Друзья - товарищи
Рвать окончательно Алексей не собирался. Решил: бог с ним, приглашу в гости. Жизнь-то под гору, друзьями юности бросаться не след. Ну не взял Григорий деньги, наутро спохватился, позвонил, чтобы взять, но Алексей швырнул трубку. Деньги он намеревался передать дочери, укатившей десять лет назад в Америку, но так себя там и не нашедшей. Впрочем, как пианистка она как будто состоялась, но давно известно, что артистам в Америке живется не сладко. Вот и его дочь: выигрывала какие-то конкурсы, о ней писали газеты, а денег вечно нет. Алексей, вполне прилично зарабатывая в одной из московских газет, иногда подбрасывал ей с оказией пару сотен “зеленых”. Григорий и был оказией: ехал в ту же Америку навестить сына. [!]
Было одно время поветрие в России - все драпали за границу. Кто куда мог, куда глаза глядят: в Израиль, в Австралию, даже в Германию. Это “даже” многое вмещает…
Попасть в Америку считалось большой удачей, то есть редко, казалось бы, кто туда попадал. На самом же деле кого ни возьми, у всех дети в Америке. Тем более - у знаменитостей. У Аркадия Арканова, например, у Людмилы Сенчиной, у Татьяны Самойловой. Никого, кроме артистов, Алексей вспомнить не мог, мы ему подскажем: у известной писательницы Татьяны Толстой. Сына ее, кстати говоря, тоже зовут Алексеем, ну да не в этом дело.
Григорий, как уже сказано, взять деньги для дочери Алексея отказался. Что-то стал мямлить в том смысле, что его сын сразу передать Ире их не сможет: она - в Нью-Йорке, он - в Калифорнии, надо, стало быть, класть их в банк. А делать это никак нельзя, потому что придется тогда с этих денег, трехсот долларов, платить налог. Алексей не поверил своим ушам, решил, что его институтский друг спятил. Потом оттаял, успокоился. А с какой, собственно говоря, стати сын Григория должен лишаться пяти долларов - деньги в Америке даются нелегко... Кто Ирина Михаилу? Родственница? Невеста?..
Тут Алексей вспомнил, как Григорий когда-то, когда их дети - ровесники бегали еще в начальную школу, ляпнул: “Я своего Мишу за твою Иру не отдам!” Именно так и сказал: Мишу за Иру, хотя отдают наоборот - ее за него. Присутствовавшая при этом разговоре покойная мать Григория ахнула: “ Как ты смеешь такое говорить, Гриша?!”
Женоподобный Миша был круглым отличником в школе, потом - в институте, подавал большие надежды. Надежды оправдал: пробился в Штаты в аспирантуру, защитил докторскую и приглашен был не куда-нибудь, а в компанию “Моторолла”. Те, кто пользуется мобильником, хорошо знают эту компанию: ее телефоны в ладони можно спрятать…
Алексей не помнил, хоть убей, отчего возник матримониальный вопрос и почему Григорий решил с ним, Алексеем, не родниться. Очень смутно, едва-едва брезжило опять что-то денежное. Считал, что ли, что сын его будет богат и не снизойдет до жены - бесприданницы? Но почему же так бестактно, так беспардонно ужалил институтского друга? Да еще при собственной матери? По нынешним меркам Алексей должен был дать ему в морду, развернуться и хлопнуть дверью. Почему не дал, не хлопнул? Какой комплекс мучил Алексея, он не понимал.
Потом, когда оба их ребенка повзрослели, Алексей спросил Ирину, нравится ли ей Миша. Та вскинула брови: “ Да ты что, пап! Во-первых, он ниже меня ростом. Во-вторых, он очень себе на уме, скуп, как Плюшкин, ты этого не понял? Разве это мужик?”
Алексей был как бы отмщен, и когда его бывший друг отказался взять деньги для дочери, написал ему: ты, мол, боишься, что деньги - предлог для встречи наших детей? Да Ира в гробу твоего Мишу видела!.. Письмо, конечно, не отправил, а догадался вот о чем: у него, у Мишиного папаши, была идея фикс, возникшая, наверное, сразу после рождения сына: все, в том числе конкретная девушка Ира, хотят заарканить Мишу в мужья.
…Григорий пришел в гости одним из первых. Вручил жене Алексея дешевенький букетик, а ему - Алексей едва уловимо покосился на этикетку - средненького какого-то вина. Беря холодную с мороза бутылку, Алексей живо представил себе, как его друг прикидывал: нет, эти цветы слишком дороги, а вот те - соответствуют случаю. С вином - та же история. Компьютер, а не голова! Зело скуп друг - товарищ. Сын, стало быть, весь в него. Так зачем же Алексею надо было приглашать Григория в гости, пытаться мириться? Да затем, уговаривал себя Алексей, что жизнь-то под гору, что…
Копить обиды - себе дороже, отринуть - не получалось. Совсем уж давно дело было. Алексей, когда разводился с первой женой, попросил закадычного дружка прийти в суд. Та, первая, решила не просто развестись, а выкинуть Алексея из Москвы, лишить желанно-постылой московской прописки. Мотив, подсказанный ей нанятым адвокатом, был прост: женился без намерения создать семью. Значит, брак фиктивный, суд лишает господина Гордеева прописки - и убирайся в свою захолустную Калугу.
- Ну как же, товарищ судья, семьи не было? Да мой друг Григорий сто раз бывал у нас в гостях, ночевать оставался - то один, а то и с девицей.
- А подать сюда Тяпкина-Ляпкина, - говорит судья, -Григория то есть…
В суд Григорий не явился. На носу была защита кандидатской, на кой черт, видимо, рассуждал он, в нарсуде светиться?
Все окончилось для Алексея благополучно, он развелся, снова женился - на сей раз удачно, Ирка появилась, но первая кошка между друзьями пробежала тогда. “Вот тебе и третье плечо,” - усмехался Алексей. Но что-то его к Григорию все равно тянуло. Что? Желание что-то доказать? Может быть. Алексей, не сознаваясь самому себе, чувствовал, что его друг способнее, осбенно в технических науках, обыкновенный комплекс неполноценности мучил его. А то, что доброе, сострадающее сердце важнее самых-рассамых способностей, Алексей по молодости не понимал, оттого и комплексовал, и дергался.
Со школьных лет Алексей писал стихи, баловался, как говорят, рифмами. Кое-кто, чуть ли не Евтушенко, стихи его хвалил. А тут звонит как-то Григорий и - с ходу: “Слушай, я стихи к ленинскому юбилею написал:
Мы живем по Ильичу,
а надо бы по Гринвичу.”
Не спросил: как, мол, тебе, это двустишие, а с присущей ему безапелляционностью подвел итог: “Это лучше, чем все тобой написанное, вместе взятое...”
…Расселись за столом, накрытым модной, расписанной самодеятельным Джексоном Поллоком скатертью, стали прицеливаться к закускам. Жена Алексея расстаралась: нашинковала салатов, покрыла свекольно-майонезной “шубой” селедку, даже собственную икру, как шутил Алексей, метнула на стол: в глубокой хрустальной лодке ожидала ложку баклажанная икра. Настоящая же икра рыхлыми красными холмиками приютилась на яичных желтках с белой (белковой) каймой. Сторожевые вышки бутылок, прямоугольные бумажные башни соков…
Есть, как всегда, стали, не дожидаясь выпивки, но осторожно, как бы извиняясь за свое голодное нетерпение.
Алексей пил маленькими глотками, не позволял доливать себе - недели две нестерпимо сверлило под левой лопаткой. Мог быть остеохондроз, но скорее всего - сердце. И тут он, глядя на сидевшего напротив Григория, на его совсем почти закрывшийся - отчего бы это? - левый глаз, снова вспомнил, как тяжело перенес операцию на сердце, как сидящий напротив него, по сути, чужой, враждебный, самонадеянный человек, много лет считавшийся его другом, навестил его после операции не в чазовском институте - добираться туда Григорию было далеко и неудобно, а уже у Алексея дома - недели через две после выписки. Сидели на кухне, растерзанный Алексей - прислонившись спиной к горячей трубе отопления, Григорий, как и сейчас, - через стол напротив. И с какой-то брезгливой жалостью упрекнул его: “Ну чего ты, Леха, раскис? Заштопали грудь, все теперь в порядке!..”
-Ну как, твой Мишка не женился еще? - вдруг спросил Алексей своего визави и сам удивился неожиданному, едва ли не дерзкому вопросу. Григорий густо, как было всегда, когда он нервничал, покраснел.
- Да нет пока. Дом в Калифорнии построил, а жениться, говорит, пока рано…
- А Ирка моя успела не только развестись, но и соорудить новый, интернациональный брак. С каким-то голландцем…
Встали из-за стола, заиграла музыка. Да не музыка, а тягомотина какая-то.
- Кто это поет? - громко спросил Алексей у жены. - Алсу? Да поставь ты что-нибудь приличное!..
- Иди сюда, Гордей, - тихонько тронул Алексея за рукав их с Григорием сокурсник. Они не виделись сто лет, особо-то в институте не дружили, но тепло как-то симпатизировали друг другу. Эрик был в институте комсомольским секретарем, штангистом, оттого и кличка у него была “Железкин”. Добрый малый с толстыми семитскими губами. Пригласил его Алексей специально, чтобы, как он любил выражаться, уравновесить ситуацию.
Они вышли на балкон, Алексей схватился обеими руками за крашеную зеленой краской обжигающе холодную ограду балкона. Сделал трубочкой губы, выдохнул пар изо рта.
- Ты что, Алексей, ничего не знаешь про Гришкиного Михаила?
Алексей не любил сплетен, неопределенно пожал плечами. Но Эрик, выдержав паузу, растягивая слова, отчетливо произнес: “Сын-то у него - того... Полюбил другого…”
Алексей грязно выругался, рванулся к стеклянной двери балкона и бросил, обернувшись, опешившему Эрику:
- Пойдем выпьем чего-нибудь… к чертовой матери!
