Обнаженная королева (исторический детектив) - продолжение

Глава 12
ПРИВИДЕНИЯ В КОРОЛЕВСКОМ ЗАМКЕ

Суровая громада королевского замка погружалась во тьму, зажигались огни в узких окнах. Луна вышивала арабскую вязь на стенах. Сидя в своём кабинете за простым дубовым столом с пером в руках, король Испании Филипп теперь нередко погружался в какое-то странное забытье. Приближенные отмечали рассеянный взгляд и отрешенное выражение лица, что заставляло их всерьез беспокоиться о здоровье государя, тем более что впадал он в подобную меланхолию все чаще и чаще, почти ни в чем не находя удовольствия. Ненадолго отвлечь его от тяжёлых мыслей могли лишь прогулки по огромному дворцу, представлявшему собою материальное воплощение душевной смуты своего хозяина. Это было мрачное, глухое сооружение, похожее на гробницу. [!]
Филипп испытывал глубокий упадок душевных сил. Жизнь принесла ему больше страданий, чем радости. Лишь недавно потерял он самое близкое, самое дорогое существо -четвертую жену, Анну Австрийскую. Он похоронил четырех жен и двух наследников трона. Постепенно он приучил себя к тому, что личные его несчастья - это испытание, которому подвергает его непостижимая Верховная сила.
Король мог работать по 14 часов в сутки без всякой усталости - читать записки, меморандумы, акты и отчеты. Под королевским облачением скрывался невидный человек с седой бородой и взглядом исполнительного чиновника. У него было бедное и скупое воображение. За бумагами он никогда не мог увидеть живых людей, услышать стоны умирающих или крики радости. Он видел только документы, написанные по строгой форме, малейшие отступления от формы он сразу же замечал и морщился как от зубной боли. Он давно уже превратился в автомат по переработке бумаг. Это была безумная по своему объему и совершенно бесполезная по своим результатам деятельность. Пока доклад какого-нибудь посла, резидента, губернатора или адмирала расшифровывался и, пройдя по строгому придворному расписанию через младшего секретаря, старшего секретаря, начальника отделения, секретаря министра, министра, королевского секретаря доходил до него, а потом с его резолюциями шел тем же путём обратно и доходил до адресата, всё успевало устареть. Посол получал разрешение на переговоры, которые уже не могли состояться, а адмирал - приказ основать колонию, которая была уже давно основана и давно уничтожена англичанами. За стенами Эскуриала существовала огромная империя, корчившаяся на полях сражений, на огне инквизиции, в муках бесконечного рабского труда. Но он не видел и не ощущал её. Только мертвая бумага лежала перед ним. Но с недавних пор жизнь начала вторгаться в его уютный кабинет, где всегда пылал огромный камин и потрескивали ветки особого дерева, источавшего крепкий смолистый аромат. В кабинет, днём и ночью охраняемый гвардией, надежной, как скалы Гвадаррамы, вторгалось то, чего больше всего боялся этот уродливый человек с непропорционально большой головой и хилым телом на длинных худых ногах. К нему в кабинет стали приходить мертвецы. Серыми клубками, неслышными мышиными комочками вползали они сквозь щели дверей и окон, медленно, не спеша, росли и превращались в людей. Этого не должно было быть, мертвым место в великолепных усыпальницах, которые он отвел им. Но они приходили к нему в кабинет, когда на дворец внезапно сваливалась ночная тьма и еще не успевали вносить свечи. Он боялся и в то же время с каким-то болезненным наслаждением ждал их появления.
