Встреча с Андреем Битовым

Битов любит предварять свои встречи вступительным словом. Это - его раздумья о текущей жизни, о литературе, вечности. Литература-то и превращает быт в бытие, останавливает мгновения, чтобы передать их последующим поколениям.
Первое и самое важное событие, которое я хотел бы отметить, это то, что я живой. Сейчас мне 64 с половиной, каждый год идет за два.
Была когда-то такая штука: отдел кадров, он и здесь есть. Заполняешь анкету, до 5-го пункта пишешь: фамилия, имя, отчество, дата и место рождения. С возрастом я понял, что это - 99 процентов информации о любом человеке.[!] А один процент информации - это то, что человек успеет за свою жизнь сделать. Так что отдел кадров - мудрая вещь, три названные вещи существенны. Значит, я, Андрей Георгиевич Битов, родился 27 мая 1937 года в городе Ленинграде. Все. Остальное вычисляется проще...
Я не верю в профессионализм русской литературы, но ее величие - абсолютно... До тех пор, пока я способен создать следующий текст по отношению к тому, что сделал, поставить себе новую задачу и ее разрешить, я буду писать. Но сейчас я стал больше “паблик интеллекшн” - я здесь подхватил этот термин. Действительно, слишком много интервью, слишком много выступлений, слишком много устной речи. Эта речь стала переходить уже в тексты, в колонки - я вел рубрику в “Огоньке”, основанную на устной речи. То есть что-то изменилось, появилась возможность исполнять проекты, которые я раньше, при советской системе, не мог исполнить. Самые разнообразные: от “Пушкинского джаза” до памятника Мандельштаму во Владивостоке или памятника Зайцу. Что-то изменилось с годами. Что? Я думаю, что писатель не обязан писать. Конечно, я пописываю, но уже лет пять больше витийствую, чем пишу.
- Поясните, пожалуйста, почему вы не верите в профессионализм русской литературы?
- Русская литература возникла , условно говоря, в более-менее правящем классе: в дворянской интеллигенции. Эти люди писали по побуждению сердца и ума, и какому-то еще , может быть, высшему настоянию. И они писали все новое. Если взять золотой век русской литературы, на который я опирался - в силу своего полного отрыва от мировой культуры, созданного сталинским режимом, - то я опирался на них как на главных постмодернистов.
Их было по одному: Гоголь, Пушкин, Лермонтов. Это было каждый раз рождение шедевра - и все. Никакой эксплуатации, никакого навара, хотя Пушкин настаивал на своем профессиональном состоянии литератора. Через век приблизительно, в чеховские уже времена, профессия писателя в России утвердилась - потому, что роль литературы повысилась и за это можно было получать деньги. Сейчас, в новых условиях, у нас появляется профессионализм, к которому можно относиться по-разному. Наши женщины - детективщицы, безусловно, профессионалы, но внутри них существуют модные Пелевин и Сорокин - непрофессионалы, это другой виток, другая попытка, как теоретическая наука, что ли. Русская литература двигалась как теоретическая физика или математика - она решала следующую задачу. И каждый раз эти задачи были неповторимы. Конечно, у каждого писателя есть свое лицо, свой почерк, “не продается вдохновенье, но можно рукопись продать” - этот принцип работал как якобы профессиональный. Я профессионал как владелец собственного копирайта. Иногда могу выполнить задачу, когда мне хорошо заказали и это не унижает моего достоинства. У Льва Николаевича Толстого, который написал 90 томов, включая “Войну и мир”, я нашел замечательную цитату: “ Я понимаю, когда я пишу в том случае, если у меня вызрело это в уме и сердце и невозможно этого не сказать. Но я никогда не пойму, как написать в такую-то газету, к такому-то числу.” Этого он не понимал, но он был помещик, ему хватало, потом за свои произведения получал неплохие деньги.
- Как вы относитесь к Марининой?
- Я сформулировал так: Маринина - это соцреализм без цензуры. То есть она (они) пишет как бы складывая реальную картинку жизни мафии, всяких злоупотреблений и так далее.
Спросили Битова и о том, почему многие знаменитые писатели, в том числе и он, женятся как минимум три раза, а поэт Евгений Евтушенко - и того больше. Андрей Георгиевич был польщен, что попал в компанию писателей - многоженцев, в числе которых - любимый им Булгаков...
- Что вы думаете о сентябрьских событиях в Америке?
- Самую главную опасность я увидел в том, чтобы антиамериканизм и антимусульманство не образовали трещину для всего мира. Дальше: я стараюсь, чтобы Коран не обвиняли в том, что произошло. Переводы из Корана я почему-то сделал в 1995 году, находясь в Нью-Йорке. Не знаю, в чем тут совпадение, потому что в Коране совершенно другой сценарий... Вообще религию с верой не надо путать. Религия слишком часто заводила в тупики, а вера спасала мир. Вера даруется христианам, мусульманам, иудаистам - всем, даруется свыше. В вере - спасение в нашей борьбе. Идея - это мертвая мысль, и все вооруженные идеи начинают убивать друг друга. По первому ощущению, у Америки хватает разума, чтобы высоко поднять себя над этой трагедией. Я надеюсь на американцев, на их душевную молодость и незаскорузлость.
Чтобы не заканчивать свой короткий репортаж на грустной ноте, замечу, что специально для писателя добыл серебряный квотер, выпущенный в обращение в год его рождения - в 1937-м.И вручил ему под аплодисменты присутствующих. Андрей, как оказалось, в прошлом - нумизмат, то есть собиратель монет, подарок пришелся ему по душе. “Положу квотер в коробочку, не то случайно брошу его в телефон - автомат, придется ждать весь день, пока придут забирать монеты…”