Пыль совершенства

Заметки с выставки фотографий Нины Аловерт

Поразительный снимок: Диана Вишнева – Джульетта. Трогательно юная, вдохновенно влюбленная, радостно вознесенная… Валерий Михайловский – умирающий лебедь. Но мы всегда видели оборотившуюся прекрасной птицей девушку, Царевну-лебедь, а тут грация чисто мужская, подчеркнуто мужская, да танцовщик и не делает попытки имитировать женщину, он горюет о любимой, уходит вслед за нею, он, потерявший лебедушку, умирает от горя. И снова Вишнева. Жизель. Сильфида – проникновенная, мастерская фотографика. Наталья Макарова в римейке дягилевского «Голубого ангела» – нежная, ранимая, беззащитная.
Смелая свободная мысль художника, точный изящный рисунок… Это о фотографиях? Да! А еще - глубокое постижение темы, ясность композиционных решений, оригинальность художественного видения. И свет, струящийся с каждой фотокартины.
«Именно из света и во имя его летит на нашу землю пыль совершенства». Удивительные эти слова сказал молодой армянский художник Карен Самунджян, и сказаны они будто обо всем, что делает Нина Аловерт. Потому что вся ее жизнь – созидание. В самом высоком понимании этого слова.
Нина Аловерт. Блистательный фотохудожник; высокопрофессиональный, вдумчивый и взыскательный балетный критик; особенный, умный, ненавязчиво ироничный, тонко наблюдательный и радующий чудесным, ароматным русским языком эссеист и новеллист – все это она. А еще – носительница подлинной интеллигентности и редкостной, поражающей, я бы сказала, абсолютной, да-да, абсолютной женственности, качества исчезающего, а потому еще более ценимого. Она стоит передо мной – взволнованная, красивая, как всегда, сдержанно элегантная в строгом – черное с белым – костюме.
Мы на выставке фотографий Аловерт, объединенных темой – «Звезды балета».
Балет – страсть, дело жизни, стихия художницы, в которой чувствует она себя вольно и свободно. Балет, его историю, его течения, его создателей, его философию, его звезд, лучшие балетные спектакли – и не только российские или американские – знает она досконально. Так же, как знает человека и жизнь – во всех ее проявлениях. И это подтверждает превосходно подобранная, со вкусом и пониманием выстроенная экспозиция.
Михаил Барышников. Танцовщик от Бога. Воистину небеса у него над головой и – у его ног. Кто еще мог, сохранив невероятную, сверхъестественную выразительность его тела и передав могучую силу его личности, запечатлеть Барышникова так, как сделала это Нина? Объектив был вторичным, первым – ее сердце, сплавленное с талантом. Она сумела (сумела!) остановить мгновение. Вот танцовщик в полете, кажется, он не подвластен земному притяжению, вот он с Натальей Бессмертновой, вот с Ириной Колпаковой: просто стоит на коленях, заключая ее – крепко, по-мужски – в объятия, но сколько пластики, сколько истинной, а не вывернутой наизнанку сексуальности в простой этой позе. И как в любом снимке, художник и друг (а Нина, как никто, умеет быть другом, что тоже, увы, становится раритетом) показывает, проявляет, выявляет характер Барышникова, талант, способность раствориться в роли. Я не стану повторять. Рассказ Аловерт о ее многолетней дружбе с Барышниковым и в ее книге о замечательном танцоре и балетмейстере, и в интервью Леониду Зоншайну. Но, ничего не говоря о суперпрофессионализме и отточенной технике фотографа, без которых таких работ попросту не могло бы быть, замечу лишь, что их бы не было, если бы не была Аловерт большим художником и, вне всякого сомнения, неординарной личностью. В ее работах Михаил Барышников подобен яркой коллапсирующей точке. Или это круг, в котором концентрируется бешеная психическая энергия, рвущаяся на волю, к действию, к полноте жизни, дающая право надеяться, пытаться, стараться, не быть поглощенным тьмой.
Князь Курбский, вольнолюбивый, умный, рожденный летать, а не ползать. Его не сумел согнуть даже Иван Грозный. Ух, как станцевал, как сыграл его Андрис Лиепа и как показала его Нина Аловерт!