Сперва появлялись те тысячи еретиков, на казнях которых он присутствовал. Осужденные - жалкие, изможденные тюремным заключением и голодом люди в черных одеяниях - медленно двигались вперёд, скованные цепями. Вместо лиц - белые застывшие маски ужаса. Несчастных привязывали к столбам и поджигали под ними костры. Крики умирающих, едкий запах дыма, гул колоколов заполняют кабинет короля. Затем страшные звуки стихают, и в гнетущей тишине появляется его первая жена, его кузина Мария Португальская. Какими они были юными тогда, когда впервые встретились. Ему было 16, а ей - 14. Светловолосая девочка в розовом платье, его первая мечта, его первые бессонные ночи. А потом появился наследник - Дон Карлос. Ему, Филиппу было 19, Марии -17, и у них уже был наследник, крохотный пищащий комочек, которого торжественно величали Дон Карлос, которого он сразу же возненавидел, потому что из-за него умерла Мария. До сих пор он не может забыть ее искаженного от боли лица. Это была первая смерть, в которой он был как-то повинен, хоть и не виновен. Потом приходила вторая его жена - англичанка, тоже Мария, на которой его женили сразу же после смерти Марии Португальской. Женили, чтобы объединить Англию и Испанию. Господи, какая это была мука, оставаться с ней ночью. Какие бесстыдные слова говорила ему эта сухая и похотливая женщина. Ей было сорок, а ему - едва двадцать. В ночной рубашке из прозрачных брабантских кружев, сквозь которые были видны ее желтые бесплодные груди, она была еще гаже, чем затянутая в парчовое платье. Иногда, подавляя в себе отвращение, он пытался оплодотворить это жалкое больное тело, чтобы произвести на свет наследника, чтобы дать этой проклятой Англии настоящего короля-католика. Исполнив долг, он покидал супружеское ложе, как помилованный плаху, на которой уже лежала его голова, гадливо морщась, обтирался полотенцем, смоченным в уксусе, и уходил с друзьями в какой-нибудь из лондонских притонов.
Потом отец, великий Карл, разрешил ему покинуть Англию и Марию Тюдор, которая так и не сумела родить даже девочки. Говорят, она умерла в страшных мучениях. И он испытывал сладострастное чувство, когда слушал рассказы о ее действительно страшной 50-дневной агонии. Эти рассказы так возбуждали его, что он должен был тут же, немедленно, овладеть какой-нибудь дежурной камеристкой, всегда готовой к услугам. И вот теперь англичанка приходила к нему по ночам, все еще сотрясаясь в своей жуткой агонии, и грозила, грозила ему длинным сухим пальцем. Потом в кабинете появлялся его сын, Дон Карлос, беспощадный его судья. Но нет, нет, разве виноват он, Филипп, в том, что его сумасбродный сын, этот нелепый мечтатель, возжелал стать королем Нидерландов, сменить там великого герцога Альбу? И разве виноват он, что придворные устроили из этого страшную комедию, разжигали ненависть короля и его сына друг к другу? Двор, затаив дыхание и содрогаясь от страха, следил за тем, как они подкрадываются друг к другу. Шептали, что скоро в Эскуриале будет покойник. Никто не знал, который из двух. Шептали, что в свите Дон Карлоса двое грандов - дон Феррара и Гомез де Сильва - уже поклялись убить отца своего господина, то есть его, Филиппа. Нужно было что-то делать. Ночью, вскоре после Рождества Христова, это было 18 лет назад, он вошел со стражниками в спальню наследника. Если можно было бы представить покои наследника на суд, то они, только они, были бы лучшим доказательством государственной измены. Везде толстые железные решетки. Железный шкаф, где хранились секретные бумаги. Даже секретный толстый железный болт, который надежно закрывал входную дверь от непрошеных гостей. Но в охране Дона Карлоса нашелся предатель. Он и снял ночью болт. И был убит первым, потому что предатели должны молчать. Когда Филипп со свитой подошел к ложу своего сына, тот вскочил с постели и расширенными от ужаса глазами смотрел на ночных гостей.
- Вы убьете меня? - прошелестел он посиневшими губами.
- Если вы будете благоразумны и станете вести себя надлежащим образом, то все обернется к вашей же пользе, - холодно промолвил Филипп. Из покоев Дона Карлоса были изъяты все бумаги и арестована вся его свита. Из свиты не казнили ни одного человека. Ничьей вины нельзя было доказать. Да и он, Филипп, не хотел, чтобы кто-то эту вину доказывал. Просто как-то так получилось, что в течение двух лет все умерли или были убиты в Америке, в Нидерландах, в Ирландии. Да их немного и было. А сам Дон Карлос умер спустя ровно шесть месяцев. Разнесся слух, будто наследнику подали незрелых винных ягод. Слуга и повар должны были знать, что это очень опасная пища. За свою ошибку они поплатились головой. А инфант болел неделю, даже больше. Филипп простил своего сына, и все