Муж Ребекки

«… вопросы крови –
самые сложные
вопросы в мире»

Михаил Булгаков
«Мастер и Маргарита»

Он только что поднялся в свой номер, окна которого выходили на Централ парк. Шикарный вид. Все в золотых листьях. В парке. А на мостовой их не было. Наверное, машины их разгоняли - не давали разлечься и приклеиться к асфальту. Серая лошадка, запряженная в нарядную коляску, неспешной рысцой трусила вдоль парка, абсолютно не реагируя на машины - снуют и снуют - Бог с ними. У нас свой ритм, своя эпоха. Впрочем, и ритмы, и эпохи здесь здорово перемешаны.[!]

Полчаса он простоял у входа в гостиницу, разглядывал улицу и прохожих. В какой-то момент понял, что перед ним проходит весь мир - все расы, все нации. И экзотики хватало.
Важно прошествовал худощавый тип, лет 35, в кожаных черных шортах с круглыми маленькими отверстиями внизу. К ним кожаными шнурками крепились голенища высоких сапог. Знай наших. А сверху была надета черная майка, и все. Впрочем, нет. Два черных напульсника завершали туалет. Конечно, в Москве все взрослые оборачивались бы на этого чудака, и дети бежали бы, улюлюкая, за ним вслед. А здесь ноль внимания.
За этим типом плыла черная баба невероятного размера и чтобы, видимо, не похудеть с аппетитом трескала булку. Он не удержался и посмотрел ей вслед. В НИИ, где он проработал многие годы, ее бы называли царь-жопой. И, ей Богу, она того заслуживала. А здесь, кроме него, и головы никто не повернул. Ну, американцы ... равнодушные, что ли ... или так высоко ценят свое и чужое privaсy?

Швейцар - здоровенный мужик в красной ливрее - открывал дверь постояльцам и что-то бормотал не переставая, чуть шевеля губами. “Похож на русского, - подумал он, - на кого-то из литературных классиков прошлого века...”. Он прислушался. Швейцар бормотал по-английски:
- Бегают, бегают полуголые. Потом в парке кто-нибудь их трахнет, и сразу визг - караул, изнасиловали! А зачем полуголыми бегать?
Действительно, мимо швейцара время от времени проскакивали в шортах и майках постояльцы, перебегали дорогу и скрывались за деревьями парка.
“У всех швейцаров,- подумал он, - много общего. Прежде всего, они ворчливы”.

В номере он включил телевизор. До прихода Сергея оставалось 20 минут. По телевизору шла реклама боевика. Две враждующие мафиозные группировки - то ли японцы, то ли корейцы - лихо уничтожали друг друга с помощью пулеметов, автоматов, пистолетов и, черт ее знает, как называлась эта штуковина, похожая на фауст-патрон. Но когда вылетевший из нее заряд попал в здоровенный лимузин, тот взлетел на воздух, ухнул, запылал и взорвался.
Японцы-корейцы в этот момент сошлись в рукопашной, скорее - в ногопашной, и лихо избивали друг друга.
Все было снято динамично и азартно. Словом, action. Примитивно, он понимал, но такие картины, как ни странно, ему нравились.
Он подумал, что если бы 15 месяцев назад во время Международного кинофестиваля в Москве, в Доме Кинематографистов, показывали бы этот фильм, он бы с места не сдвинулся. А тогда, после вполне привлекательной итальянской мелодрамы, затянули нечто нудно-тягомотное афро-азиатское. Конечно, потом это объявят шедевром и приз дадут. Фестиваль ведь проходил под лозунгом “Мир и дружба между народами”. Устроители фестиваля всегда охотно дружили с Африкой и Азией, с меньшим рвением - с Европой, и со всем без энтузиазма с США.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал он жене Рите. - Это не для меня.
- Напрасно, - прошептала киноманка Рита, - съемки потрясающие и вообще это новая волна ...
- Дома расскажешь.
Он знал, что заставить Риту уйти с просмотра любого фильма, - задача не решаемая.
“И вот, если бы я тогда остался, - подумал он, - жизнь пошла бы совсем по другому пути. Итак, во всем виноват кинематограф”. И он беззвучно засмеялся.

