ОН ИМЕЛ ОДНО ВИДЕНЬЕ...

1.
На обратном пути из Испании мы обменялись с соседом газетами: я ему сунул уикендный номер «Гералд Трибюн», а он мне - лондонской «Санди Таймс» с шоковой статьей про Еврабию. Довольно удачный термин живущей в Швейцарии британской писательницы египетского происхождения Бат Йор – о демографических сдвигах в Европе, нынешних и неизбежных в ближайшие десятилетия. Точнее – об исламизации христианства. То, о чем предупреждал еще великий парадоксалист Честертон и что оказалось совсем не парадоксом: хрислам. Или такова жизнь истины – начинает с парадокса, а кончает трюизмом, да?
Автор статьи в лондонской «Таймс» помянул Эдуарда Гиббона, автора «Упадка и краха Римской империи». Тот ставит в своем знаменитом труде гипотетический вопрос: что если бы в битве при Пуатье в 732 году победили не французы, а муслимы? В таком случае, иронизирует Гиббон, в Оксфорде толковали бы Коран и с его кафедр обрезанцам рассказывали о святости и истине откровений Магомета. Как в воду глядел! Центр по изучению ислама уже вовсю функционирует в Оксфорде, а в новый комплекс по проекту войдет мечеть с минаретом.
Бог с ним, с оксфордским пейзажем, не до жиру, но вот цифры в статье приведены в самом деле удручающие. Точкой отсчета взят 2050 год, более-менее точно предсказуемый и прогнозируемый согласно нынешним тенденциям. Белое население стран Евросоюза, которое уже сейчас составляет всего 6% населения земли, при нынешнем уровне рождаемости сократится до 4%, катастрофически при этом состарившись: среднему испанцу, греку или итальянцу будет свыше 50-ти, а каждому третьему – за 65! Те немногие европейцы, что появятся на свет божий в ближайшее время, вынуждены будут отдавать три четверти заработка на содержание стариков, а вот на рождение и воспитание своих собственных детей у них просто не будет средств – дальнейшее падение рождаемости и одряхление белой Европы неизбежно. Единственная возможность предотвратить демографическую катастрофу и вернуть Европе молодость – это этнически, физически и матримониально слиться с арабами из Магриба (стран Северной Африки).
Слово в слово что нам говорил наш гид, фамилия которого – Хидальго – выдает его дворянское происхождение:
- Последний шанс. Испания обречена на вымирание. Только мигранты спасут страну от демографической ямы.
- Ассимилиция муслимов? – переспрашиваю я.
- Почему муслимов? Ислам – самая молодая, самая живая, самая энергичная и быстрорастущая религия. А дороги в церковь по всей Европе заросли травой. Даже на воскресную мессу не ходят, браки сплошь гражданские, детей, когда они изредка рождаются, и тех не крестят. Христианство давно выветрилось – и как религия и как идеология. Отказаться де юре от чего давно отказались де факто – да никаких проблем! Как в смешанных браках – отступников среди мусульман нет и не может быть по определению, зато обрезанных христиан –сколько угодно. Вот я, например... - и наш гид со старинной испанской фамилией Хидальго рассказывает, как, женившись на мусульманке, по доброй воле подвергся обрезанию.
И пускает по кругу несколько семейных снимков: малорослые, простоватые Хидальго и рослые амбалы из его марокканской родни.
Обрезанец Хидальго – гид первоклассный, но тенденциозный. Даже в отношении евреев – опускает еврейское происхождение Святой Терезы, Сервантеса, Луиса де Леона, зато подробно останавливается на аналогичном происхождении Торквемады. Исламофобию Хидальго считает предрассудком и приравнивает к антисемитизму. Об исламизации Европы и ассимиляциии христиан говорит как о fait accompli, хотя в Испании, которая много столетий была под маврами, и игом это ну никак не назовешь, такого рода предсказания выглядят dejа vu. Испания как раз и была до реконкисты той самой Еврабией, которой предстоит теперь стать Европе. Пока христиане не отвоевали у мавров Пиренейский полуостров, превратив Испанию в Безарабию (а заодно и Безевреию). Просьба к Аллаху о возвращении потерянной Избилии, как арабы называли Испанию (а евреи Сефардом), рутинно входит в молитвы правоверных до сих пор. Мечта о реванше? Современные исламисты возлагают на Испанию особые надежды, полагая ее ахиллесовой пятой Европы. Смена правительства в Испании в результате железнодорожных взрывов – источник вдохновения для воинствующего ислама.
