300-ЛЕТИЮ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ПОСВЯЩАЕТСЯ

1. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВЫСТАВКЕ
«Ищу любовь погибшую мою и все, что в жизни мне казалось мило...»
(30 сонет Шекспира в переводе С.Маршака)
Уйдя из Дворца Искусств и разойдясь с мужем, я оказалась «одинокой девушкой с двумя детьми», как называли меня друзья. Один из друзей, Виктор Новиков, и пригласил меня на работу в драматический театр им. В.Ф.Комиссаржевской в качестве фотографа. Виктор был тогда заведующим литературной частью театра, во главе труппы стоял режиссер Рубен Агамирзян. После смерти Агамирзяна Новиков стал художественным руководителем театра.
В шестидесятых-семидесятых годах театр находился в расцвете, в нем играли превосходные актеры. В 1972 году, когда я начала работать в театре, Агамирзян поставил замечательный спектакль: пьесу Григория Горина «...Забыть Герострата!» Как там играли Станислав Ландграф, Наталья Орлова, Иван Краско! Мне повезло, что я могла работать с такими талантливыми актерами, я всех их любила и получала от работы с ними истинное наслаждение. Все фотографии в драматических театрах я снимала только во время действия. Уезжая в Америку, я оставила негативы театру, к сожалению, по стечению обстоятельств многие погибли, остальные театр любезно предоставил мне для подготовки выставки, некоторые фотографии пришлось переснимать с оставшихся отпечатков. Одной из центральных работ экспозиции является фотография: Владимир Особик - царь Федор Иоаннович, крупный план, лицо, залитое слезами...
Особик - явление уникальное, но, как многие в той стране, артист, не нашедший ни должного понимания, ни должных условий для развития. Особик - актер, на которого должен был строиться репертуар. Он закончил Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии в 1966 г. Еще не будучи даже студентом института, снялся в фильме Юлия Карасика «Дикая собака Динго». В начале семидесятых годов я была свидетельницей блистательного, но короткого взлета карьеры артиста. Увидела я Особика впервые в роли Человека от театра в спектакле «...Забыть Герострата!» и была покорена им навсегда. Он присутствовал на сцене на протяжении всего спектакля, но почти не говорил и не действовал - ситуация для актера сложнейшая. И все-таки от Особика нельзя было глаз отвезти, таким значительным было его молчание. «Кто держит паузу» - так озаглавил Юрский свою первую книгу. Паузу держат великие актеры. Каждая реплика, произнесенная неторопливо или страстно, - это был плод раздумий, происходивший на наших глазах.
В том же 1972 году Агамирзян создал один из самых значительных своих спектаклей тех лет: он поставил пьесу Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович».
Выступление Владимира Особика в роли Царя Федора стоит в первом ряду высочайших актерских удач русского театра ХХ века, я в этом нисколько не сомневаюсь и сегодня, по прошествии тридцати лет. В том спектакле подбор актеров вообще был очень удачным: Станислав Ландграф в роли Годунова, Иван Краско в роли Шуйского, Елизавета Акуличева и Тамара Абросимова в роли Ирины, жены царя. Но Особик, игравший Царя Федора, - это было событие в русском драматическом театре, и оно не должно быть забыто.
Сюжет пьесы - напряженная борьба бояр Шуйских за престол против Годунова и его сторонников. На пути и тех и других стоит человек, живущий по другим законам, стоит личность, через сердце которого проходит вся боль мира,- Царь Федор-Особик. Чистый сердцем, он - совесть своих подданных, но они думают, что он их слабость, блаженный, помеха на пути. В Царе-Особике действительно ощущалась некоторая болезненность, но только потому, что чувство справедливости и вера в возможность гармоничного, согласного существования людей была развита в нем до болезненности. Его нравственная чистота казалась людям, погрязшим в интригах, чем-то противоестественным, ненормальным.
