ПЕРВЫЕ ШАГИ

Мы готовились эмигрировать в Америку всей нашей большой семьей: я, моя жена и кошки. Наши питомцы создали нам немало проблем в Москве и в Нью-Йорке. К моменту отлета у нас было шесть кошек - шесть ярких кошачьих индивидуальностей. Все они были найденыши и не отличались атлетическим здоровьем. Некоторые даже были не лишены физических недостатков. Так, у одной из кошек был выбит глаз. Ее было жаль, но брать с собой в Америку, я считал, было бы кощунственно. Жена не соглашалась со мной. Она настаивала на том, чтобы мы взяли с собой всех зверей. Сын звонил из Америки и умолял не брать с собой ни одной кошки. Он пытался убедить нас в том, что найти квартиру с животными в Нью-Йорке очень непросто. С одной, ну куда ни шло, с двумя кошками можно еще пытаться найти какое-то жилье, с шестью - непостижимо трудно и, вероятнее всего, изначально обречено на провал. Сын устал от одиночества, ждал нас и надеялся отогреть душу в родительском доме: почувствовать тепло и заботу. Он аллергик, с кошками общаться не мог и просил нас быть благоразумными. Мы оказались в сложной ситуации: оставлять кошек в Москве жена не соглашалась, взять с собой - означало омрачить жизнь сыну. Что делать? Как поступить? Думали, гадали, рядили, искали возможные варианты. Наконец, после долгих дискуссий и размышлений, казалось, нашли соломоново решение: купить собачью клетку, которую можно было бы использовать и как транспортное средство, и как место обитания кошек в Нью-Йорке. Мы наивно полагали, что клетку с кошками сможем разместить в подвале дома, в котором будем жить, и тем самым сохраним при себе наших питомцев и оградим сына от общения с животными, опасными для его здоровья. Выяснилось, что практическая реализация этого плана требовала огромных для нас по тем временам денежных затрат: за клетку следовало заплатить сто двадцать долларов, а транспортировка каждой кошки стоила восемьдесят. Такой суммой мы не располагали. Опять начались мучительные раздумья: что делать и как поступить? Жена пошла на огромные уступки, согласившись взять с собой трех самых дорогих нашим сердцам кошек, а остальных раздать в надежные руки. В группу репатриантов решено было включить следующую троицу: Муру, Машу и Рыжика. Мура - долгожительница нашего дома, прожившая с нами девять лет, была породистой сибирячкой. Отличалась красотой и строптивым нравом. Блеску и выразительности ее изумрудного цвета глаз могли позавидовать многие женщины. Она с презрением относилась к котам, этим низменным, сексуально озабоченным существам, и как убежденная девственница не допускала к себе ни одного из них. Табу эта гордячка нарушила только для меня - навеки отдав свое сердце коту в человеческом обличье. Простушку Машу - русскую короткошерстную кошку - мы решили взять с собой за ее добрый нрав, недюжинный интеллект и общительность. Она охотно вступала в беседу и умела подолгу поддерживать ее выразительным разноинтонационным «мяу». Она смотрела в глаза собеседнику и своими глубокомысленными ответами подчеркивала свое снисхождение к интервьюеру: дескать, что я могу поделать, коль вы, люди, не понимаете меня. Третьим в группе репатриантов стал единственный представитель сильного пола - сибирский кот Рыжик, получивший кличку за рыжую спинку. Красавец, со снежно-белыми грудкой и брюшком, мягкими, пушистыми белыми сапожками, наивной и выразительной мордашкой, на которой, словно два огромных янтаря, светились умные, восторженные глаза, он был котом «голубых кровей». Это чувствовалось не только в его облике, но и в манере общения. Сей «дворянин» был привередлив в еде, любил и требовал чрезмерного внимания и ласки к своей персоне и, подобно Нарциссу, любовался частенько своим отражением, простаивая перед зеркалом. Он был грациозен и неотразим и в молодые годы покорил множество кошачьих сердец. Группа репатриантов была укомплектована, клетка куплена, настала пора приучать кошек-путешественниц к их будущему новому жилью. Позаботились мы и о судьбах кошек, остающихся в Москве.
Наступил день отлета. Он был хлопотным и волнительным. На таможне нас с кошками разлучили - они должны были лететь в багажном отделении самолета. Мы, естественно, волновались, как наши питомцы перенесут длительную разлуку с нами в непривычной обстановке. Неспокойно было на душе и за наше будущее: и я, и жена немолоды. Нам за пятьдесят, английский - язык общения в новой для нас стране - скверный. Тяготило и чувство вины перед сыном. Как встретимся с ним, как объясним, что не прислушались к его советам, не удовлетворили его разумную просьбу и не расстались с кошками? Примет ли наши объяснения? Поймет ли, что не смогли оставить на произвол судьбы дорогих нашим сердцам питомцев?
За время полета передумал многое. Хотел представить себе нашу будущую жизнь. Я отлично понимал, что нас ждут тяжелые времена, и все же не мог даже близко представить себе, насколько суровыми станут первые месяцы эмиграции. Несмотря на тяжелые думы, в глубине души надеялся на удачу, старался ободрить себя и втайне верил, что американский отрезок жизни не сломает меня, а станет интересным этапом жизненного пути...