прославляли мягкость и добросердечие короля. Он хотел даже посетить наследника и облегчить его страдания, но и Перез, и Великий Инквизитор отговорили его, ибо королевское благоволение может столь потрясти больного, что повредит его здоровью. А больному становилось все хуже. Все жизненные отправления, требуемые природой, нарушились, он не мог ни выплюнуть, ни вырвать, ни мочиться. Живот его вздулся. И он умер после страшных мучений. Изабелла, жена Филиппа, которая, по придворным слухам, любила Дона Карлоса чуть-чуть больше, чем это полагалось мачехе, и которая будто бы заподозрила короля в убийстве, начала после смерти пасынка чахнуть. Волосы стали выпадать у нее целыми прядями. Ее часто рвало. На ногах у нее выпали ногти. И через три месяца она умерла. И тоже приходила после смерти в кабинет к королю. Последним к Филиппу приходил его сводный брат - Дон Жуан Австрийский. Их отец, Карл V (а мать Дон Жуана была, Боже мой, немецкая мещанка Барбара Бломберг), познакомил братьев перед самой своей смертью. И Филипп - видит Бог - полюбил Дон Жуана, как брата. Он не отказывал ему ни в чем. Он объявил открыто о тайне рождения Дон Жуана, сделал его принцем и назначил командующим морскими силами Испании. Дон Жуан сделал то, чего не мог ни один прославленный адмирал, - уничтожил пиратство, почти прекратившее мореплавание на Средиземном море. После своей победы 22-летний блистательный Дон Жуан въехал в Мадрид на диком арабском жеребце, небрежно поигрывая поводьями, надменный и обаятельный, юный бог войны. Весь Мадрид встречал его буйным восторгом. И тут впервые огонь зависти ожег мрачную душу Филиппа. До того дня король не знал зависти, он просто не понимал этого чувства. Кому он мог завидовать? Он, глава самого древнего королевского дома в Европе, самый богатый монарх в мире, самый могущественный человек на земле, кому он мог завидовать? Разве иногда влюбленному пажу - какая у того простая и легкая жизнь. Но это была лёгкая, минутная зависть. Он высказывал ее придворным, и все радостно и подобострастно смеялись, зная, что в такие минуты у короля хорошее настроение. А вот тогда, 15 марта 1569 года, отравленное жало зависти пронзило всё существо Филиппа. И это ощущение, и эту боль в сердце он уже забыть не мог. Вообще он не помнил ощущений. Забыл, что чувствовал в первую брачную ночь, забыл, что чувствовал, когда в 14 лет его развратила одна придворная насмешница и куртизанка, забыл, когда ощутил первое чувство страха (да оно, кажется, и родилось с ним), а вот то острое жало и боль в сердце, - нет, не забыть. Никто не учил Дон Жуана воевать, а он в 22 года уже пережил свой первый военный триумф. И с тех пор не знал поражений. Ни на море, ни на суше. В 23 года он разгромил мавров Гренады, с которыми не мог справиться ни один опытный генерал, в 24 - одержал самую блистательную испанскую победу на море - разгромил турецкий флот при Лепанто, в 25 - завоевал Тунис. А он, Филипп, лишь один раз очутился на поле сражения, и тогда перед ним открылись врата ада. Горящая земля, жуткий звук летящих и разрывающихся ядер, вспышки огня, жалобные стоны умирающих, пронзительные крики атакующих, от которых у Филиппа застывала в жилах кровь, дикий безудержный хоровод смерти, неистовая охота людей за людьми. И с тех пор чувство ужаса и отвращения к полям сражений не покидало его ни на миг. А Дон Жуан среди пуль и жутких криков чувствовал себя не хуже, чем Филипп в своей роскошной постели.
Филипп знал, что многие женщины, которые ему отдавались, содрогались от отвращения. Иные вообще ничего не чувствовали. Даже отвращения. Даже стыда. И это подстегивало его болезненное сладострастие. О Дон Жуане ходили легенды, которые пережили его. Ни самые холодные сеньоры, ни самые преданные жены, ни уличные танцовщицы не могли устоять перед ним. А он со странным любопытством коллекционировал их, как профессор из Саламанки красивых бабочек. И каждую из них любил по-своему. Многие замужние дамы попадались на одном и том же, когда хотели ему доказать, что есть хотя бы одна женщина, неподвластная его чарам. А Филипп все это терпел, потому что истинно любил. Он назначил Дон Жуана наместником Нидерландов - а это был самый высший ранг в империи. Но когда Дон Жуан начал секретные переговоры с Гизами и с английскими католиками о женитьбе на Марии Стюарт, когда послал в Мадрид начальника своей секретной службы Эскобедо, чтобы выяснить, кто в самом Мадриде поддержит эти безумные планы, терпение Филиппа истощилось. Но и тогда филипп сделал последнюю попытку образумить брата. На очередном докладе дона Переса, своего первого секретаря, он вдруг неожиданно, без всякой связи с содержанием доклада, спросил:
- А что, этот Эскобедо, что он делает по вечерам?