Одаренный пластически, актер сделал пластику тела «вторым голосом», способом актерского существования. В своих белых одеждах Царь Особика временами не ходил, а как будто летал, особенно в сцене, где хотел всех примирить. Вскидывал руки, как крылья, и летел от Ирины - к Годунову, от Годунова - к Шуйскому, от Шуйского - к Ирине. Неожиданно останавливался и вслушивался в каждую фразу, всматривался в лица собеседников, затем зажмуривал глаза, чтобы эти лица не видеть и только сердцем постичь сплетение лжи и предательства. Новое испытание обрушивается на Царя, он узнает, что его хотят развести с женой. И это самый страшный удар: посягнули на его святыню - на человеческое сердце, на любовь. И Царь-Особик больше не «видел» сердцем, не способен был понимать, где правда, где ложь. Полет прекращался, начиналось метание по сцене. Как безумный бросался он с печатью в руке к столу и падал сверху на стол, припечатывая приказ об аресте Шуйского, одним движением решая участь Шуйского и свою, потому что с этой минуты начиналась гибель Царя. В агонии метался он между враждующими боярами. И наступал момент, который я помню не только зрительно, я и сейчас в любое мгновение могу «услышать» страшный, из глубины сердца исторгнутый вопль Царя: прижавшись спиной к стене, вытянув вперед руки, как бы отталкивая Годунова, Особик кричал: «Я правду от неправды не отличу! Аринушка!» Затем наступала смерть Царя. «Зорко только сердце, самого главного глазами не увидишь» - эти слова Антуана Экзюпери могли бы стать эпиграфом к роли, созданной Особиком. Ослепнув сердцем, Федор должен был умереть.
Повторяю, я и сейчас слышу этот предсмертный вопль, и сейчас вижу лицо, залитое слезами, мечущиеся по стене тонкие, нервные руки...
Артист вкладывал в исполнение роли столько душевных сил, столько творческой энергии, что дня два после спектакля не мог прийти в себя. За исполнение Царя Федора Иоанновича Всероссийское театральное общество присудило Особику премию за лучшую роль года, на Всесоюзном смотре творческой молодежи в 1973 году ему были присуждены первая премия и звание Лауреата.
И все. Конечно, были новые роли, среди них - удачно созданный им гротесковый образ Бретшейдера в спектакле «Иосиф Швейк против Франца-Иосифа». Но, повторяю, на Особика надо было ставить спектакль, это был актер редкого трагического дара. А театр как будто специально хотел принизить значение актера, новые роли ему давали случайные, иногда даже не соответствующие его актерским данным. Ревновал ли Агамирзян, которому, как и многим режиссерам и хореографам, не хочется делить славу своих постановок с актером? Увы, это - театр, сложнейший психологический организм.
Друзья Особика советовали ему уйти в другой театр, например, в Москву к Анатолию Эфросу. Особик не решился. Он любил свой театр, любил работать с Агамирзяном... Как многие советские люди, страдал некоторым инфантилизмом: боялся перемен, ждал, что кто-то за него все устроит... У Особика была тяжелая язвенная болезнь, с годами он начал много пить. Что еще можно рассказать о бессмысленной гибели талантливого русского человека?
Особик был не просто рожден великим артистом, его творчество было «голосом времени», тем голосом, который твердил людям «империи зла» о чистоте сердца, о его зоркости, о личной ответственности каждого за зло вокруг. Он был на сцене чем-то сродни своему сверстнику, артисту того же поколения, но в балете - Михаилу Барышникову. Недаром в своем последнем русском интервью Барышников сказал, что самый его любимый артист - Владимир Особик.
Последний раз я виделась с Особиком и его женой, актрисой Леной Рахленко (самым верным другом Володи), в 1987 году, когда впервые после десятилетнего отсутствия вернулась в Ленинград. К этому времени Особик ушел из театра и работал в каком-то новом для меня Театре сатиры на Васильевском острове. Снимался на телестудии. Он был болезненно худ, но по-прежнему горели на лице огромные глаза и нервные движения красивых рук дополняли слова. Так сложилось, что в следующие приезды в Россию я Особика больше не видела. Он умер в 1992 году.
Я была рада, что в небольшой книжке Зои Кравчук «Владимир Особик. Судьба и сцена» напечатано так много моих фотографий. Значит они существуют у Лены, значит я все так смогла что-то сделать, чтобы сохранить для будущего образ талантливейшего русского артиста - Владимира Особика.
...Летом 1977 года, в ночь перед моим отъездом в эмиграцию, Володя пришел ко мне после спектакля попрощаться. Голубую рюмку из толстого стекла, из которой он пил в ту ночь, я увезла в Америку.

2. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ВЫСТАВКЕ
«Вы снова здесь, изменчивые тени...»
(Гете, вступление к «Фаусту»)
1974 год. В театре им.Ленсовета - премьера, новый спектакль главного режиссера Игоря Владимирова «Люди и страсти», монтаж из пьес немецких драматургов и «Кавказского мелового круга» Б.Брехта, музыка Г.Гладкова. Это был спектакль большого внутреннего напряжения, одна из лучших постановок Владимирова.
Оба действия объединяли ведущие Алиса Фрейндлих и Михаил Боярчиков, которые пели зонги на слова Г.Гейне. Фрейндлих начинала спектакль. В сценическом полумраке выходила она на сцену в черных бархатных брюках и камзоле и пела своим неподражаемым, нежным голосом с особыми придыханиями и интимными интонациями: «Вы снова здесь изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор... «Пела, завораживая, увлекая за собой в таинственный мир театра. Я не помню, какие именно сцены составляли первый акт, помню только Алису в двух по сути противоположных ролях. Она играла двух страдающих, но таких разных! женщин: Марию-Антуанетту (монолог перед казнью) из пьесы Л.Фейхтвангера «Вдова Капет»и Королеву Елизавету, которая отправляет на казнь свою сестру («Мария Стюарт» Шиллера). Не знаю, в какой роли я отдала бы Фрейндлих предпочтение. Великая актриса! Олицетворение непобедимой женственности и женской силы духа.
Кроме фотографий Фрейндлих-Антуанетты и Фрейндлих-Елизаветы, я еще выставила фотографию из незабываемого (и очень важного и серьезного и для театра, и для того времени) спектакля Владимирова по пьесе Александра Володина «Дульсинея Тобосская»: Фрейндлих - Дульсинея, Равикович - Санчо-Пансо. Все фотографии мне пришлось переснимать со старых отпечатков. Я оставила негативы театру, и театр, я знаю, их хранит. Но когда я попросила дать мне негативы для печати фотографий к выставке, театр мне отказал.
...Впервые я увидела Алису Фрейндлих в жизни в театре Комедии. Была генеральная репетиция для зрителей, не помню какого спектакля. Возможно, «Тени». За молоденькой, но уже известной актрисой театра им. В.Ф.Комиссаржевской Алисой Фрейндлих тогда ухаживал артист театра Комедии, красавец Геннадий Воропаев. Он и пригласил Алису на репетицию. Я помню эту сцену, как будто видела ее вчера. Алиса стояла у того огромного зеркала, которое вделано в стену около входа за кулисы. Я находилась неподалеку, когда к ней подошел Н.П.Акимов. Поцеловав Алисе руку, Акимов сказал: «Когда у нас появились красивые артисты, какая актриса пришла к нам на спектакль! Может быть, Вы и играть в наш театр перейдете?» Алиса подняла на Акимова свои огромные глаза и что-то смущенно прошептала. В театр Комедии она не пришла, да и роман с Воропаевым не состоялся. Вскоре Фрейндлих вышла замуж за режиссера театра им. В.Ф.Комиссаржевской Игоря Владимирова, они вместе перешли в театр им.Ленсовета, где Владимиров стал главным режиссером, а Фрейндлих - ведущей актрисой, и с этого 1961 года начался расцвет театра им. Ленсовета. В тот период я мало видела Фрейндлих , хотя всегда - с восхищением. Поэтому когда Дворец искусств организовал в 1974 году выставку четырех театральных фотографов Ленинграда (Бояров, Пронин, Стукалов и я), у меня не было фотографий Алисы. Но во Дворце искусств в то время бывал практически весь театральный мир. Владимиров, посмотрев выставку, передал мне с кем-то из знакомых предложение перейти к нему на работу, и я согласилась. Я счастливо работала в театре им. Ленсовета почти до самого отъезда в эмиграцию. Перед тем, как идти в ОВИР, я сказала Владимирову о своем решении и предложила, что я сначала уйду из театра, а затем начну оформлять документы. Владимиров страшно расстраивался, говорил всякие горькие слова о том, как же он без меня будет, ведь я его единомышленница в театре, и что я буду у него, конечно, работать до дня отлета самолета... Я поверила в его искренность (да так оно и было в тот момент) и осталась работать в театре. Но на практике ничего хорошего из этого не вышло. На следующий день после моего похода в ОВИР в театр на спектакль явились два «куратора» из КГБ. После спектакля они пришли в кабинет Владимирова, где сидели и болтали о том о сем. Владимирову, которому, как он мне позднее рассказывал, хотелось уйти домой, он прекрасно понимал, зачем они пришли, и он решил ускорить действие. «Хочу посоветоваться, - сказал он, - у меня есть сотрудник...» - «А, вы говорите о человеке, который хочет уехать», - сказал пожилой гебист, не называя меня. -«Да, - сказал Владимиров, - так что мне с ней делать? Уволить?» - «Ни в коем случае, - ответил гебист, - делайте вид, что все в порядке. А не то они едут и уже с Вены начинают жаловаться, что мы их притесняем.» - «Так, может, мне уговорить ее остаться?» - не унимался Владимиров. - «Ни в коем случае, - повторил гебист, - весь ее путь вел ее к этому».
