Судеб переплетенье. Каждый отливает свой колокол...

Все чаще приходится горестно наблюдать, что утрачена, нет, не утрачена, но как-то покрылась паутиной, видоизменилась, утилизировалась, что ли, культура видения – не сопряженная с модой, с некой обязательностью посетить, побывать, взглянуть, ибо это может стать значащей частицей имиджа. То есть с истинной духовностью не соотносимая. И еще: видение произведения искусства – это ведь не только и не столько любование, это и восприятие, и понимание, требующее порой углубленного проникновения в его суть и определенных знаний, жизненного и зрительского опыта.[!]
Великий балетмейстер Джордж Баланчин говорил: «Я считаю - чтобы получить полное удовольствие от балета, все-таки нужно хотя бы немного знать, как это делается. Нужно что-то понимать...». То же и в изобразительном искусстве. А потому на любой выставке, как бы престижна и какого бы ранга она ни была, я гляжу не на плотность толпы, а на лица и на глаза, которые подчас красноречивее слов, сказанных после.
Поэтому и была так приятно удивлена тем и теми, кого увидела в галерее Lak Designe в Манхэттене на выставке работ Евгения Тоневицкого и Александра Шабатинаса. И дело не в том, что людей было много, а среди посетителей в большинстве была молодежь, что само по себе радостно, а в сиянии глаз, в восхищении, осветившем лица. Как в пушкинской «Метели»? –«Восторг их был истинно упоителен».
Здесь, в галерее, собрались любители искусства самые разные – и американцы, и наши. И живопись двух таких очень непохожих мастеров, как Шабатинас и Тоневицкий, они неизбежно восприняли по-разному, каждый по-своему, пропустив сквозь душу, в душу, в сердце приняв. Почему?
Да потому, прежде всего, что художники это настоящие. Мыслящие. С собственным видением мира и человека. С собственной художнической индивидуальностью, живописной манерой и стилистикой.
И стало быть, каждый из них узнаваем, притягателен, а потому востребован. Каждый из них отлил свой колокол. И звон этих колоколов услышан даже в многомиллионном Нью-Йорке. Оба художника – сюрреалисты, что и позволяет говорить об определенной концепции экспозиции. Но поскольку дистиллированного сюрреализма не бывает, то и добавлена к нему у Шабатинаса добрая толика символизма, а у Тоневицкого – экспрессионизма. И еще: у обоих очень сильно мужское начало. Ильф сказал о ком-то: «Очень привлекательный и какой-то очень мужской человек». Я бы отнесла эти слова к обоим нашим сегодняшним героям. А ведь, увы, явление нынче нечастое.
Если бы я писала только об Александре Шабатинасе, то предпослала бы статье снова строчки Мандельштама:

Сохрани мою речь навсегда
За привкус несчастья и дыма...
Над расколотым, разорванным миром художника солнце и луна, ореол беды, предчувствие неведомых катаклизмов. Свою самую впечатляющую вещую картину, так и названную им - «Расколотый мир», он писал в канун проклятого черного вторника. Его сюжеты алогичны с точки зрения, нет, не обывателя даже, а человека, подчиняющегося инстинкту самосохранения. Но в них, в этих полотнах, логика высшей справедливости и высшей правды, неумения приспосабливаться и лгать, пригибаться и прогибаться. И это как бы взгляд изнутри, что и дает силы и возможность открыть, создать, живописать образ эпохи, понятный, внятный зрителю, заставляющий его вдуматься, вчувствоваться, с-о-п-е-р-е-ж-и-в-а-т-ь.
Каждая из картин Шабатинаса проросла из глубин подсознания. Может, потому и удалось ему проникнуть в тайны многосложного сегодняшнего бытия так лично, может, именно поэтому каждое его полотно – это фантазия на тему того, как художник, плача, волнуясь, содрогаясь, видит мир, это визуальное продолжение его чувств и переживаний. В живописи Шабатинаса, очень самобытной, очень афористичной и обобщающей, раскаленно эмоциональной, лиризм сплетен с отчаянием, жажда любви – с полным в нее неверием, надежда - с безнадежностью. И символическая наглядность невероятной запутанности жизненных коллизий и жизненных путей, которые далеко не всегда мы выбираем сами. Лабиринт? А где Ариадна? Кто подаст спасительную нить? Родимый наш шарик, из яйца, словно птенец, вылупившийся, затянут крепкой паутиной преступлений, заблуждений, условностей, силы и бессилия, рассечен, расколот топорами рвущихся к власти над планетой, над людьми. И человек, обратившийся к Высшему Разуму, Высшей Силе, к Богу, не потерявший веры в Добро, борющийся со злом.
Зритель читает эту философскую шифрограмму, это живописное послание, адресованное ему, и воспринимает именно так – очень лично. А если добавить, что написаны полотна Шабатинаса мастерски, колорист он очень интересный, то и эффект соответствующий – тот самый, истинно упоительный восторг, который, как говорится, дорогого стоит.
Запал, горение, полыхание, неутихающий жар сердца и разума и рождают вот такие картины, которые могут взволновать, пробудить воспоминания, вызвать к жизни не просто какие-то ассоциации, но и мысли, что-то подсказать, направить, исправить даже, стать советчиком и другом. В современном искусстве – раритет.
- Женя, как удается вам протоптать дорожку к каждому зрительскому сердцу, женскому в особенности? - задаю я вопрос Евгению Тоневицкому.