- Посещает друзей, знакомых, выезжает в свет, шатается по кабакам и махам...
- Мадрид - опасный город по ночам, - задумчиво произнес король, - предупредите его.
На следующий день дон Перес намекнул Эскобедо, что Мадрид очень опасный город и что вообще пребывание его, Эскобедо, в столице несколько затянулось. Эскобедо дерзко и насмешливо поглядел на дона Переса, а затем повернулся к нему спиной. Через три дня после этого разговора на одной из глухих улиц Мадрида глубокой ночью Эскобедо был убит и ограблен. Дон Жуан воспринял сообщение об убийстве начальника своей секретной службы как страшный знак - его венценосный брат потерял к нему доверие. Но и это не образумило Дон Жуана. А может быть, уже и нельзя было остановить страшный механизм интриги, которая велась секретными службами Гизов, Вильгельма Оранского, Папы Римского и Вальсингама. Поздно было. Весь этот кошмарный маскарад мог остановить только кинжал или отравленное зелье. Перес узнал, что Вальсингам готовит покушение на Жуана и очистил ему путь. Через своего агента-двойника передал всю нужную информацию об охране и привычках царственного дона прямо в руки англичан, сумел устранить из охраны Дон Жуана самых преданных ему людей. Агенты Переса даже охраняли агентов Вальсингама, когда те высадились в Антверпене. Все испортил ничего не подозревавший дон Мендоза, испанский посол в Париже, великий мастер шпионажа. По своим каналам он узнал о готовящемся покушении и успел предупредить Дон Жуана по своим каналам. Убийца был схвачен уже во дворце Жуана минут за десять до выхода принца в приемную. Филипп был взбешен. Он разыграл перед придворными сцену яростного гнева. Он кричал на Переса, что тот поплатится головой: в приемную к его брату проникает наемный убийца! Дон Мендоса был награжден. Вся охрана Жуана сменена. Сменен даже камердинер и повар. Но над несчастным Жуаном тяготел рок, он вскоре умер от неизвестной причины. Шепотом говорили, что у принца была дурная болезнь. Но говорили также, что у него появились дурной повар и дурной лейб-медик. Впрочем, дурной повар, равно как и лейб-медик Дон Жуана, тоже вскоре умер.
Филипп сидит за столом. И смотрит в одну точку. А тени тех, кого он убил, медленной чередой со свечами в руках идут сквозь его кабинет. Боже, сколько свечей... Какие яркие... Они слепят ему глаза, он задыхается в запахе воска. Заунывное пение мертвецов жжёт ему сердце. Он больше не может терпеть эту муку.
- Эй, кто там! Стража! Почему все исчезли?! Спать на часах у кабинета короля?!
Вбежавший на страшный крик короля капитан застал его с перекошенным лицом.
- Ваше Величество, вся стража свято...
- Знаю, капитан! Пригласите брата Бартоломео. И начальника секретной экспедиции.
Через несколько минут монах в серой грубой рясе и изысканный дон Феликс де Вега уже стояли перед королем. Филипп долго смотрел куда-то сквозь них в пространство, в одну ему видимую точку. Была глубокая ночь, и дон Феликс с тоской подумал, что сейчас король будет долго подходить к тому, что составляет сущность дела. Было известно, что король засиживается в своем кабинете и позже, но редко когда приглашает кого-то в столь поздний час. Дон Феликс и неизвестный ему монах с острым хищным носом и тонкими в ниточку губами терпеливо ждали. Внезапно король поднялся из-за стола и начал без всяких предисловий:
- Предупреждаю: вы услышите сейчас много необычного. Помните, в Первой книге Самуила: «Я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обоих ушах». Итак, все, что я здесь скажу, - это секрет из секретов и знать это будете пока только вы. Дело, о котором я с вами намерен говорить, касается Англии. Вы знаете, что мы всеми способами старались спасти несчастную Марию, но теперь Господь во сне надоумил меня. Мария должна стать великой жертвой. Именно так, великой жертвой! Если мы сейчас ее спасем и сделаем королевой Англии, за ней никто не пойдет. Своим распутством и нелепым поведением она оттолкнула от себя почти всех. В наших руках она окажется вовсе не козырной картой, как об этом постоянно твердит Перес и другие, имя же им - легион. Нет, я решил, что если мы завоюем Англию, я сам восприму трон этой безбожной страны. Мария же... Нам известно, что сейчас в Англии зреет заговор с целью ее спасения и убийства Елизаветы. Во главе его стоит некий английский дворянин-католик Бабингтон. Им руководят преимущественно из Рима и Парижа. Мы знаем также, что заговор уже в деталях известен Вальсингаму... Дадим ему созреть и не будем предупреждать заговорщиков. Когда станет известно, что заговорщики хотели убить Елизавету и что Мария Стюарт знает об этом, Вальсингам и Сессиль потребуют от королевы суда над Марией. Суд, бесспорно, приговорит ее к смертной казни. Да простит меня Господь, этого нам и надо. Елизавету во всем мире будут называть Елизаветой Кровавой. Союз между Англией и Францией, который сейчас намечается, распадется. И вот тогда, вот тогда... я двину свою Великую Армаду, свой великий флот на безбожную, ненавидимую всем миром Англию. Мы поднимем там восстание... Всех католиков... Мы завоюем всю Европу...