Но директор, узнав о моем решении, лежал в обмороке от ужаса (он еще не был утвержден на своем посту), у меня начались столкновения со стукачами, Владимиров начал нервничать, и я ушла из театра. На прощание одна из вахтерш сказала мне: «Нина, возьми меня с собой!» Актеры были ко мне подчеркнуты внимательны, приходили прощаться, кто-то потом стучал начальству об этих прощаниях, словом, все было как всегда в то славное время. Отважная Рая, администратор театра, игнорируя все возможные неприятности, звонила мне домой после моего ухода и настойчиво звала прийти к ней в театр «чайку попить». Несмотря на запреты директора и уговоры Владимирова со мной не общаться, его секретарша, бухарская еврейка Мила, моя дорогая в то время подруга, пришла провожать меня на вокзал...
Владимирова перед уходом я не видела, но к Алисе пришла в гримуборную после спектакля прощаться, подарила ей фотографии. Она при всех меня обнимала и целовала и говорила: «Я надеюсь, что ты на нас не в обиде, не обижайся на Игоря Петровича, его запугали».
За что мне было на него обижаться? Мне только стоит назвать его по имени, и я вижу: утро, темное зрительское фойе, слегка поблескивают колонны. Из дверей кабинета выходит высокий, красивый седой человек и медленно на длинных, почти не гнущихся ногах идет в буфет, выпивает пятьдесят граммов коньяку и идет на репетицию. Талантливый, импульсивный, противоречивый, увлекающийся... Я с удовольствием разглядывала программы, книжки и брошюры, которые мне пересылали в Америку, где мои фотографии Владимирова и актеров театра и после моего отъезда постоянно печатались (без упоминания моего имени, конечно). Когда я вернулась в Ленинград, мы встретились как старые друзья. На одном из маленьких альбомов, посвященных ему, где на обложке была опубликована моя фотография, Владимиров написал: «Нине на добрую память с различными многочисленными чувствами».
Сколько бы раз я ни приезжала в Петербург, я ни разу не видела спектакли театра на Владимирском проспекте. Написала - и вспомнила. Когда мы оформляли бумаги, уезжая в эмиграцию, копировальных машин не было, копии документов печатали в специальных учреждениях машинистки. Так вот перепечатывает мне машинистка трудовую книжку, я смотрю: Театр Ленсовета, в графе «адрес» стоит прочерк. Я удивилась и спросила: «Почему?» «Чтобы враги не знали места вашей работы», - ответила машинистка. От удивления я просто не нашлась что сказать. Клянусь, я не выдумываю! Но теперь настали другие времена. Знайте, враги, открываю государственную тайну! Театр имени Ленсовета находится на Владимирском проспекте вблизи Владимирской площади.
