Мастер некролога

Общеизвестна латинская поговорка, которая, согласно Диогену Лаэртию, впервые была высказана древнегреком Хилоном, VI-й век до нашей эры: «О мертвых или ничего, или хорошо». Куда менее известна полемическая парафраза этой поговорки: De mortus – veritas, то есть о мертвых – правду. Именно этим принципом руководствуется газета «Нью-Йорк таймс» на своей траурной странице, доведя искусство некролога до высокого совершенства, сделав некролог литературным жанром. Естественно, при той специализации, что существует в американской журналистике, появились мастера этого жанра – самым искусным из них был покойный Олден Уитмен. Помянем его, чтобы поговорить заодно об искусстве газетной эпитафии.
Олден Уитмен был не только виртуозным мастером некролога, но также первым, кто превратил его из формального либо панегирического жанра в портретно-аналитический. Его называют пионером модерного или «актуального» некролога. Он не просто усовершенствовал старинный жанр, но видоизменил его до шока: ввел, например, новую тональность – не трагически-торжественно-эпическую, а – дельную, динамичную, нейтральную. Стереотипному «слову об умершем» - то, что журналисты иронически называют «чеканить мемориальный профиль» - предпочитал развернутое изображение анфас. Сообщал не только результаты и итоги завершенной жизни, но и выисканные подробности и даже интимно-личные черты покойного. Подчеркивал его особость, давал четкую и яркую – энергетическими вспышками – раскадровку именитой жизни.
Его газетные эпитафии жизнерадостно утверждали жизнь. О смерти речь не шла в них - скупая констатация факта. Без всяких скорбных или раздрызганных придыханий, без «увы», «как ни ужасно», «к великому сожалению». Ветеран-некрологист от «Нью-Йорк таймс» был занят жизнью, живыми незаурядными людьми, ставившими свою планку жизни – все равно, в какую сторону – но очень высоко. Смерть не была темой этих некрологов, никак их не интонировала – даже насильственная, внезапная или слишком ранняя. Кстати, смерть изымается как из ежедневного быта американца, так и из его будничного сознания. По американцу, смерти нет. Изымая смерть из своих некрологов, Олден Уитмен действовал по американцу. А также по другому древнегреку, который сказал, что нелепо думать о смерти: пока мы живы, её нет; когда она есть – нас нет.
Некрологи за подписью Олдена Уитмена написаны, как это ни парадоксально, живо, увлекательно, остроумно (если покойный давал хоть малейший повод), с информационным блеском. У него было множество поклонников, дважды выпускал он сборники своих избранных некрологов, и если не получил за них Пулитцеровскую премию, то только потому, что жюри не успело или не догадалось добавить категорию некролога к уже существующим двенадцати, по которым распределяются эти высшие в США журналистские премии.
Вот секрет удачи Олдена Уитмена - все его некрологи (а он сочинил их сотни!) подготовлены и написаны... загодя, иногда даже задолго до смерти его героев. Более того, после смерти Уитмена осталось немало сочиненных им некрологов, которые ждут своего часа, ибо их персонажи пережили их автора: президент Рональд Рейган, например, или писатель Сол Беллоу. Даже молодость его будущих героев не смущала писателя некрологов. В конце концов, все мы ходим под Богом, никто не застрахован от лихой пули или авиа- или автокатастрофы, как те же – недавние примеры - сенатор Пол Веллстоун или Джон Кеннеди Младший. Давний пример – Джон Леннон. Казалось бы, готовить некролог молодой, а то и юной знаменитости – жуткое дело! Мороз бежит по коже от такой адской предусмотрительности. Ан нет! Именно молодые именитости воспринимали визит к ним некрологиста с энтузиазмом, с азартом. Не о смерти они думали, а о своей жизни после смерти. А критерий отбора нашего некрологиста – степень знаменитости, а не возраст клиентов.