От статистики – к философии. Пусть читатель не пугается – к философии домашнего толка, к философской беллетристике.
Список моих любимых философов, где самое оригинальное имя Шеллинг, составлен хронологически и постепенно редеет, а к моему ХХ веку в нем остается всего одно только имя, и имя это испанское: Хосе Ортега-и-Гассет. Вторая часть имени – материнская девичья фамилия: как человек справедливый, Ортега-и-Гассет полагал, что обязан матери в не меньшей степени, чем отцу. В таком случае, я должен подписывать свои опусы: Владимир Соловьев-и-Рабинович.
Мировую известность Ортега-и-Гассет приобрел книгой «Восстание масс» – о варварах, которые вовсю пользуются плодами цивилизации, а ее самое ненавидят, подтачивают, уничтожают. Другими словами, скелет съедает тело. Наш Мандельштам, который додумался до этого самостоятельно и приблизительно в то же время, что испанец, дав гениальную формулу этому самоубийственному потребительству толпы: зачем дуб, когда есть желуди?
Понятно, в нынешнем контексте великая книга Ортеги-и-Гассета звучит иначе, чем была задумана, обретает неожиданную актуальность. Творцы-созидатели с потребителями-разрушителями могут быть теперь разведены в разные углы исторического ринга конфессионно: в смертельной схватке с иудео-христианской цивилизацией исламисты используют ее информационные, технические и военные достижения, борются с нашей цивилизацией ее собственным оружием.
Испания уже была тем, чем Европе предстоит стать - ни у одной страны в Европе нет такого уникального опыта - как сотрудничества христиан с маврами, так и борьбы между ними. И то и другое длилось столетиями, иногда одновременно. Мавританские следы в нынешней Испании встречаешь на каждом шагу. На юге, в Андалузии, прежде всего – от завезенных арабами апельсиновых и лимонных деревьев, персиков, сахарного тростника и риса до перестроенных в церкви и колокольни мечетей и минаретов с рудиментами подковообразных арок и сталлактитового декора. Не говоря уж про общественные бани, университеты и перевод Аристотеля, Платона и Плотина – фиг бы Европа познакомилась с древними греками без мавров и евреев! Сотрудничество трех этих этносов было тесным и плодотворным, о чем можно судить и сегодня. Потому и понадобилась реконкиста, чтобы испанцам как нации самоопределиться, хотя, вероятно, на хозяйственном, культурном, языковом, да хоть едовом и, несомненно, генетическом уровне было уже поздно: соитие случилось, оплодотворение произошло, на Пиренейском полуострове родился самый необычный народ Европы. Еще тот замес!
Это что касается исторической генетики.
Однако вторичные признаки испанцев возникли именно в результате реконкисты – долгой, изнурительной, смертельной борьбы за отвоевание страны от мавров. Эта война, той же длины, что и оккупация – восемь столетий, закалила и ожесточила душу спаньярдов, приучила их к страданиям, крови и смерти. Народ дичал и зверел на полях бесконечных сражений. Крестовые походы за освобождение гроба Господня и Святейшая инквизиция с ее регулярными и популярными в течение трех столетий аутодафе не добавили ему душевной щедрости, доброты, жалости. Помню, читал книгу, где Торквемада дан положительно, даже героически – наравне с другими религиозными подвижниками – Лойолой, Савонаролой и Буддой. Даже если горе-психоаналитик и обнаружит в его мотивах подсознательное желание замалить и затушевать с помощью аутодафе грех своего рождения – «О если б я прямей возник!» - то объективно этот изувер-мракобес, на пару с религиозно упертой Изабеллой, все делали, чтобы закрепить победу и упрочить христианское государство. Правда и то, что, сплотив народ в единой вере, Инквизиция избавила Испанию от религиозных войн, сотрясавших остальную Европу, но какой ценой! Психологический просчет Наполеона, который спустя триста лет неожиданно для себя столкнулся в Испании с яростным сопротивлением: государство к тому времени было уже живым трупом, зато народ ожесточен, к войне привычен и до краев идеологически накачен церковью на много столетий вперед. Что испанцы защищали от оккупантов – родину или веру? В «Расстреле 3 мая» у Гойи дана именно смерть за веру: широко раскинувший руки навстречу нацеленным на него ружьям бродяга напоминает распятого Христа.