Побелев, весь дрожа, филипп подошел к карте и тыкал выхваченным из ножен изящным кинжалом в Лондон. Взгляд его был безумен. Дон Феликс с нескрываемым ужасом глядел на короля. Монах, молитвенно сложив руки, произнес отвратительно-вкрадчивым голосом:
- Ваше Величество - этот план достоен Александра и Цезаря. Побеждает не тот, кто сам появляется на поле битвы. Побеждает тот (он поднял палец к небу), кто создает такой великий план.
- Теперь к делу, ради которого я вас пригласил. Брат Бартоломео, вы должны немедленно отправиться в Лондон. Вы ведь свободно владеете английским?
- Да, Ваше Величество, это язык моей матери.
- Прекрасно. В Лондоне вы переходите в англиканство. Главный наш агент в Англии, его псевдоним Маска, будет подчиняться вам. Передаст вам все деньги, связи и пароли. Ваша задача - глубже связать Марию с заговорщиками Бабингтона и добиться от нее письменного согласия на убийство Елизаветы. Потом содействовать разоблачению заговора Бабингтона. И уже потом - организовать убийство Елизаветы. Да простит меня Господь.
- Только Господь мог внушить Вам, Ваше Величество, такие мысли. Но Ваше Величество, - продолжал вкрадчиво монах, - извините недостойного раба вашего за непонятливость, а Маска, что с ним... делать?
- Маска, - твердо сказал король, - человек Дон Жуана и Эскобедо. Эскобедо его и сделал агентом, а потом передал Оуэну. Вы понимаете, брат Бартоломео? Поступайте по обстоятельствам. А теперь, господа, можно и отдохнуть. Дело идет к утру. Дон Феликс, обсудите с братом Бартоломео все детали и передайте ему письма к Маске. Мои приказания, брат Бартоломео, ты будешь получать через дона Феликса. Прощайте, и да хранит вас Господь!
Незаметно король обратился к монаху на «ты». Это был высший знак королевского доверия. Немногие удостаивались такого. Дон Феликс - еще ни разу. Кроме того, король ни разу не сказал, что дон Феликс может приказывать этому монаху. Монах будет получать приказания от самого короля, а дон Феликс - просто шифровальщик, не более.
На глубокие поклоны брата Бартоломео и дона Феликса король не ответил. Он уже думал о чем-то другом и, видимо, приняв решение, позвонил в колокольчик. Явился капитан гвардии.
- Капитан, - тихо сказал филипп, - немедленно арестуйте моего секретаря Антонио Переса.
- На Пересе лежит кровь дона Карлоса, Дона Жуана, Эскобедо, Изабеллы, - проговорил король, когда дверь за капитаном закрылась, - теперь его очередь.
Медленно серело утро, медленно просыпался Эскуриал, сменялась ночная стража.

* * *
Кипарис - Маске. 1 августа 1586. Шифр «Виктория». В дополнение к основной инструкции, переданной с Монахом. Монах - один из самых беспощадных следователей Великой Инквизиции. Возможно, он попытается после выполнения всех операций устранить тебя. В Мадриде многое меняется. Об этом напишу отдельно. Возможно, мне придется рассмотреть какие-то новые перспективы. Твой любящий брат.

* * *
Человек, который носил псевдоним Маска, глубокой ночью сидел за столом в своей комнатке под чердаком. Он третий раз внимательно читал письмо. Брат ради него рисковал всем. Маска вспомнил, как они расставались 15 лет назад. А сейчас в Мадриде уж, пожалуй, никто из живых и не знает, что у дона Феликса есть живой, горячо любимый брат. Для всех он погиб в стычке с голландскими морскими гезами.

(Окончание следует)