У читателей «Нью-Йорк таймс», прознавших о практике накапливания прижизненных некрологов, возникали сомнения морального порядка – а правомочно ли писать некролог, не дожидаясь смерти человека? Не переходит ли здесь журналистский профессионализм в цинизм? Ведь каково узнать еще живому человеку, что про него уже сочинен некролог?! Все равно, как гробовщик стал бы снимать мерку с живых будущих своих клиентов...
Но Олден Уитмен и не делал тайны из того, что он гробовых дел мастер от журналистики. Он изобрел свой жанр и свою стилистику предварительного некролога из чисто профессиональных соображений. Он слишком хорошо знал, как поспешно, неряшливо и эмоционально-сумбурно составляются некрологи по горячим следам смерти. Его некрологи были авторскими, за его именем, все его знали именно как некрологиста, и многие почтенного возраста знаменитости даже искали с ним знакомства, надеясь, что он сочинит им яркую газетную эпитафию. Да, представьте, бывает и такого рода честолюбие.
Дважды Уитмен наведывался к Набокову – в 1969 и 1971 – и оба раза приурочивал свои визиты к дню рождения этого, загадочного для Уитмена, русско-американского писателя. И Набоков, тонкий знаток парадоксов и иронии судьбы, не углядел ничего странного или бестактного в появлении автора своего будущего некролога на своем дне рождения. Наоборот, принял его как желанного гостя, и на шутливый вопрос Уитмена - «Если бы пожелания в день рождения были связаны только с лошадьми, что бы вы пожелали себе?» - ответил точно по-набоковски: «Пегаса, только Пегаса».
Вообще, в этой давней практике прижизненных некрологов, крупные газеты и информационные агентства профессионально и опосредованно утилизируют исконный человеческий позыв – заботу о будущем или, по Монтеню, «простирать заботы о себе за пределы своего земного существования». В широком диапазоне от древнегреческих поэтов, имевших обыкновение сочинять прижизненные автоэпитафии, до русского поэта князя Вяземского, автора «Эпитафии себе заживо», и французского кинорежиссера Франсуа Трюффо, разработавшего сценарий собственных похорон, с распределением ролей на панихиде и сочиненными им самолично на пороге смерти траурными текстами для выступающих, - человек демонстрирует фантастическую способность «жить своей собственной смертью».
Одному только человеку удалось заглянуть в собственный газетный некролог, хоть это и было против правил и против закона. Писателю Сомерсету Моэму.
Однажды к нему заявился корреспондент солидной газеты брать интервью и, похлопав по папке, похвастал:
-У нас тут есть на вас всё.
-А некролог есть?
И узнав, что есть, Моэм сказал:
-Дайте мне почитать. А взамен я вам дам лучшее интервью, на какое способен.
-Если узнают, что я дал его вам, меня уволят, - испугался журналист.
- Да кто же узнает, - сказал Моэм. – Я вас не выдам.
Поколебавшись немного, журналист порылся в папке и вручил писателю его некролог. Он был уже набран и мог быть вставлен в номер хоть за час до сдачи. Это были три четверти колонки, с точки зрения Моэма, вполне приемлемые.
Читать о себе в прошедшем времени было престранно. По его собственным словам, Моэм почувствовал себя бестелесным духом.
-Вы удовлетворены? – спросил журналист.
-В целом все достаточно верно, - ответил писатель. - Только несколько холодновато. Мне бы хотелось, чтобы автор отозвался обо мне с большей теплотой.
Но это, так сказать, уникальный, беспрецедентный случай. Другим будущим покойникам так и не удалось узнать, что о них напишут post mortem.
Открыв штатную единицу некрологиста в своей редакции, «Нью-Йорк таймс» легализовала и профессионально зафиксировала эту универсальную человеческую черту – воспринимать смерть в категориях жизни. Добирать от смерти, что недобрал при жизни – признание, славу, бессмертие. И вот, благодаря своим блестящим некрологам, Олден Уитмен сам стал знаменитостью и был желанным гостем на литературных вечерах и политических банкетах.