Даже эта чертова коррида, некогда аристократическая привилегия, которую офранцуженная испанская знать презрела за грубость, спустилась вниз и стала народным спортом: фиеста насиональ. Теперь, правда, испанцы ссылаются на иностранных афисьонадос (фанатов корриды), из-за которых коррида как бизнес все еще процветает, и в Каталонии, к примеру, запретили посещение корриды детьми, но каталонцы всё делают наоборот, назло испанцам.
Как соединить увиденное и обдуманное в единый образ Испании? Как совместить гнусное убийство по названию «коррида», которую испанцы наблюдают с малолетства каждое воскресение, с возвышенными, экстатическими, экзальтированными пасос в Страстную неделю, в которых участвует вся нация – даже те, кто глядит на священные процессии по ящику, а транслируют их чуть ли не все каналы?
С отвращением перечитываю панегирики этой дикой забаве у Хемингуэя, включая похвалу пикадору, который убил на арене больше тысячи быков. Это что! Реальный матадор Педро Ромеро убил 5 600 быков, за что объявлен национальным героем Испании.
Что до Хемингуэя, то он никогда не входил даже в первую сотню любимых мною писателей, а его корридные восторги и вовсе не добавляют любви к нему. Зато предложение Маяковского об установке пулемета на рогах быка, чтобы шарахнуть по трибунам, не кажется мне больше художественной гиперболой: я – за. В полуха слушаю пояснения гида, а тот как раз рассказывает, что делают с убитым быком, как мясник свежует тушу, а потом продает избранным покупателям.
- А что делают с убитым торреадором? – не выдерживает моя спутница, смущая не только гида, но и товарищей по путешествию, хоть те и успели уже привыкнуть к нашим репликам и выходкам.
Вопрос не актуальный: убийство тореро – чрезвычайная редкость, на каждого убитого человека – тысячи убитых быков. Бой, к сожалению, неравный – против одного быка целая команда убийц: матадор, пикадор, бандерильеро, пунтильеро и главные сообщники – афисьонадос, болельщики. Насколько я помню, последний матадор был забодан прямо в сердце быком по кличке Шутник летом 1985 года. Жаль, конечно, но не больше, чем убитых быков.
Меня таки угораздило! Вляпался. Страстная неделя, которую я, близко к сердцу, наблюдал на Земле Пречистой Девы, кончается воскресной корридой, с которой и начинается официально сезон убийства быков. О чем я и не подозревал.
В пасхальное воскресенье, когда, как и положено, с утра пронесли по улицам одну только сцену Воскресения, шел я оглушенный, пресыщенный, эмоционально израсходованный, самое подходящее слово – расхристанный, по опустевшему, притихшему, сонному городу и впервые за эти дни глядел на средневековую и барочную архитектуру, не заслоненную ни толпами, ни звуками, ни личными переживаниями. Шел куда глаза глядят, на автопилоте, пока не уперся в старинную на вид ротонду. Пока гадал, обходить ее справа или слева, заметил гостеприимную лестницу, ведущую вверх и внутрь. Взбежал по ступенькам и вышел на трибуны - подо мной растилался песчаный круг с ржавыми пятнами. «Кровь и песок», - мелькнуло у меня тут же название романа Бласко Ибаньеса, а на обложке точно такой же окровавленный песок и человек с быком на переднем плане. Трибуны были полупустые, зрители расходились, оставшиеся, сбившись в кучки, курили, пили, спорили. Еще раз посмотрел на арену и тут только увидел, как рабочие волокли умирающего быка, и он, окровавленный, исходил мочой – последнее его земное, предсмертное деяние. А там прямиком в рай – Святой Петр, отворяй врата быку-великомученнику!

2.