В Нью-Йорк мы прилетели в середине июля. Жара была чудовищная. В аэропорту нас встретил сын. Он повзрослел. Мы с ним не виделись почти два года. Он знал, что мы летим с кошками, но упрекать нас не стал. Сообщил только, что вместо планируемой для совместного с ним проживания уютной, добротной квартиры снял две недорогие, посредственные - одну для себя, другую для нас, и жить друг от друга мы будем на далеком расстоянии. Нам предстояло поселиться в большом многоэтажном доме в Квинсе, где жильцам разрешалось иметь животных. Наша квартира - по американским стандартам, студия - состояла из относительно длинной, узкой комнаты, окна которой выходили на солнечную сторону шумной Хилсайд авеню. Узкая выгородка из комнаты шириной приблизительно в полтора метра представляла собой кукольную кухню. В квартире был крошечный туалет, ванная комната и два стенных шкафа - большой и маленький. Большой стенной шкаф мы решили превратить в жилье для кошек, но они не выразили особого удовлетворения по этому поводу и постоянно отстаивали свои права на свободу перемещения по квартире. Несмотря на то, что кондиционер работал большую часть суток, температура в комнате была нестерпимо высокой. Особенно неуютно было по ночам - полимерные матрацы припекали спину, и все тело покрывалось испариной.
При первом же визите в НАЯНУ - организацию, оказывающую помощь эмигрантам на первых месяцах пребывания в Нью-Йорке, - мне сообщили, что мы не получим финансовой поддержки, поскольку сын взял на себя все обязательства по нашему материальному обеспечению. Этот непродуманный шаг со стороны сына очень скоро обернулся тяжелыми испытаниями для нас. Сын зарабатывал в ту пору мало, его денег не хватало на оплату двух квартир. Наши скромные московские денежные запасы мы тратили на питание, но уже к середине второго месяца пребывания в Нью-Йорке они практически подошли к концу. Из-за нехватки денег сын вынужден был переселиться к нам. Жить с кошками из-за астматических приступов он не мог. Обычно он возвращался с работы после одиннадцати вечера, принимал массу лекарств, а утром, чуть светало, в пять - половине шестого, уезжал на работу с приступом удушья. Я видел, как сын мучается и страдает, чувствовал свою вину перед ним, но не знал, как и чем облегчить его страдания. Выгнать кошек на улицу ни сын, ни жена не соглашались. На усыпление их не было денег. Жена пребывала в тяжелой депрессии, обвиняя меня в том, что я настоял на переезде в Америку и тем самым отравил жизнь сыну и ей. Я был на грани душевного срыва. Усилием воли я рано вставал и уезжал на учебу в НАЯНУ, а возвратившись после безуспешных попыток найти какую-либо работу, сажал кошек в большую продуктовую телегу и выезжал с ними на улицу. Прогулка начиналась около пяти часов и затягивалась до десяти вечера. Я уезжал, а жена в это время проветривала квартиру и тщательно протирала всю мебель, полы и стены влажной тряпкой, пытаясь очистить ее от запаха и шерсти кошек. Таким образом мы подготавливали квартиру к приезду сына. Толку от этого было мало. Сам же я изматывался вконец, проезжая с кошками с десяток километров по раскаленным улицам Квинса. От жары и шума транспорта кошки орали не своими голосами, а я с дребезжащей телегой переезжал с одной улицы на другую на потеху детворе и на удивление ньюйоркцам. Так в страшных душевных и физических мучениях для всей семьи прошел еще один месяц. На очередной встрече с социальным работником НАЯНЫ в ответ на расспросы о нашей жизни я разрыдался. Я просил, чтобы нас перевели на программу социальной помощи «велфер», а меня направили на любую работу. В сердцах, во время тяжелейшего истерического приступа, я сказал, что не вижу выхода из сложившейся ситуации, кроме самоубийства. Это не было пустым фразерством. Я действительно обдумывал способ ухода из жизни, так как понимал, что без поддержки при сложившейся безысходной ситуации в семье, долго не вынесу такого существования. Мое поведение в НАЯНЕ было столь неординарным, что всерьез взволновало работников эмигрантской организации. Приблизительно через два дня меня снова пригласили на собеседование в НАЯНУ и сообщили, что, несмотря на взятые сыном обязательства, нашей семье будет оказана финансовая помощь в размере, выделяемом легальным эмигрантам. Склонить работников НАЯНЫ к такому решению стоило многого - почти двухмесячных душевных и физических страданий, и стало первой скромной, но очень важной победой в американской жизни.
Я стремился как можно быстрее полностью стать материально независимым от сына и усиленно искал себе применение. Я осознавал, что существующий языковой барьер не позволяет мне пока рассчитывать на профессиональную работу. Для меня было важно начать трудиться и получать скромный заработок.
В Америке существует множество программ социальной помощи. Узнал я и об одной из них, позволяющей людям старше пятидесяти пяти лет с малыми доходами подрабатывать. Такая программа существовала, в частности, при организации «Товарищество для бездомных». Я прошел интервью и стал участником этой программы. Направили меня на работу в небольшой приют при католической церкви. В мои обязанности входило подготавливать приют к приему бездомных: расставлять кровати и застилать их чистым постельным бельем, покупать продукты, готовить ужины и завтраки бездомным.
Вкупе с получаемой финансовой поддержкой заработка хватало на покрытие основных расходов, и мы полностью отказались от помощи сына. В приюте я проработал около семи месяцев, потом поступил на учебу в колледж и вскоре нашел первую профессиональную работу.

В Америке осуществилась моя давняя мечта - я стал преподавателем. Прошли годы. Я освоил и успешно преподаю широкий круг дисциплин в двух нью-йоркских колледжах. По иронии судьбы читаю предметы, косвенно относящиеся к моей профессии.
Все в нашей жизни нормализовалось. Благоденствуют и наши кошки. Наша кошачья семья выросла. Теперь их у нас девять - настоящий кошачий приют «найденышей». Заботится жена и о бездомных кошках, живущих рядом с нами, и обо всех лесных обитателях, которым не хватает корма. Беда только, что мы по-прежнему мало видимся с сыном. Аллергия не позволяет ему часто бывать у нас.