините, яме. А вот плечи и голову Валерия Гергиева видно хорошо, равно как и руки. Дирижерскую палочку он держит не за кончик, пальцы его смыкаются где-то на трети длины палочки. А что делает его левая рука! Порхает, как - не сердитесь за банальное сравнение - ласточка. Даже в полутьме видно, какие тонкие, нежные у дирижера пальцы. Иногда он поворачивается ко мне в профиль - хищный, небритый. Гений.
Поднимается занавес, открывается пространство сцены. Что-то невероятное!
Какой свет, какой объем! Не знаю, крупнейшая ли в мире сцена Мет, но дух, честное слово, захватывает. Сцена первая: Андрей Болконский (в исполнении моего уже знакомого Дмитрия Хворостовского) знакомится в имении Ростовых Отрадное с Наташей Ростовой (солистка Мариинского театра Анна Нетребко, чем-то, кстати, похожая на исполнительницу той же роли в фильме Бондарчука «Война и мир» Людмилу Савельеву). Какие голоса, какая игра! Боюсь, что от моих восклицательных знаков у читателя рябит в глазах, поэтому скажу - уже безо всяких знаков - о выпуклой, как глобус, сцене. Имею в виду пол сцены. Кто это придумал? Постановщик оперы Андрей Михалков - Кончаловский?
Или кто-то другой? В конце концов, неважно, кто это придумал, важно, что что-то в этом есть, может, символика какая-то: то, что происходило тогда в России, имело значение для всего мира, для всей планеты.
О новогоднем бале в Петербурге, бале Наташи, знают все, кто даже «Войну и мир» не читал. Потому что «Вальс Наташи» Прокофьева столько раз звучал по радио, что стал так же популярен, как и «Вальс» Хачатуряна из музыки к драме Лермонтова «Маскарад».
…Какие платья на балу, какие дамы! Да и кавалеры - что надо: гренадерского роста, погоны, кителя, аксельбанты… Сапоги высокие, раструбы широкие. Я начал считать число танцующих пар, досчитал до тридцати, бросил. Насыщенная сцена, краски, музыка, свежесть. Андрею нравится Наташа, ей - он. Первые звуки «ее» вальса, он не решается пригласить, она волнуется, что не пригласит вообще. Эти « пригласит - не пригласит» и «пригласить - не пригласить» играются убедительно, переживания героев передаются зрителям, как будто сам переносишься в молодость, в захолустный городок, где на танцплощадке страсти пылали толстовско - шекспировские…
Обращу внимание еще на одну деталь: на колонны в зале. Высоченные, темно - изумрудного цвета, стройные, как талия Наталии. Вместе с Наташей (она в нежном розовом платье) и Андреем, в такт вальсу, начинают крутиться и они. И пары, и колонны кружатся и крутятся одновременно, верхушка покатой сцены, как ей и положено, медленно вращается. Кружатся пары, кружится голова… Дальше - война.
Лев Толстой, пять лет прослуживший в армии, отвоеваший Крымскую войну («участник Крымской кампании», по - старинному говоря), знает, что нормальных любящих молодых людей может разлучить лишь одно: война. Почти через полтораста лет великий русский бард, полуармянин-полугрузин, напишет об этом пронзительную песню:

До свидания, мальчики! Мальчики
постарайтесь вернуться назад.

Прапрадедушка этих мальчиков, Андрей Болконский, зрелым тридцатилетним мужчиной ушел на свою вторую войну. Правда, его невеста Наташа изменила ему еще до того, как Андрей ушел воевать. Почему великий писатель заставил свою героиню поступить вопреки чувству, вопреки логике, вопреки всему?
Но не вопреки жизни! Вот, собственно, и ответ на все вопросы: жизнь, как ни горько это звучит, бросает Наташу в объятия принца Анатоля Курагина, нелюбимого, но оказавшегося в нужное время в нужном месте жалкого человечка.
Любовная линия романа и оперы обрывается с гибелью Андрея Болконского.
Волею либреттистов ( и это вполне оправдано) Наташа присутствует при последних часах жизни любимого человека, который ее, как мне представляется, простил. Пустая сцена, кровать, лежит раненый. Понимает, что умирает, говорит (поет):

Я не могу умереть.
Я люблю жизнь.

Не знаю, соединить ли первое предложение со вторым союзом «потому что», или поставить второе предложение первым и соединить их союзом «поэтому».
Все равно: умирать не хочется, никто в свою смерть никогда не верил и не поверит - это противоестественно, тем более, что любимая - вот она, рядом, она спасет от смерти:
Но вечны имена Наташа и Андрей…

Они танцуют, если только покачивания тяжелораненого человека, поддерживаемого под руку слабой женщиной, можно назвать танцем, тот самый, Наташин, вальс…
Тема народной, Отечественной войны - главная в романе «Война и мир».
Главной она стала и в опере, во всяком случае, в ее постановке, осуществленной Андреем Кончаловским. Олицетворение силы народа - хор. Хоры в опере поют несколько раз, в самых кульминационных сценах. Хоровое пение тревожит душу само по себе, а если хор поет на фоне черного или красного (зарево от пожара Москвы) неба - тут уж слез не удержать. Вспомнилась мне во время этой оперы исполняемая хором песня из кинофильма «Александр Невский» «Вставайте, люди русские, вставайте на бой с немцами…» Сейчас я понимаю, почему именно она пришла на память: песни, исполняемые хором в «Войне и мире», странно похожи на нее. А странного-то ничего нет! Композитор, написавший обе музыки, один - Сергей Сергеевич Прокофьев.
Чем кончился поход Наполеона на Москву, знают все. И кто ему противостоял в той войне персонально, тоже помнят: старый, израненный в боях фельдмаршал Кутузов. Его прекрасно играет и поет американский актер Самуэль Рамей. Не знаю, изучил ли актер русский язык задолго «до того», только поет он без малейшего акцента, чего не скажешь, к сожалению, о других американских актерах, занятых в опере.
Хороши батальные сцены (Шевардинский редут в Бородинском сражении): палят пушки, бегут солдаты с ружьями наперевес, падают, катятся по наклонной сцене вниз, их полдбирают другие солдаты. И все это должно двигаться слаженно, синхронно, требует великолепной режиссуры. А финальная сцена оперы - народ на фоне золотых кремлевских куполов, колокольни Ивана Великого!
Никаких слов, кроме грандиозно и непередаваемо, я подобрать в конце своей рецензии - репортажа не могу.