ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ

Следующие несколько статей в моей авторской рубрике «Парадоксы Владимира Соловьева» будут посвящены женщинам, с которыми я нахожусь в разной степени близости. С Надей Кожевниковой, скажем, и вовсе не знаком очно, но регулярно читаю ее статьи, эссе, очерки и рассказы в русской периодике по обе стороны океана и довольно часто слышу ее голос из Колорадо, где она живет с мужем Андреем и псом Мулей и откуда сообщает мне по телефону то, что не успела или не смогла, или не сочла нужным описать прозой. Насколько могу судить со стороны и издалека, человек она импульсивный, но бесстрастный, и даже когда кипит ее разум возмущенный, это именно так: кипящий разум. Говорю не в упрек, а запускаю как характеристику не ее лично - человека и женщины, но - писательской персоналити. А этот и следующие очерки будут не просто о женщинах, но о живущих в Америке русских писательницах.
Не так уж их здесь и мало, все равно, где они печатаются – там и здесь или только там, или только здесь. Сужу по книгам, недавно мне подаренным. Помимо новой книги Кожевниковой, это сборник стихов Лианы Алавердовой «Рифмы» и сборник рассказов Ланы Райберг «Картонная луна». Я уж не говорю о моей соседке по квартире и жены по совместительству – Елены Клепиковой, которая хоть и не подарила мне своей книги «Невыносимой Набоков», но я все равно раздобыл ее в соседней комнате и так и вгрызся в нее, пока не дошел до выходных данных на последней странице
Однако до Клепиковой еще очередь дойдет, а пока что о Надежде Кожевниковой, имя которой сопрягают обычно с именем ее отца, автора знаменитого «Щита и меча», что неверно хотя бы потому, что Вадима Кожевникова я никогда не читал – в отличие от его дочери, чьи опусы появляются с завидной частотой в «Литгазете», «Независьке», «Новом русском слове», на Интернете, в «Русском журнале», и в бумажном и интернетном вариантах двуликого «Русского базара», куда я же ее и порекомендовал, о чем мы – главред Наташа Шапиро и я – не жалеем. Жаль, конечно, что, когда я пару лет назад путешествовал по Юго-Западу Америки, не был еще с Надей телефонно знаком, а так бы заехал в гости, пообщался лично. Но еще не вечер, хоть и позднится, даст бог – пересечемся. Писателя, однако, в любом случае надо судить по тому, что он пишет, а не по его внешности или манере держаться на людях. Не всегда совпадает. Сколько раз в последнее время при знакомствах мне говорят (иногда с ноткой разочарования): «Я представляла вас совсем другим». Одна читательница, побывавшая недавно на моем литературном вечере, прислала мне потом записку: «Спасибо еще раз за интересный вечер и за то, что доброжелательно приоткрыли двери своей творческой лаборатории. Мое представление об авторе «Романа с эпиграфами» стало гораздо более живым и теплым». А недавно – Миша Фрейдлин свидетель! в его книжной лавке все и происходило – читатель-покупатель не поверил, что я Владимир Соловьев и потребовал предъявить удостоверение, что я и вынужден был сделать: водительские права всегда при мне.
Книга Кожевниковой называется «Сосед по Лаврухе» (Аграф, Москва, 2003), подзаголовок «Воспоминания», но это не совсем точно. Хоть Кожевникова и тесно общалась со многими из описанных ею персонажей, но иных знала шапочно, а кое-кого и вовсе не знала. Но личное или тусовочное знакомство – еще не ключ к личности человека, иногда наоборот, лицом к лицу лица не увидать, как известно. Что же тогда цементирует эту галерею отлично написанных портретов? Прежде всего, конечно, полемический, провокативный, иконоборческий пафос самой Кожевниковой. Она, если можно так выразиться, пишет всегда наоборот. В первом же очерке про прославленного Олега Ефремова, который даже недолго побывал в ее родственниках (был женат на ее сестре), она стаскивает его с пьедестала, на который он был водружен при жизни и посмертно поклонниками, пишет о его равнодушии, черствости, жестокости, пьянстве. Вполне возможно, что этот очерк предвзят, пристрастен, субъективен, не во всем справедлив, но написан он с блеском, убедительно, талантливо. Вот именно: талант и дает право Кожевниковой «свое суждение иметь», если воспользоваться крылатой фразой из «Горя от ума».
На обложку своей книжки Надя выбрала репродкуцию с картины Рене Магритта «Удовольствие»: дерево, на ветках экзотические птицы, а на переднем плане девушка в старинном платье поедает одну из них живьем. Не то чтобы Кожевникова живоглотка по отношению к своим героям, но препарирует их как анатом, и кайф от этого, несомненно, имеет. Но это как раз нормальное чувство для писателя, у которого не так уж много жизненных удовольствий, помимо удовольствия от удачных опусов. Помните, что воскликнул наш родоначальник, закончив «Бориса Годунова»?
- Ай да, Пушкин! Ай да, сукин сын!