«Очень люблю Андриса, - говорит художница. – На мой взгляд, он куда талантливее отца. Марис Лиепа не был так возвышенно романтичен, в то время как Андрис наделен особой пластической романтичностью от природы, он романтик на сцене и в жизни. Танцевал в Большом, затем здесь станцевал у Барышникова его версию «Лебединого», вернулся уже в Мариинку. Ну а потом случилась травма ноги, и было это на моих глазах во время репетиции. Сделали операцию, но сложные партии, к великому сожалению, танцевать больше не мог. В 1994 г., уже как балетмейстер, восстановил три фокинских балета, сам танцевал Ивана-Царевича в незабываемой «Жар-птице».
Возможно, вы, дорогие читатели, видели эти балетные спектакли в дни гастролей Мариинского театра в нью-йоркской “Метрополитен-опере”. Гигантский зал был полон. Так же, как полон, переполнен даже, был в день открытия выставки работ Аловерт зал на втором этаже ресторана «Русский самовар». Сразу оговорюсь: это не обычное «предприятие общественного питания», это, в определенной степени, знаковое явление русской культуры, именно культуры, в Нью-Йорке. Потому что сюда приходят, здесь собираются и те артисты, литераторы, музыканты, что приезжают в Америку не надолго, и те, кто осел на этой земле. А хозяин ресторана Роман Каплан радушно принимает гостей, свято чтит традиции. Кстати, открывал он свой «русский островок» в Манхэттене вместе с Бродским и Барышниковым, которые и были завсегдатаями.
Устроителями нынешней душу потрясшей выставки были американский Corporate Club и возглавляющие его Марина Иванова и Татьяна Гольдберг, а в толпе восторгающихся посетителей видела я американского балетного критика № 1 Клайва Барнса, чьи статьи публикуются в «Данс Мэгезин» и «Нью-Йорк пост»; главного редактора тоже балетного журнала “Point” Вирджинию Джонсон, в прошлом приму-балерину знаменитого Гарлемского балета; журналистов и дизайнеров этих журналов; Френсиса Мэйсона, главного редактора журнала «Баллей Ревью» - он хочет сделать на радио передачу, а в журнале - обзор этой выставки «Звезды русского балета, творчество Нины Аловерт». Были издательница и главный редактор газеты «Русский базар» Наталия Шапиро; владельцы и педагоги балетных школ Константин Уральский, Светлана Нобл, их ученики; Вера Стерн, вдова великого скрипача Исаака Стерна, Алекс Голдин и Марина Шапиро из UJA Federation, Екатерина Довлатова; президент Русско-Американского культурного центра Регина Хидекель; Валентина Козлова, в прошлом прима-балерина Большого театра, пришедшая к балету в стиле модерн; кинорежиссер и продюсер Эдуард Старосельский, журналист Петр Немировский. Уникальность Нины Аловерт как фотохудожника – это способность не выхватить у движущегося танцора один миг и пригвоздить его к фотобумаге, а совершенно непостижимым образом сделать свои фотоэтюды напряженно динамичными. В чем секрет – в умении выбрать наилучший ракурс? Светотеневую деталировку? Угадать то единственное мгновение и ту единственную позицию, когда нужно «щелкнуть»? Или в интуитивности, не на клеточном едва ли уровне, сделать это вот в эту самую долю секунды? Боюсь, что на этот вопрос не ответит и сама Нина.
Алла Осипенко – «Клеопатра», неповторимые Альберт Галичанин и Игорь Марков в «Чайковском» (снимок, ставший классикой балетного фото), Святослав Кузнецов в «Отелло», тянущаяся к небу Светлана Захарова в «Баядере», Лиепа с Ниной Ананиашвили – динамика танца и динамика души, шагаловская полетность и шагаловское «копание в естестве», то главное, что и определяет основу, особость, уникальность творчества Аловерт.
