АХ!
ИЗ ЦИКЛА «МЫСЛЁНКИ»
Ах! Как мне по сердцу те дотошные читатели, которые непременно отыщут страдальца в толпе гостей, плотно возьмут его под локоток и, жарко дыша в лицо расстегаями и мадерой, озадачат вопросом:
- А скажите-ка, ...э-э... милейший, а что такое вы имели в виду, написав, что Герман любил Жучку?
И пока автор будет растерянно моргать и искать достойный ответ, последует игривый тычок в подреберье, и совершенно удовлетворенный читатель удалится в сторону буфетной, утробно похахатывая: «Ну, уел писаку! Ну, уел пижона!»
Тут же, откуда ни возьмись, налетит на обескураженного сочинителя стайка курносых курсисток и давай мельтешить перед глазами.
- Ах! Вы такой дуся! Ах! Вы такой дерзкий! Ах! Вы такой многозначительный! А почему вы написали, что Жучка отвечала Герману взаимностью?
И упорхнут мотыльками на звук патефона, не дослушав ответ. А неприкаянный автор попытается восстановить душевное равновесие, пригладить волосы, взъерошенные барышнями, и заправить за ухо душку очков. Но тут взгляд его наткнется на могучий бюст хозяйки литературного салона, направляющийся в его сторону.
Мышиный писк вырвется из пересохшего горла, ужас сожмет грудную клетку под жилетом, и он ринется вон из дома, ибо увидит, как гуттаперчевые губы хозяйки уже сложились в форме буквы «О».
Сломя голову помчится автор по улицам города, затравленно оглядываясь через плечо. И будут его преследовать возмущенные окрики пешеходов и ехидные вопросы читателей: «А что вы, сопс-с-сно гря, подразумевали?..»
Ворвется писатель в кабинет, выдернет трясущимися руками ящик письменного стола, выбросит ворох бумаг на паркет и достанет с самого дна револьвер. Приложит дуло к сердцу и...
Ах! Как все будут сожалеть о нем! Ах! Как объявят его русским народным писателем! Ах! Как поставят ему памятник...
А потом передумают. И обвинят его в буржуазной слащавости, космополитизме, уклонении, стороннем наблюдательстве и бог знает еще в чем. И предадут его анафеме!
А потом передумают. И вернут ему звание почетного писателя и знатока человеческой натуры. На основе его произведений создадут нетленные кинофильмы и радиопостановки. Славная когорта критиков признает его самым загадочным писателем и будет до изнеможения вглядываться через лупы в межстрочное пространство, изыскивая скрытый смысл в поступках Германа Жучки.
Но наступит когда-нибудь такой день, когда самый смелый из критиков устало откинется на спинку стула, отложит потертый микроскоп, помассирует покрасневшие глаза, и разочарованно объявит во всеуслышанье, что автор ничего не утаил, ничего подспудного не имел в виду, никакой тайной мысли не зашифровал. Он просто отразил этот мир так, как видел его. Увы и ах!