Пусть только не подумает читатель, что все очерки Кожевниковой сплошь разоблачительны. Большинство – наоборот. Она разоблачает лже кумиров, зато грудью становится на защиту, с ее точки зрения, обиженных, оклеветанных, затравленных. Нельзя сказать, что она защищает либо реабилитирует прежнюю сладкую, халявную жизнь, но нынешнее российское время ей явно не по душе – особенно нападки на некогда обласканных советской властью художников. То, чем жила либеральничающая интеллигенция с кукишем в кармане в хрущевско-брежневские времена, теперь как бы узаконено опять-таки либеральничающей московско-питерской прессой. Да я и сам помню эти классические пары: хозяйке Мариинки Наталье Дудинской мы противопоставляли замалчиваемую Аллу Шелест, предпочитали ходить на концерты, когда у дирижерского пульта стоял эмоциональный Курт Зандерлинг, а не ледяной Евгений Мравинский и, само собой, безумно любя великого Рихтера, которого не пускали за границу, манкировали концертами официально обасканного технаря Эмиля Гилельса, полпреда советской культуры за рубежом. Касаемо поэзии я описал это противостояние (затравленный властями Бродский и обласканный ими же Кушнер, «амбарный кот», по позднейшей характеристике И.Б.) в «Романе с эпиграфами», ныне, увы, более известном под издательским названием «Три еврея». В чисто художественном смысле я остался верен прежним своим пристрастиям и страстям. Но вот читаешь сочувственные очерки Кожевниковой о Мравинском, Гилельсе, Леониде Когане, Кирилле Кондрашине, главреде «Литературки» чекисте и цекисте Александре Чаковском и, само собой, об отце, Вадиме Кожевникове, и проникаешься к ним не то что симпатией, но, несомненно, - сочувствием. Милость к падшим призывал? Не только. И у этих официалов были свои хождения по мукам, свои драмы и трагедии. Кое-кто не выдержал – Кирилл Кондрашин смотался за границу на пороге смерти. А сколько стоило тем, кто выдержал и остался! Скрипач Леонид Коган, к примеру, 170 раз звонил в министерство культуры, добиваясь от властей разрешения на приобретение хорошей скрипки за границей.
«Уважаемый Петр Нилович, - обращался этот «официальный» скрипач к тогдашнему министру культуры Демичеву, - согласитесь, что сложилось странное положение: за 34 года зарубежной концертной деятельности я безвозмездно отдал такое количество валюты, которого хватило бы для создания большой уникальной коллекции скрипок, не говоря уже о творческих и духовных силах, здоровье, которые я отдаю нашему искусству, а в результате за все эти годы не смог приобрести скрипки, подходящей моему исполнительскому стилю. Справедливо ли это?»
Так и помер в сидячем вагоне поезда "Москва - Ярославль" по пути на концерт, не дождавшись заветной скрипочки этот скрипач, к тому же печатно, в Нью-Йорке, объявленный одним своим коллегой стукачом без предъявления каких-либо доказательств. Надежда Кожевникова берет Когана под свою сиятельную защиту, чувство порушенной справедливости в ней вопиет, и понять ее можно – даже если с ней не согласен в оценке тех или иных исторических уже персонажей.
- Вы бы и на защиту Кушнера встали от Бродского и от меня, да? – сказал я Наде.
- Да, - последовал ответ железной леди от литературы.
Один из лучших очерков в этой книге – «Рояль из дома Пастернаков». Надя училась музыке, хотя звезд с неба в этой области не хватала. По ее собственному признанию, ее любовь к музыке превосходила любовь музыки к ней. Ей было семнадцать, когда к ним на дачу прибыл рояль с дачи Пастернаков. Но приобретенный Кожевниковами пастернаковский рояль – только повод, чтобы сказать пару добрых слов о Зинаиде Николаевне Пастернак, а та была задвинута на задний план живаговской Ларой – последней пастернаковской любовью Ольгой Ивинской.
Как так случилось, что та, с кем поэт прожил, прошел рука об руку тридцать с лишним лет, оказалась в тени, будто не заслуживающая внимания, - удивляется (нет, скорее возмущается) Надежда Кожевникова. - Материальное ее положение в последние годы было крайне тяжелым. Все сбережения ушли на консилиумы, когда Пастернак болел, умирал. Счета же в зарубежных банках оказались замороженными. Зинаида Николаевна хлопотала о пенсии. Но, как дачный сосед Федин ей ответил, ее пенсия – «дело щепетильное». "А не щепетильно ли,- делилась она с ближайшим своим другом Ниной Табидзе, - вдове такого писателя продавать последнее пальто на толкучке за пятнадцать рублей. Чья это санкция убивать меня среди бела дня, что если это санкция свыше, то я помогу ему покончить с собой".
Вот в этот период, как я теперь понимаю, из дома ушел рояль, на котором, возможно, Рихтер играл, Нейгауз, Юдина... Играла, наверно, и сама Зинаида Николаевна – пианистка, с которой еще в Киеве Горовиц в дуэтах музицировал.
И теперь, спустя многие годы, Надежда Кожевникова корит себя за коросту нравственного равнодушия: «...еще бoльшая непростительная постыдная глупость, тупость, что в семнадцатилетнем сознательном возрасте я, со своими наведенными страданиями, не увидела, не заметила страданий подлинных. Мимо ушей пропустила фразу Зинаиды Николаевны: «А у нас теперь мало кто бывает». Не всполошилась: а с чего Пастернаки с роялем расстаются?»
Человеку, который морально так строг к себе, позволено судить о других. Необходимо писательское мужество, чтобы осудить тех, кто в фаворе, и защитить тех, кто в загоне. Плыть по течению, конечно, легче, но если тебя и вынесет куда, это заслуга течения, а не пловца. От иных характеристик Кожевниковой хочется, как теперь говорят, дистанцироваться – у меня свои вкусы и идеи, у нее – свои. Но идеи и вкусы преходящи.
В отличие от таланта.
Молодец, Надя!
Так держать!