Перед выходом из Дома кинематографистов он зашел в туалет. Стоял у зеркала, мыл руки, разглядывал себя. Нельзя сказать, что он был своей внешностью доволен, но смотрел на себя без отвращения.
“Вот киношники,- думал он, - все не как у людей. Ухитрились так зеркала повесить, что в соседнем тоже отражаюсь вопреки всем законам физики”. И в этот момент он понял, что в соседнем зеркале отражается, конечно же, он, но почему-то галстук на нем был не серый, а красный.
Он сделал шаг назад и повернулся. На него в упор смотрел ... он собственной персоной, только галстук действительно был красным.
- Ну и дела, - сказал он. Хотя, конечно же, это был не он, но, кроме галстука, все удивительным образом совпадало. Нет, пожалуй, костюм был чуть темнее.
- Ну, давайте знакомиться, - сказал двойник и назвался, - Сергей Васильевич Кузнецов.
Было очевидно, что двойник пришел в себя быстрее.
- Берман Илья Наумович.
И они пожали друг другу руки.
- Берман? - переспросил Кузнецов. - Еврей, что ли?
- А это так важно для вас? – сразу же разозлился Берман.
- Но вы совсем не похожи на еврея.
- А вы не похожи на русского.
Кузнецов смеялся весело, белозубо. Впрочем, и он сам также смеялся.
- Вот уж неправда, - сказал Кузнецов. - У меня на работе был начальник первого отдела, так он в еврействе подозревал всех, кроме меня.
- Я тоже знавал такого. Правда, жил он не в Москве, а в Киеве, а я часто туда в командировки ездил. Ну, была там теплая компания, собирались, выпивали. Так он как напьется, уставится на кого-нибудь и начнет: “Бачу, Микола, шо ты жид”. И так - весь вечер.

- Наш начальник первого отдела был деликатнее. Копал подряд все биографии, вздыхал, мучился: “Беда, чую, не наш, а доказать не могу”.
Кузнецов расхохотался:
- Однажды всех мужиков, напоив, загнал в Сандуны, посмотреть - не обрезан ли кто?
- Надеюсь, у вас было все в порядке?
- А вы язва, Илья Наумович. У меня было, как вы выражаетесь, все в порядке. Но я сейчас подумал: если б знал вас тогда, уговорил бы пойти вместо себя в баню. А через денек-другой продемонстрировал бы Алексею Архиповичу понимаете что. Вот была бы потеха.
- Должен огорчить вас, Сергей Васильевич. Потрясти Алексея Архиповича не получилось бы. Родители мои были евреями только по паспорту. Извините уж, не обрезан.
- А, может, вы вообще подкидыш или приемыш, а?
- А что? У вас был непонятным образом исчезнувший близнец?
- Не было, - смеялся Кузнецов. - Вы когда родились то?
- 16 октября 51 года. А вы?
- 3 марта 52-го.
- Мальчик, - сказал Берман. - Относитесь с уважением к старшим.
И они оба засмеялись.
Кузнецов обхватил его за талию, повернул к зеркалу, и оба замолчали, вглядываясь в собственное изображение. Дьявольщина какая-то.
- Ну, что, - спросил Кузнецов, - мы так теперь и будем проводить жизнь в сортире? И они пошли к выходу, чувствуя, что расставаться им не хочется.