Его некролог – литературный портрет выдающегося человека, итог его жизни, расклад его достижений, ошибок, противоречий и неувязок с судьбой. Олден вкладывал в свои некрологи не только талант, но и энергию, исколесив весь свет, чтобы взять неформальные интервью у еще живых Чарли Чаплина и Мориса Шевалье, Чарлза Линдберга и Бертрана Рассела, Гарри Трумэна и Хо Ши Мина, Генри Миллера и Пабло Пикассо, Роберта Оппенгеймера и Альберта Швейцера... И многие из них, зная или догадываясь о траурной миссии Олдена Уитмена, тем не менее, ревностно помогали своему посмертному биографу. В келейных беседах с ними штатный гробовщик получал уникальную информацию, редкостные детали, глубоко интимные признания – все то, на что не смел рассчитывать самый прославленный журналист. Его расчет был безукоризнен: заботы о будущем или посмертное честолюбие у «випов» сильнее хлопот о прижизненной славе.
Так вышло, к примеру, с бывшим американским президентом Гарри Трумэном. Олден Уитмен встретился с ним за шесть лет до его смерти. Уже после обмена первыми репликами Трумэн со свойственной ему грубоватой прямотой сказал автору своего будущего некролога: «Знаю, зачем Вы здесь, и готов помочь чем только могу».
С иными, однако, приходилось вести долгие дипломатические переговоры перед тем, как они соглашались на таинственное собеседование, да и потом необходим был немалый такт и осторожность, чтобы это неформальное интервью – с непременным обещанием ничего не публиковать до смерти интервьюируемого – довести до конца.
Естественно, кое-кто отказывался встретиться со своим посмертным портретистом. Среди них – знаменитый Чарлз Линдберг, совершивший первый беспосадочный перелет через Атлантический океан. После обрушившейся на этого почтового летчика всемирной славы, у него возникла острая идиосинкразия к журналистам. Он бежал от них в Англию. Вторая мировая война, Линдберг вынужден вернуться в Америку, где продолжал жить анахоретом и даже завещал похоронить себя за три часа после смерти, чтобы репортеры не успели о ней разнюхать и вломиться в его траурный дом. Тем не менее, именно некролог Чарлза Линдберга стал одним из шедевров в скорбной коллекции Олдена Уитмена.
Как так получилось?
Уитмен никогда не довольствовался справочными данными о своих персонажах, но подходил к ним как романист к своим героям, представляя их во всей сложности и противоречивости. А Чарлз Линдберг был именно таким героем, который требовал романного подхода. 33 с половиной часа полета над Атлантикой сделали Линдберга национальным героем, но дальнейшая его жизнь была полна противоречий. Под влиянием французского ученого Алексиса Каррела он увлекся теорией расового превосходства, принял военную награду от Геринга, выступал против войны с нацистской Германией, полагая, что в ней заинтересованы только евреи. За все это Линдберг был подвергнут в Америке остракизму, от него отреклись мать и сестра, президент Рузвельт отзывался о нем в частных беседах как о наемном агенте нацистов. Однако когда война началась, Линдберг захотел участвовать в воздушных боях против Германии, в чем ему было отказано, и только в 1944 году, после многократных повторных прошений, был допущен до военных операций, совершил несколько боевых вылетов. Президент Дуайт Эйзенхауэр присвоил ему звание бригадного генерала. До конца своих дней, однако, Линдберг не признавал, что немцы в преступлениях против человечества отличились больше, чем другие народы. «То, что немцы делали с евреями в Европе, мы делаем с японцами в Азии», - говорил он.
Вот об этом обо всем, ничего не скрывая, а наоборот, сталкивая противоречивые, абсурдные, горькие факты, и написал Олден Уитмен в некрологе Чарлза Линдберга. Не забудем, что газетный некролог – искусство отточенного лаконизма, информационной четкости и формальной логики. То, что у меня здесь вышло протокольной скукой, у Олдена Уитмена было афористичным, захватывающим жизнеописанием героя, «разбившего сердце Америки», где буквально каждая строка заряжена смыслом, стилем и информацией.