Фотопортреты. Каждый из них заслуживает, нет, требует отдельного очерка, настолько он, портрет то есть (каждый!), аналитичен и глубочайше психологичен, в том числе (а, может, особенно?) портреты черно-белые. Я расскажу только о трех, нет, четырех, нет, пяти – потому что это шедевры. С трудом оторвалась от взлетевшего в прыжке обуянного любовью романтичнейшего Ромео – Андриса Лиепы, как взгляд мой споткнулся о портрет другого Ромео, властно заставившего меня остановиться, замереть, стараясь понять, всмотреться, осознать, что есть человек. Немолодой, глубоко несчастный, отчаявшийся и изуверившийся в жизни и людях, потерявший все, что можно потерять, - любовь, родину, семью, друзей. Таким, наверно, стал бы Ромео, останься он жив, брошен, отринут, одинок. «Никита Долгушин – трагическая фигура балета, исключительный, интеллектуального плана артист», - говорит Нина Аловерт. Снимала она его на генеральной репетиции, он был без костюма, без грима, стоял в ожидании выхода, того момента, когда должен был перевоплотиться в юного Ромео, а пока оставался самим собой, но волшебное превращение уже началось, оно читается в глазах, в игре чудного лица, в работе мысли. Вот он – подспудный процесс творчества: «…и мысли в голове волнуются в отваге…».
Александр Минц был другом Долгушина и большим, сердечным другом Нины. Его портрет: не в танце, он просто сидит в грим-уборной после спектакля, не присев, а устало опустившись в кресло, но какова значительность, пластичность позы! Снова слова Аловерт: «Познакомилась с ним, когда он кончал хореографическое училище, т.е. лет сорок тому назад. Он был характерный, необыкновенно артистичный танцовщик. Развивался постепенно, оттого, по-видимому, не сразу был оценен. Танцевал в Петрозаводске, где собралась очень интересная молодая балетная труппа, потом пришел в Мариинку. Одним из первых уехал. Работал репетитором в Риме, потом танцевал в АБТ, т.е. Американском балетном театре, вместе с Барышниковым, с которым был очень дружен и в побеге которого участие Минца было очень важно. Когда Барышников сделал очень серьезную, оригинальную постановку «Щелкунчика», роль Дроссельмайера он дал Саше Минцу. Это был замечательный Дроссельмайер, другого такого ни у кого не было, и повторить никто не смог. Для Минца характерен вот какой феномен: чем старше, тем интереснее он становился. Это был совершенно изумительный друг, всегда готовый броситься на помощь, идеальный, золотой человек с золотым сердцем, которое разорвалось, едва он переступил порог пятидесятилетия. Его любили все, кто его знал. И я тоже». Аз воздам. Лучшего памятника другу, чем говорящий этот фотопортрет, не придумаешь.
А какова история давнего портрета Бориса Эйфмана? – спросила я, и мы подошли туда, где был этот портрет. Среди других очень интересных работ. Но был он таков, что казалось, будто видим его на пустой белой стене. Он столь же выразителен, столь же прекрасен, столь же уникален, как сам Эйфман, самый выдающийся балетмейстер, либреттист, постановщик балета нашего времени. Портрет говорит об Эйфмане – артисте, режиссере, творце – все, ничего не утаив. Он обнажает его мятущуюся душу, его вечные сомнения, стремительность его мысли, его твердость и его доброту.
«…Не распинай себя на перекрестках судеб». Ни Эйфман, ни Аловерт этого не могли. Их жизни – цепная реакция самоотдачи и самораспятья.
«В 1976 г., незадолго до отъезда, - рассказывает Нина, - когда уже все было подано, собрано и т.д., Борис (а это тоже друг замечательный) устроил прощальный ужин. Вот тогда я сделала серию его портретов. Негативы вывезти не смогла, зато чудом проскочило это фото. Ну а теперь компьютерная печать, немного увеличив зерно, придала ему ясность и глубину».
Человек значительный, умный, сильный, умеющий любить и творить. В его глазах плещется талант, а свеча, бросая отсвет своего пламени на прекрасное это лицо, будто говорит: «Взгляните. Это гений». «А что скажете вы об Эйфмане – тогдашнем и сегодняшнем?» – Нина отвечает сразу: «Гениальный хореограф». Этим сказано все.
27 марта в Нью-Йорке в манхэттенском Сити-центре, как и ежегодно, начинаются гастроли эйфмановского театра балета. Петербуржцы привозят шесть балетных спектаклей – воистину праздник души ждет нас. Продюсер, как обычно, - Сергей Данилян и его фирма «Ардани Артистс». Конечно, Сергей в этот вечер здесь, в «Русском самоваре», на выставке фоторабот Нины Аловерт.