На ходу за несколько секунд они договорились: Сергей сейчас отпустит свою “персоналку”, и на машине Ильи они закатятся куда-нибудь посидеть, поболтать.
“Персоналка” оказалась новенькой BMW.
- Большой начальник? - спросил Илья. И они нырнули в его “жигули”, машину “классную, почти новую, еще четырех лет не исполнилось”.
Потом выяснилось, что Сергей действительно был начальником огромного главка в министерстве топлива и энергетики. А Илья работал в НИИ нефтехимиии. Близкие отрасли. “Ученый, то есть кандидат химических наук”.
- Наука, ты наука, - чудовищно фальшиво затянул Сергей, - такая это штука, что б ехал паровоз и нас в Париж привез.
- Вот так вы, большие начальники, относитесь к ученым, - сказал Илья. - Ничего нового, приятель. Только в следующий раз, если можно, не пойте, а декламируйте.
- У нас со слухом напряженка, - согласился Сергей, - но если б у нас еще был слух, то мы очень были бы близки к совершенству.
- А у нас слух есть, - сказал Илья, - в детстве даже учили играть на скрипочке.
- Сразу видно, что из хорошей семьи.
- Чувствую, что хотелось сказать - из хорошей, еврейской семьи. Да?
- Нет, - проговорил Сергей, - у меня знаете привычка такая - говорить то, что думаю. Хотел бы сказать, сказал бы. Кстати, у нас только евреев на скрипочке играть учат? Другим, что ли, запрещено?
- Ну, ладно,- миролюбиво сказал Илья.
- Понимаю, скрипка это национальный музыкальный еврейский инструмент. Не подскажите, какое было настоящее имя у Паганини.
- А, может лучше,- предложил Илья, - я отвезу вас домой, и мы оба забудем об этой встрече, как о нелепом казусе?
- Не выйдет. Я твердо решил попасть в книгу рекордов Гиннесса, - и великодушно добавил, - с вами вместе.

Они проехали по Большой Грузинской, у зоопарка свернули налево, пересекли Садовую, и еще раз свернули налево, катили по улице Качалова, потом по улице Алексея Толстого, на сей раз свернули направо, в Спиридоньевский переулок, въехали во двор, остановились у небольшого ресторана, из новых.
- Здесь, в Спиридоньевском, - сказал Илья, - в доме на противоположной стороне улицы был детский сад, где ваш покорный слуга отбывал заключение в возрасте от 3 до 7 лет.
- Как все у вас складно получается, - улыбнулся Сергей, - заранее известно, куда вешать мемориальные доски.
- Ну, не надо так завидовать. А где вы проводили свое босоногое детство?
- Оно действительно было босоногим. Я деревенский. Родился в Долгопрудном, под Москвой.
- Знаю. По Дмитровскому шоссе.
Сергей кивнул.
Ресторан был уютным, народу мало. Их столик стоял в дальнем углу зала, свет был неярким, и лицо Ильи, сидевшего к залу спиной, оказалось в полумраке.
- Кормят волне прилично, - сказал Сергей, - и музыка не гремит.
Они еще не знали, что будут приезжать сюда каждую пятницу после работы часа на два.
Заказали немного еды и выпивки, как выразился Сергей, “по чуть-чуть” - по 100 граммов коньяка. Оба были малопьющими. И довольно быстро поняли, что похожи не только внешне.
- Давайте обо всем этом, - предложил вдруг Илья, - не будем никому рассказывать, ну, о нашем сходстве. Пусть это будет нашей маленькой тайной.
- Почему?
- Не знаю... Если хотите, интуиция подсказывает. Даже женам
не обязательно знать. Согласны?
- Договорились, - кивнул Сергей. - Полагаю мне это сделать проще, чем вам. Лиду, жену, увижу не скоро. Она геолог и месяцев пять, а иногда и шесть в экспедициях.
- А моя - учительница английского.
- Дети есть?
Наступила недолгая пауза.
- Детей нет, - проговорил Илья. - Я так во всем мужик нормальный, но детей от меня не рожают.
- Извините, - пауза была небольшой, но заметной. - А сколько раз были женаты?
- Два. Первый и последний.
- Ну, так может еще с кем-нибудь стоит попробывать?
Илья усмехнулся:
- За совет, конечно, спасибо. Но не поможет. Какие-то врожденные хромосомные нарушения. У вас, надеюсь, с продолжением рода все в порядке?
- Не сказал бы. Наследник, правда, есть. Называется Владимир от первого и крайне неудачного брака. Ему сейчас уже 27. Крутой бизнесмен. В отчима. Тот настоящий деляга. Не деловой человек, а именно деляга. