Человек-оркестр: судьба Валентина Парнаха

Осенью 1922 года в Москве в Институте театрального искусства состоялась лекция-концерт странной музыки, которую в Москве тогда еще никто не слышал. Музыка называлась: джаз, а оркестр, эту музыку исполняющий, – джаз-банд.
Представление было не совсем обычным: ведущий этого вечера на музыкальных инструментах не играл, а вместо этого инструменты показывал и пояснял их значение. Он говорил, что за границей музыку «джаз» исполняют американские негры, что звуки эти весьма экзотичны и, если советские граждане хотят приобщаться к современной культуре, надо внедрять и культивировать джаз. После чего лектор, под аккомпанемент пианиста и ударника, показал нечто еще более удивительное: поразительный танец рэг-тайм, сочетавший движения фокстрота и шимми с пантомимой и гротескной машинизацией танцующего тела.
Нельзя сказать, чтобы собравшиеся ничего не слышали о странном лекторе-танцоре. Валентин Парнах. Это имя хорошо знал Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн, композитор Варламов, эстрадник Леонид Утесов. Все они были в этот вечер в зале, все они приветствовали в лице Парнаха новую моду, для которой еще не сложилось имени. Но никто из них не мог бы оценить этого странного человека в целом.
Кто такой Валентин Парнах? На его счет у историков музыки, литературоведов, переводчиков есть разные ответы.
Летописец российского джаза Алексей Баташев писал, что концерты Парнаха оказали очень большое влияние на воображение современников. Помните джаз-банд в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», где дирижер в красном фраке колотит ударными тарелками джаз-бандистов по головам, а те приседают в комическом ужасе? Этот дирижер списан не иначе, как с Парнаха.
Герой Ильфа и Петрова Изнуренков - отчасти Парнах. Пьер Скрипкин и Баян из комедии Маяковского «Баня» сильно напоминают Парнаха. А герой мандельштамовской повести «Египетская марка» назван уже почти прямо: Парнок.
По мнению А.Баташева, Валентин Парнах отразился и в биомеханике Всеволода Мейерхольда, и в ранних работах художника Ладо Гудиашвили. Однако самого Парнаха большинство уже не помнит. Как будто на небосводе культуры случилось солнечное затмение, когда лучи светила видны, а самого светила нет – оно закрыто.
Успешные выступления Парнаха позволили Мейерхольду пригласить необычного артиста в свой театр для постановки танцев. Игорь Ильинский, Мария Бабанова, Лев Свердлин и другие известные актеры-танцоры учились этому искусству под руководством Валентина Парнаха.
А сам он выступал перед участниками конгресса Коминтерна, участвовал в первомайском шествии 1923 года на известной в ту эпоху Сельскохозяйственной выставке. Причем советская печать писала тогда, что «впервые джаз принял участие в государственных торжествах, чего до сих пор не было на Западе».
Помимо своей концертной деятельности, Парнах в те годы выступал во многих журналах со статьями. Он практически первым прояснил российскому читателю сущность джазовой музыки, писал, что это сплав многих культур, соединение традиций Африки, Европы, Азии в один «интернациональный сплав», что эта музыка продолжает очень древнюю функцию «эксцентрического искусства». И связывал эксценрику, кубизм, джаз, древность и современность. Он ссылался на примеры из Библии, в частности, из Второй книги Царств, где Давид танцует перед Ковчегом господним. На этот же эпизод, спустя 40 лет после Парнаха, ссылался Дюк Элингтон.
В книге «Советский джаз», выпущенной в Москве еще в 1972 году, Алексей Баташов писал:
«В 1919 году ансамбль Луиса Митчела «Джаз Кингз» покорил сначала брюссельскую, а затем и парижскую публику. Ошеломленная печать едва находила подходящие эпитеты для новой музыки. В парижские кабаре и казино, где выступали негры, попасть было почти невозможно. В июле 1921 года среди посетителей модного парижского кафе «Трокадеро» оказался 30-летний худощавый блондин с открытым лицом и обаятельной улыбкой. Звали его Валентин Яковлевич Парнах. Ему суждено было стать первооткрывателем джаза в нашей стране. Уроженец Таганрога, Валентин Парнах жил в Париже с 1913 года, занимаясь поэтическим творчеством. Октябрьская революция и открытые ею великие перспективы манили его домой. Как только окончилась Гражданская война, он, избранный к тому вемени Председателем парижской Палаты Поэтов, выехал в Москву. В его багаже, помимо стихов, была полная экипировка для джаз-банда: банджо, саксофон, наборы сурдин, тамтам с ножной педалью, тарелки и диковинные шумовые инструменты. Джаз-банд Луиса Митчела произвел на Валентина Парнаха неизгладимое впечатление. Вскоре по приезде в Москву он опубликовал серию статей о джазе и таким образом оказался первым, кто описал это явление и привлек к нему широкое общественное внимание».
Так рассказывают историки музыки. А вот что знают о том же Парнахе литературоведы.
Недавно московское издательство «Гилея» выпустило сборник парнаховских стихов, переводов и статей под редакцией Евгения Арензона. И биография человека-оркестра получила дополнительное измерение.
Валентин Яковлевич Парнах родился в 1891 году. Обе его сестры стали поэтессами – Елизавета и более известная София, подруга Марины Цветаевой. Настоящая фамилия Валентина – Парнох, для псевдонима он изменил гласную букву на конце и стал Парнах, а его сестра София изменила согласную и превратилась в Парнок. Впрочем, дружбы между братом и сестрой не было.
Переехав в Петербург, Валентин Парнах поступил в университет, изучал романские языки, а также музыку под руководством Гнесина и драматическое искусство в студии Всеволода Мейерхольда.
Перед началом Первой мировой войны, напечатав в Петербурге несколько стихотворений, Парнах уехал в Палестину, затем перебрался в Париж и стал студентом Сорбонны. Собственно, только в Париже он превратился в настоящего поэта. Он – в самом центре богемной жизни. Его сборники стихов «Самум» и «Словодвиг» выходят с иллюстрациями Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, а для книги «Карабкается акробат» портрет Парнаха рисует Пабло Пикассо.
Поэзия Парнаха - сломанная, футуристическая, синкопированная, подобная джазовой эпохе:

Черные жилы бьются в висках и на лбу.
Как у преступника, руки назад.
Непроизвольно глаз мечет зеленый сноп
Исковеркал губу.
Клок ржавых волос –
запекшийся яд.
Скрывай! Материя стоп.
Словно заслышал пророков
трубу.
Удар первый,
Фокстрот,
Твое торжество.
Подрагивающий дервиш.
Пневматический живот.
Марабу
Движений табун.

* * *
Почему же он все-таки вернулся из Парижа в советскую Россию?
«В политически расслаивавшейся русской колонии Парижа, - поясняет его биограф Е.Арензон, - он незаметно советизировался, чувствуя себя на фоне новых беглецов из революционной России чуть ли не эмигрантом из России царской. Издалека перспективы вновь обустраиваемой страны казались безграничными».
На первые месяцы и даже годы в Москве жаловаться было бы грех. Парнах, как уже говорилось, стал заведовать музыкальной и хореографической частью в Театре Мейерхольда; «эксцентрический оркестр» под его управлением исполнял хиты того времени, например «Котенка на клавишах» или балетную сюиту «Бык на крыше». В газетах и журналах Парнах печатал многочисленные статьи о музыкальной культуре современного Запада. Он первым стал пропагандировать драматизм в искусстве Чарли Чаплина, познакомил советских читателей с поэзией французских дадаистов. Его называли московским Жаном Кокто – культуртрегером и первопроходцем.
Однако скоро эйфория прошла, и Валентин Парнах начал понимать, что советские порядки довольно сильно отличаются от парижских. Он жалуется Луначарскому, что его стихи в издательствах не берут, что сделанный им перевод французского поэта Жерара де Нерваля отклонен, что тираническая политика пролетарских писателей и откровенная злоба крестьянских поэтов обрекают его в Москве на молчание.
В своих неопубликованных воспоминаниях «Пансион Мобэр» Парнах писал: «Вдали от Франции всегда любимый мною французский язык зазвучал во мне особым, небывалым очарованием. Во мне накопились залежи французских слов и стремились прорваться наружу, разразиться музыкой. Охваченный жаждой освобождения и новой страстью к латинскому миру, я опять поехал в Париж».
В Париже Парнах печатался и в эмигрантских изданиях, и во французской прессе, писал о театре, о танцах, переводил испанскую литературу. Одно издательство в Париже задумало выпустить в парнаховских переводах стихи испанских поэтов – жертв инквизиции. Затея сорвалась. Странно, но книгу удалось напечатать только в Москве, куда Парнах в начале 30-х возвратился вновь.
Наступила еще одна жизнь, в которой уже не могло быть ни экзотических танцев, ни залихватского джаза, ни собственных авангардистских стихов. Зачем приехал Парнах в Москву 30-х, одному Богу известно, но приехал он на творческую смерть. Двадцать лет, с 31-го по 51-й, Валентин Яковлевич тихо и почти незаметно служил переводчиком Иностранной коллегии при Союзе писателей.
В годы войны он хлебнул неустроенности вместе с большинством. Драматург Александр Гладков, оказавшийся вместе с Парнахом в чистопольской эвакуации, так вспоминал своего коллегу по Союзу писателей: «Валентин Парнах, похожий в своей видавшей виды заграничной шляпе на большого попугая, следил в столовке за пару мисок пустых щей, чтобы входящие плотно прикрывали дверь».
Но несмотря ни на что, он продолжал переводить – в частности, испанского героя Гарсиа Лорку, писал очерки о русских путешественниках по Испании. Ничего не печатали. Прорвался в 1949-м один перевод мемуаров Агриппы д’Обинье, да и то парнаховский комментарий издательство выкинуло. Ему, дважды эмигранту и дважды возвращенцу, еще повезло: он не погиб в 30-е, не был убит на войне, не сгинул в послевоенную кампанию против космополитов.
В 1951-м, полвека назад, Валентин Яковлевич Парнах скончался в своей собственной квартире. Хоронил его Союз писателей, определивший отношение государства к своему гражданину и назначивший в качестве гражданской панихиды – «низшую категорию». Другого, по мнению чиновников, Парнах не заслуживал.
И наш рассказ сегодня – лишь малая попытка исправить эту несправедливость. Хотя бы через 50 лет. Хотя бы в отношении одного человека. Человека-оркестра.