Почему я затеял третье путешествие в одну и ту же страну, будто мало стран на белом свете, где я не бывал и никогда, увы, уже не побываю? Цель была, если хотите, - досмотреть Испанию, углубившись в нее. В первую поездку мы двинулись из Ламанчи на юг в Андалузию с прихватом Гибралтара и Косты-дель-Соль; второй раз – сократив Испанию, добавили зато Португалию. Оставив южный маршрут приблизительно тем же (плюс потрясная Ронда и возникший в последний момент из-за угрозы исламских террористов нашему американскому автобусу Трухильо), мы добавляли Северо-Восток – Каталонию с космополитичной Барселоной и суровую Басконию под снегом даже в конце марта. Вдобавок мы прихватили никогда нами не виденные Аранхуэс, Куэнку, Бургос, Валенсию, Памплону, Пенисколу, Сарагосу (рукопись не найдена) и еще парочку-другую средневековых городков с обязательными замками, кафедралами и соответствующей атмосферой. «ABC!» – восклицание в сердцах среднестатистического американского туриста, что означает: Again bloody churches! (cathedral, cloister, castle, convent – без разницы).
Испания оказалась другой. Не повторение, а продолжение. Я вижу города и пейзажи, которые не видел раньше. Из-за поздней весны вершины Сьерра-Невада, которые я видел прежде лысыми, изнывающими под жгучим солнцем, теперь покрыты снегом, а внизу вовсю цветут как чахоточные плевки маки, мимоза, сирень, глицинии и апельсиновые деревья, а те цветут и плодоносят одновременно – на одном и том же дереве, рядышком, оранжевые апельсины и белые цветы с жасминовым запахом.
После 11 марта, которое для мадридцев что для нас, ньюйоркцев, 11 сентября (а один сиделец в испанской тюрьме оказался замешан сразу в обоих), перестала фукционировать железнодорожная станция Аточа – временно, но чтобы доехать до Авилы, нам пришлось добираться на местной электричке до пригородной станции, а уже оттуда – до Авилы. Ну и достали нас эти бесконечные пересадки! На скоростном поезде Мадрид-Севилья (два часа всего!), на который мы с Леной нацелились, чтобы побывать там дважды в Страстную неделю – с нашей маршрутной группой и самим, обнаружены 12 кг взрывчатки, рейсы в оба направления отменены, на следующий день полиция совершает облаву на дом в пригороде Мадрида, чтобы арестовать подозреваемых марокканцев, но те предпочитают взорвать себя вместе с домом и полицейскими. Наше путешествие проходит в зоне повышенного риска, под аккомпанемент взрывов, что придает ему опасный – с одной стороны, а с другой – приключенческий характер. Лучшей цели для обезумевших исламистов, чем наш наматывающий на шины испанские километры американский автобус, не придумаешь, и время от времен нас снимают с трассы и пускают в обход, через испанскую глубинку, где ни туристов, ни террористов.
Что говорить, Испания – горячая точка, а где теперь не горячая точка? Где рванет, там и горячо: в Бали, в Касабланке, в Эль-Рияде. Теперь вот – в Мадриде. К исламскому гипертерроризму применима формула Николая Кузанца: его центр повсюду, а поверхность,то есть границы – нигде.
Как ни кощунственно, но нет худа без добра. Во многих гостиницах мы – единственные туристы, наш автобус полупуст, многие отказались от поездки в последний момент после железнодорожных взрывов в Мадриде, мы с моей вечной спутницей сидим отдельно друг от друга, на разных скамьях, благодаря чему удается избежать крупных столкновений на идеологической почве. Зато и споры наши, коли возникают, звучат громче через пустое пространство, русское эхо у них сильнее, и одинокий бритон, который умолял взять его в нашу семью, больше к нам, слава богу, не пристает и с тоской глядит в окно. Мы легко признали в нем гея, но не сразу распознали агента в штатском, принимая за агента американца из натовской штаб-квартиры в Брюсселе (тот знаком с нашими с Леной англоязычными книжками, а брайтонка – с русскими). Натовец оказался невинен, как голубь, и проводит в Испании заслуженный вокейшн, зато бритон – при деле, в командировке, ответствен за нашу безопасность, голубой или маскируется под голубого – без разницы. Мы у него, как выяснилось, были на подозрении, так как не брали «опшн» туров, при первой возможности смывались незнамо куда и даже переругивались на незнакомом ему наречии – его ухо буквально вытягивалось в нашу сторону. В Кордобе он увязался с нами, но мы его легко «потеряли» в толпе.
В автобусе он всё время перешептывается с гидом и, получив тревожную информацию из центра, меняет нам маршрут – так мы неожиданно сворачиваем на ланч в вожделенный и недоступный Трухильо, вдали от туристских маршрутов, хотя лаком именно как туристский объект: карабкающийся на скалу средневеково-ренессансный городок мавро-христианских корней. Еще более поразительна не виданная нами прежде белостенная, как пароход, Ронда, цепляющаяся за уступы по обе стороны глубокого, метров в сто, каньона – с соединяющего городок моста в Гражданскую войну фалангисты сотнями сбрасывали республиканцев, а республиканцы в том же приблизительно количестве фалангистов в текущую по дну пропасти реку Гвадалевин. Если забыть про эту неприятную историю, то Ронда и в самом деле необычный и на редкость живописный городок с захватывающими видами в эту смертельную пропасть, черт ее побери!
Прошу прощения за гераклитову банальность, но нельзя войти в одну реку дважды. Тем более - трижды. Даже наши любимые по прежним поездкам Толедо и Сеговия оказались чуть иными, смещенные во времени. Сколько раз писал Руанский собор Клод Моне?
Знакомая незнакомка – вот какой открывалась нам на этот раз Испания.
Как махи на балконе у Гойи.
И главное – как и было задумано, хотя превзошло все ожидания – Semana Santa, Страстная неделя в Севилье, Гранаде и Кордове. Задумано скорее экзотики, чем приобщенности ради. Взамен фильма Мела Гибсона, к которому не хотелось приобщаться даже ради экзотики, и я улетел из Нью-Йорка, так и не сходив в кино. Чего ради, когда у меня есть возможность увидеть Христовы страсти на Земле Пречистой Девы?
Зрелище и в самом деле потрясающее и для бывшего атеиста, переквалифицировавшегося в Америке в агностика, экзотическое – когда через весь город под душераздирающую музыку уличане несут на разукрашенных драгоценностями, цветами и свечами платформах скульптурные, в человеческий рост, созданные еще барочными мастерами эффиджи Христа, Богоматери, сцены Страстей Господен - из своей церкви в кафедрал, а потом обратно. Знаю себя как облупленного, зарос коростой если еще не старческого, то уж точно возрастного равнодушия, а вот не рассчитал собственных эмоций – до слез умиления, сострадания и, если хотите, религиозного экстаза.
Достопримечательности Андалузии неожиданно наполнились изначальным содержанием, которого мне так не хватало в ее будни, турист прекратил свое потребительское существование и из стороннего зеваки превратился на Земле Пречистой Девы в участника – и соучастника - этих старинных, прекрасных, патетических, слезоточивых и мучительных мистерий. Тут со мной произошло то, о чем попытаюсь вкратце рассказать.
Впереди процессии торжественно вышагивают nazarenos, кающиеся грешники – на них подпоясанные травой альфа длинные робы и высокие остроконечные капюшоны с прорезями для глаз: никто, кроме Бога, не должен знать их в лицо! По ближайшим ассоциациям, эти капучонес напоминают куклуксклановские колпаки либо – исторически точнее – те, которые напяливали на жертв инквизиционных судилищ, как их изобразил Гойя. Но здесь эти грешники-анонимы в капучонес каются не под пытками, а по доброй воле. Одни идут, сгибаясь под тяжестью креста, другие тащат за собой три-четыре-пять крестов – на что надеются эти закоренелые грешники?
Таких грешников- nazarenos у каждого братства – от нескольких сотен до нескольких тысяч. Вот почему так разнятся процессии по числу участников. Когда они бесконечны, значит, члены в этом братстве больше грешили, чем другие – или просто более искренни? Позади паланкина – оркестр, он и создает шумовой эффект, играя на наших нервах. Шесть-семь-восемь братств представляют по два пасос каждый день Страстной недеди, а таких братств в Севилье – больше 50-ти. В зависимости от расстояния между “уличной” церковью и кафедралом, покаянные процессии туда и и обратно длятся по многу часов, иногда с раннего утра до поздней ночи, и эмоциональной кульминации достигают в два-три часа ночи, когда пасос возвращаются домой, в свою церковь. Хотя религиозные эти мистерии возникли еще в 14 веке, нынешнюю форму – под сильнейшим влиянием Святейшей Инквизиции – приобрели пару столетий спустя, а потому одиночные и групповые разукрашенные деревянные скульптуры, которые носят теперь по городу – часто старинной работы: шедевры религиозного искусства.
Процессии сворачивают как раз у нашей гостиницы «Монтеррей», и вся наша группа высыпала на улицу, а самые предусмотрительные закупили места на балконах дома напротив, чтобы наблюдать за всем сверху.
Мимо проплывает многофигурная композиция «Поцелуй Иуды», потом процессия с «Истязанием Христа» - стою, как завороженный, но скорее все-таки зрелищностью, чем чувством.
Чувство приходит позднее.
Достает меня Nuestra Sinora.
Не сразу привыкаю к ее новому для меня имени. С детства, благодаря Гюго, знаю Notre Dame, здесь, в Америке – Our Lady, в Италии – Mia Donna (сокращенно – Мадонна).
Nuestra Siсora – я навидался их в Страстную неделю в Севилье, Гранаде и Кордобе. Самая знаменитая из них – Nuestra Sinora из севильской церкви Макарена. Ее так и зовут – Дева Макарена. Скульптура 17-го века. Какую бы евангельскую сцену не представляло братство, у каждого – своя плачущая богородица. Ее культ в Севилье, Андалузии, Испании – в одном ряду с Иисусовым. Я бы даже решился сказать, что матерь божья опережает здесь в популярности своего сына, хотя, конечно, есть высоты, на которых иерархии не существует.
Сам образ Пречистой с ее трехкратным девством, не порушенным ни зачатием, ни Иисусовым рождением, ни «хождением по мукам», – художественный, мифологический или религиозный – есть абсолют чистоты, не от мира сего, образ – сошлемся на Лермонтова – «теплой заступницы в мире холодном». Среди множества иконописных типов есть «Одигитрия», что в переводе с греческого значит «Путеводительница». Есть что-то схожее в отношении католиков и православных к Царице Небесной – по контрасту с протестантским к ней равнодушием. Ходаица, молебница, заступница – вспоминаю, как ее называли на Руси. Образ умилительный, слезоточивый и универсальный.
Великий образ.
А достала она меня уже в Кордобе, во дворе Мескиты - переделанного из мечети кафедрального собора с лесом колонн. Я стоял под цветущим апельсиновым деревом, одурманенный жасминным запахом вперемешку с ладаном, Nuestra Sinora остановилась прямо передо мной, косталерос опустились на колени, стоявшая рядом девушка взяла мою руку и провела ею по заплаканной щеке ангела, capataz что есть силы ударил молотоком по колоколу, дав знак процессии двигаться дальше. И вот тут к моим ногам упала белая роза с постамента Прекрасной Дамы. На меня все смотрели. Если не с завистью, то с удивлением. Я почуствовал себя избранным. Нагнулся и поднял розу. Одетый во всё черное сapataz вытащил из кармана и протянул мне маленький пластик с изображением Дамы моего сердца. Какой-то спаньярд похлопал меня по плечу, другой пожал руку, женщина в черной матилье перекрестила, а девушка, которая моей рукой гладила ангела, поцеловала. Я был на вершине блаженства. Процессия медленно двинулась в раскрытые врата, я глядел на Nuestra Siсora, гладил проплывающих мимо ангелов с ее пьедестала, а потом пошел вслед внутрь собора.
Вечером, в отеле, опустил руку в карман за записной книжкой, чтобы внести новые впечатления, и глубоко порезал палец. Оказалось, пластиком с изображенитем Дамы моего сердца. Ее заплаканное лицо было теперь в моей крови. Оттирая кровь, прочел на обороте: “Maria Santisima del Amor”.
Религия – опиум народа?
Опиум и есть.
Не хватает только в следующий раз вернуться в Испанию не туристом, а пилигримом, надеть остроконечный капюшон с прорезями для глаз и, опираясь на свечу, как на посох, никем, кроме Бога, неузнанным, двинуться с Пречистой Девой по улицам Кордобы, Гранады или Севильи.
Каяться мне есть в чем.