- Ну, не знаю... Мое занятье – быть самим собой. Слова не мои, шекспировские. Думаю, каждому творческому человеку стоит взять их на вооружение. Это особое состояние, прорыв в космос, не запрограммируешь, искусственно не вызовешь, но вдохновенье шагает только рука об руку с трудом, тяжким трудом, иначе не бывает. Работать и не изменять себе – вот весь секрет.
- Ваше творчество – гимн женщине и женственности. Что для вас женщина?
- Все. Женщина, ее любовь, ее забота, ее нежность наполняют жизнь особым смыслом, озаряют ее, дают невероятный импульс – идти вперед, стараться, пытаться, дерзать, творить. Тот, кто нелюбим (а это только его вина, издержки его эгоизма, себялюбия, равнодушия, грубости), уже проиграл жизнь. Я благодарен Богу за то, что встретил, нашел, обрел свою женщину, свою любовь.
- Как в стихах Давида Гофштейна, замечательного поэта, расстрелянного в подвалах Лубянки.
И ощутив твою ладонь,
Навстречу ей пылает вновь огонь
В моей груди, где сердце слабо тлело...
Благодарю тебя, моя жена,
За жажду, что тобой напоена,
За вздрагиванье трепетного тела!

- Да, моя жена, главная находка моей жизни, - первопричина моего настроения, душевной бодрости, желания творить, работать. В ней для меня всегда таится нечто все еще непознанное, не до конца прочитанное. И ведь в каждой женщине скрыта тайна, каждая женщина - особенная, каждая – открытие. Взгляд на нее, осознание ее сущности дарит массу ощущений, и линия сама ложится на холст. Лист бумаги или полотно на подрамнике вызывают тревожное и радостное чувство, зовут начать. Что-то свыше движет твоей рукой, заставляет писать. Ты буквально плывешь на волнах вдохновения, источник которого – женщина. Простор для фантазии почти космический – Женщина и Любовь.

Окутав нас, по ало-красной ткани
Чернила ночи разлила моя любовь!
Любовь. Давно не видела я так чисто, так свято, так нежно и так яростно показанное то самое – запретное, жаркое, желанное и радостное, что только есть на земле.

Здесь абсолютная оригинальность и новизна стилистики – в этих невероятно эмоциональных, очень интимных и напряженно-сексуальных полотнах и графике. Ни в пластике (поразительной пластике текучих, перетекающих гибких линий), ни в бесчисленных нюансах рисунка, ни в состоянии души, которая живет в каждом коллаже, нет трагических нот, хотя сомнения, ошибки, страдания, несбывшиеся надежды высвечены выразительнейше. И это очень здорово, что в наше озлобленное и озлобляющее время художник создал такие добрые картины, полные влечения к женщине, обожествления женщины, преклонения перед женщиной, понимания женщины, желания ей служить. Он и она, как два камушка, плотно уложенные в мозаике жизни. Бесконечные сочетания. Бурные потоки, уносящие, размывающие, переворачивающие, разделяющие.
Господи, как смыкаются поэтика и почти стихотворная пластика работ Евгения Тоневицкого с моими собственными мыслями и переживаниями. Я иду от картины к картине – для этой живописи характерны размытые переходы, неожиданная прозрачность акварели, нежность красок и – вдруг! – шквал страсти, огненные протуберанцы палитры экспрессионистов, пламень чувств Кандинского и Альтмана, прозелень Бонкара. И еще – ненавязчивая декоративность (она особенно видна в его новой серии гавайских пейзажей), романтическая метафоричность образов, динамичность и освобожденность продуманно выстроенной композиции от жанровой конкретики, что безусловно восходит к личности художника.
Ну а от ностальгии, как бы глубоко ни была она запрятана, не освобожден, увы, никто. И если у Шабатинаса родной его Каунас присутствует практически в каждом полотне, то с великолепными, пронзительно-трепетными петербургскими этюдами Тоневицкого я встретилась впервые и оценила всю меру его любви и его тоски по далекому неповторимому городу.
И там, в Петербурге, и здесь, в Нью-Йорке, Тоневицкий не только художник, но и дизайнер женской одежды. «Я уверен, - говорит он, - что любое платье, костюм, пальто призваны не просто украшать, а возносить женщину. Хотелось бы, чтобы это стало предназначением любого женского наряда».
- Конечно. Ведь мода и женщина неразделимы, мода создана для женщины, она не может существовать сама по себе.
- Женщина и ее одежда – источник вдохновения и для дизайнера одежды, и для художника. Мода фетишизирует женщину, делает ее еще более привлекательной и желанной.
- Как у Набокова: «Я стонал от желания».
- Верно. И если этого стона не слышно, значит дизайнер не достиг своей цели.
В прекрасном панно Тоневицкого «Женщина и мода» – торжество красоты, элегантности, изящества и очарования женщины и рукотворной ее оболочки – наряда, подаренного ее величеством Модой.