Музей под открытым небом

Музей под открытым небом
Из путеводителя по Ленинграду

Жизнь призрачна в музейных городах,
словно в огромных полутемных залах.
Молчит гранит на серых площадях,
зато отчаянно живут
вокзалы,
выбрасывая жирную толпу -
полки самоуверенных
туристов,
не знающих обычаев табу,
ни цен на памятники исторические.
Олжас Сулейменов

Вот парадный подъезд
по торжественным дням.
Целый город с каким-то
испугом
подъезжает к заветным дверям,
одержимый холопским
недугом.
Н. А. Некрасов.

Самолет идет на посадку. Пассажиры пристегнули ремни. Мысленно они уже не здесь, в надоевшем за долгий полет тесном салоне, а на улицах и площадях того города, огни которого приближаются им навстречу. Еще минута, в динамиках что-то щелкнет и раздастся голос: «Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в городе Санкт-Петербурге».
Но на мониторе компьютера вспыхивает надпись: MISSION ACCOMPLISHED. Я вижу, как он встает и отходит к окну. Он знает, еще не время, еще должно пройти много лет, прежде чем он увидит огни своего города не на экране компьютера, а из иллюминатора самолета.
Вечером я снова вижу его за экраном компьютера. Он делает домашние задания, пишет сочинение о ценностях американской демократии, а из динамиков слышится голос Олега Митяева: «И однажды этот город ты предашь и в другой далекий город убежишь...». Он еще не подозревает, что время и расстояния играют с нами скверные шутки. Разведенные в пространстве, они оба, город и человек, будут неизбежно и неприметно меняться, все дальше отходя друг от друга. Так постепенно стираются из памяти и забываются черты тех, кого мы любили и с кем надолго расстались. Мы стараемся вспомнить их, напрягаем память, отбрасываем плохое и бережно храним хорошее, и постепенно светлое, но зыбкое воспоминание заменяет облик реального, живого человека. Наши друзья растут, стареют, приобретают новые привычки и новых друзей, и мы ахаем и поражаемся, нечаянно встретив их после долгой разлуки, и мы утешаем друг друга, что ни капельки не изменились, а сами судорожно пытаемся разглядеть за лысинами и морщинами милые нам черты, и не находим их.
Так и с городами, где мы жили в той жизни. С ними нельзя надолго расставаться, иначе вы рискуете оказаться в музее. И дело не в том, что они меняют свой облик, в Петербурге все так же «светла Адмиралтейская игла» и все так же «стынет в грозном нетерпеньи конь великого Петра». Но ведь Петербург - это нечто большее, чем прейскурант достопримечательностей. Город - это сложный организм, он принадлежит не только тем, кто живет в нем сейчас, но и тем, кто жил здесь прежде. Год за годом, век за веком он копил людское дыхание и шум шагов, бережно наслаивал одно воспоминание на другое, и постепенно, не сразу, у него проступало свое неповторимое лицо, как медленно и незаметно приобретает индивидуальность лицо младенца. И так же, как люди, города умирают. Смерть приходит к ним по-разному - в грохоте осадных таранов врывается она на улицы Карфагена или тихо шелестит песком на улицах Петры. Но бывает, что города умирают другой смертью: они забывают тех, кто шагал по их улицам сотни и даже десятки лет назад, и выдирают тайком целые страницы из своей истории. Так, из истории Петербурга как-то незаметно выпала блокада. Когда-то в Ленинграде любая экскурсия по городу включала в себя посещение Пискаревского кладбища и рассказ о блокаде. И у людей что-то перехватывало в горле, когда гиды на разных языках читали им слова Тани Савичевой: «Все умерли, осталась одна Таня». Пискаревское кладбище и блокада были не просто страницей истории, это была сама наша жизнь.
Вскоре рядом с кладбищем появились фарцовщики и бойкие продавцы матрешек и ушанок, а потом туристские автобусы вообще стали все реже посещать его - далеко от центра, много времени теряется, лучше уж завести туристов в сувенирную лавку. И город совершает свое первое, маленькое предательство.
И вот уже все позволено и уже так мало надо, чтобы город изменил себе полностью. Всего-то - на исходе его третьего столетия, пятьдесят лет назад родился в нем мальчик Вова, который позже стал президентом России. Судьба жестоко посмеялась над Петербургом, подбросив ему этот искус. Заброшенный и оплеванный властями, низведенный до ранга областного центра, город наконец попал в случай, и вот уже как стареющая красотка, неожиданно обласканная молодым щеголем, он спешит вовсю воспользоваться своей удачей, и выстраиваются в длинную очередь холуи и шестерки, и разыскивают в Петербурге «Путинские места» с не меньшим рвением, чем эти же люди разыскивали в городе ленинские места в не такие уж далекие от нас времена Советского Союза. И сочиняют, истекая слюной от своего холуйства, слащавые рассказы про примерного пионера Вову и воспитывают на его примере детей, а губернатор Яковлев выдвигает Путина на звание почетного гражданина Санкт-Петербурга. В общем, прекрасный наш президент, в Петербурге «все хорошо, все хорошо».
Да, в городе действительно все нормально: разваливаются дома, собирают бутылки бездомные, попрошайничают в подземных переходах калеки и бабушки в аккуратно подвязанных платочках, и вообще Петербург уже давно завоевал звание криминальной столицы, эпитет у нас теперь такой – «бандитский Петербург», ну что тут непонятного, ну не канает теперь «Северная Венеция» или там «парадиз земной». Наблюдать все это по телевизору больно и даже как-то неловко, словно подсматриваешь в щелку за чем-то неприличным.
И так хочется верить, что когда-нибудь город одумается, прекратит неподобающую ему суету и опять станет Петербургом, городом, где жили (и живут) бок о бок Пушкин и Достоевский, Онегин и Раскольников, Ольга Берггольц и Иосиф Бродский, а еще там жили мы, и звук наших мальчишеских шагов навсегда остался на его улицах и во дворах-колодцах. И настанет время, когда мы вернемся к нему и узнаем друг друга. «И, конечно же, он примет и простит». И мы тоже простим.