Другой пример – считающийся классическим некролог Роберту Оппенгеймеру, который, с одной стороны, был отцом американской атомной бомбы, а с другой, выступил против создания водородной, за что был обвинен в «нелояльности» и отстранен от секретных работ. «С 16 июля 1945 года, начиная с пяти тридцати утра по отсчету военного времени, Роберт Оппенгеймер провел оставшиеся ему годы жизни в слепящей тьме атомного взрыва, происшедшего в этот момент на полигоне в Аламогорло, штат Нью-Мексико», - так начинает Олден Уитмен некролог Оппенгеймеру, искусно сплетая общее, эпохальное и сугубо личное. И далее дает развернутый, многогранный портрет этой, вероятно, самой трагической фигуры в истории атомной физики.
«Хороший некролог должен быть как отлично сфокусированный снимок», - сказал как-то Олден Уитмен. Этого он и добивался в сочиняемых им словесных портретах, возведя некролог в ранг журналистского искусства. Неудивительно поэтому, что многие читатели «Нью-Йорк таймс» начинают чтение газеты именно с этой скорбной страницы. Неудивительно и то, что забота о собственном некрологе омрачает труды и дни очень многих деятелей искусства и литературы. Не знаю о научных кругах, но допускаю, что и там бушуют свои «некрологические» страсти.
Еще в первый год нью-йоркского кочевья мне довелось быть свидетелем страстной сшибки двух университетских профессоров-славистов по поводу их будущих некрологов: обсуждался вопрос, с жуткими для меня тогда подробностями, будет некролог мини или макси, с портретом или без, вверху или в центре скорбной страницы (то, что не внизу, они знали железно), с подзаголовками или без (Олден Уитмен ввел несколько категорий некролога, соответственно заслугам покойного). Их едкая перепалка на тему, чей некролог окажется престижней, показалась мне тогда воистину «кошмаром серого лошадя» (как перевел один из спорщиков русскую идиому «бред сивой кобылы»). Однако со временем я уяснила, что застенчивое и честолюбивое примеривание на себя нью-йоркского некролога входит в привычку не только у американских, но и у многих эмигрантских деятелей искусства и литературы.
Знакомый художник, ценящий юмористическую сторону жизни, нервно прикидывал, положен ли ему по рангу некролог в «Нью-Йорк таймс». Он также закипал при мысли, что в день появления его некролога (он не всегда совпадает с датой смерти и может, в связи с рабочей загруженностью скорбной страницы, быть отодвинут на целую неделю) загнется некстати какая-нибудь мировая знаменитость, и тогда его некролог будет автоматически понижен в ранге, лишен фотографии и засунут в самый низ газетной полосы. Прошел год, и тот же известный художник, продолжая, очевидно, неустанно размышлять на эту тему, сообщил с мрачноватым торжеством, что у эмигрантского художника несомненные преимущества перед аборигенами – есть шанс отхватить сразу два некролога, вместо одного: на родине и в «Нью-Йорк таймс» (дай Бог, чтоб его догадка не скоро подтвердилась).
Помню Сергея Довлатова, который живо интересовался, напечатает ли «Нью-Йорк таймс» его некролог, и Владимир Соловьев предсказал Сереже, что некролог будет с фотографией. Как и оказалось.
Теперь мне ясно, что «некрологические» хлопоты – дело привычное и дело житейское, ничего общего с мыслями о смерти и с предчувствием смерти, как правило, не имеющее. Вот каких степеней достигло посмертное честолюбие - и всё благодаря Олдену Уитмену.
Примечательная деталь: некролог Олдена Уитмена принадлежит перу... Олдена Уитмена. Он написал его задолго до смерти и только добавлял новые факты. В самом деле, зачем доверять другим дело, в котором ты достиг совершенства? И, наконец, зачем затруднять других своей смертью? Олден Уитмен все привык делать сам.