Наверно, именно потому, что новый спектакль театра им.Ленсовета называется «Владимирская площадь», я и пошла его смотреть. И не ошиблась, я увидела необычный спектакль, при всей его оригинальности, поставленный в традициях этого театра. В 70-х годах Владимиров успешно развивал в своем театре жанр музыкально-драматического спектакля. «Владимирская площадь» - настоящий мюзикл, поставленный известным петербургским режиссером Владиславом Пази по мотивам романа Достоевского «Униженные и оскорбленные» (называется в программке: опера для драматического театра). Музыку написал знаменитый Александр Журбин, который теперь, по-моему, окончательно вернулся в Россию. Пьесу по роману и стихи написал Вячеслав Вербин (псевдоним Славы Дрейера, с которым когда-то вместе проводили время в компаниях Дворца искусств и который тогда пел в компаниях под гитару песни своего сочинения, он когда-то был другом... только начни вспоминать!) Получился первоклассный, очень трогательный мюзикл, к которому Журбин и Вербов написали настоящие шлягеры, вроде песни нищих «Подайте» или песни Нелли «Разбилася тарелочка». Постановка динамичная, музыка доставляет удовольствие, стихи хорошо написаны, актеры, на удивление, почти все хорошо поют! Я даже увидела старых знакомцев, актеров из тех, 70-х, и порадовалась, во-первых, их мастерству (особенно хороша Елена Маркова в роли Бубновой, содержательницы заведения), во-вторых, тому, что, в отличие от старых актеров театра Комедии, эти заняты в спектаклях. Словом, будете в Петербурге - рекомендую посмотреть, адрес театра я рассекретила.
Попробовала я войти в знакомый мне кабинет, открыла тяжелую дверь... Сначала я увидела высокую искусственную елку с игрушками (июнь месяц), какие-то предметы, покрытые тряпками. Две женщины сидели на столе и болтали. Я все-таки спросила у работников театра, что же там теперь, в том кабинете Владимирова? Оказалось, там музей театра, но он сейчас закрыт...
Приезжая в Петербург, я не всегда могу пойти на спектакли с Алисой Фрейндлих: не помню, когда Фрейндлих перешла работать в театр БДТ - до или после смерти Владимирова. Мне кажется, что она не слишком много там занята... Такая актриса! Но в этот раз, наконец, наши расписания совпали, и я посмотрела спектакль «Аркадия»: пьеса классика английской литературы Тома Стоппарда, постановка эстонца Эльмо Нюганена. Это занятная пьеса, где действие происходит попеременно в двух разных веках. Алиса играла Леди Крум. Была она прелестна, и казалось совершенно естественным, что молодой учитель ее дочери теряет от нее голову. Вообще спектакль хороший, но меня поразили молодые актеры: их не слышно в третьем ряду партера! Неизвестный мне, но любимый зрителями А.П.Астраханцев, играл главную роль домашнего учителя, играл интересно... но я не понимала ни одного слова! Он и некоторые другие актеры что-то бормотали себе под нос. Мне казалось, что эта мода, говорить «как в жизни», давно прошла (она возникла еще в 60-х годах). Текст состоял буквально из реприз, во всяком случае, каждую фразу надо было подать, что и делали Фрейндлих, А.Ю. Толубеев и М.К. Лаврова, т.е. артисты старшего поколения, но молодые...
Вскоре после спектакля Алиса уезжала с театром на гастроли, я не надеялась, что она успеет прийти на выставку. Я привезла ей несколько фотографий, запаковала и оставила на контроле. «Я Алису Бруновну не пропущу, не беспокойтесь!» - уверял меня дежуривший служитель.
Сижу в зале, с кем-то болтаю. Вдруг слышу: «Смотри, кто идет!» И я увидела Алису, одетую во что-то скромное, неброское. Мы ходили с ней по выставке. Увидев портрет Владимирова, она вздохнула неповторимым вздохом Алисы Фрейндлих и сказала: «Я вспоминаю его любовно. У нас были разные проблемы в отношениях, но я его любила». И она так грустно смотрела на фотографию, что я тут же сняла ее со стены и отдала Алисе. Потом мы спустились к выходу из дворца, я забрала пакет с фотографиями, стоявший у лестницы, и тоже ей отдала.
Вечером, когда я уходила из Дворца, служитель сказал мне: «А Фрейндлих так и не приходила за фотографиями!»
Когда Алиса ушла, я открыла книгу записей и прочитала: «Ниночка, моя дорогая! Лучшие мои фотографии - Твои - спасибо тебе. Ты останавливаешь мгновения самые-самые, и так любя, так тонко избирая их. Храни тебя Бог!
Твоя Алиса (Фрейндлих)».
Нет ни одного диплома, ни одной медали, ни одной награды в мире, которые могли бы сравниться для меня с признанием Алисы Фрейндлих.