- Как оцениваете вы, знаток балета, специалист высшего разряда, собрание фотографий звезд балета, своевременность и нужность этой выставки?
- Нужность – хорошее слово. Очень подходит для характеристики экспозиции в целом и каждой работы в отдельности. Они очень нужны танцовщикам, хореографам, драматическим актерам и всем, кто организует, ставит балетные спектакли или балетные эпизоды, широкой публике, наконец.
- И, конечно же, художникам, скульпторам в особенности, да и живописцам, графикам, газетным и книжным дизайнерам.
- Безусловно. Перечислять можно очень долго. Выставка – событие для самой Нины, потому что здесь поднят огромный пласт ее творчества, но это и огромное, многозначное событие культурной жизни Нью-Йорка.
- А поскольку Нью-Йорк - столица мирового искусства, то выставка становится событием для танцевальной общественности культурного мира.
- Многие из экспонируемых работ я видел отдельно в разные годы и по разным поводам, но сегодня посмотрел на все другими глазами, осознав, какой масштаб проделанной Ниной титанической работы и какова ее важность. Симптоматично, что проходит выставка в «Русском самоваре», ставшем в Нью-Йорке своего рода русским домом. А русская манера мыслить, русская школа свою отметину оставила на каждом из нас.
- Нина и фотохудожник замечательный, и удивительный человек.
- Полностью отдающийся своему делу, в котором она великий умелец. Старается и может передать состояние души танцора, его настроение. Она тот редкий фотограф, который знает и безошибочно определяет, как, когда, в какой позиции снимать артиста. Точность глаза уникальная. Аловерт не производит впечатление эдакого респектабельного фотографа, но так, как видит Нина, не видит практически никто.
- Что подтвердилось в те дни, когда готовилась премьера «Русского Гамлета» в Нью-Йорке.
- Да, было 15 фотографов. Знаменитых. Им был показан финал первого акта. И только Нина, одна из всех, смогла проникнуть в замысел Эйфмана, увидеть и распознать главное и сделать поразившие всех снимки, которые и пошли на обложку программы, репродукции и т.д. Умеет снимать прямо со спектакля.
- Она и на этих гастролях будет фотографировать?
- Обязательно (Надеюсь, - улыбаясь, шепчет Нина).
- Пару лет тому назад Борис Эйфман подарил мне свой фотопортрет, выполненный Валерием Плотниковым. Отличная работа. Но с шедевром Нины сравнить ее и пытаться не стоит. Что вы можете сказать о портрете Эйфмана «кисти» Аловерт?
- Я с тем Эйфманом знаком не был, и портрет Аловерт многое мне открыл. Замечательно, что и этот портрет, и некоторые другие обработаны в компьютерных программах, что позволено увидеть, насколько они богаты.
Сделали это компьютерные дизайнеры Александр и Галина Венгеровы.
Одно из чудес выставки – поэтический портрет Сонечки Уральской. Но вот еще одно чудо: Фарух Рузиматов, его парадоксальный, ни с чем не сравнимый по эмоциональности, по дикому сгустку отчаяния и страсти портрет. Вы помните рембрандтовского «Блудного сына», его трагическое возвращение, его полную опустошенность и душевную беспомощность, показанные великим живописцем в пластике тела, застылости позы? Фарух, наверно, изучал библейские картины Рембрандта, привнеся яростный протест против рутины, упорное желание выйти из-под опеки, найти и реализовать себя, состояться в этой жизни. Не вышло. Нина Аловерт говорит о Рузиматове: «Оригинальнейший танцовщик Мариинского театра. Романтический герой. В нем живет трагическое начало, некая демоничность. Очень интересный артист. Звезда».
«Звезда, которая плыла куда-то в ритме балладных повторов». Это строки Давида Шраер-Петрова.

Она была, как лист осеннего клена,
Припавшего ко лбу ночного неба.
Капли падали с лучей раскаленных.
Что хотелось звезде: любви или гнева?

Какой портрет! Обнаженность чувств, запредельная образность. Контрастные краски. Крупное зерно. Звездная пыль опустилась на лицо артиста, на лицо блудного сына. Пыль совершенства.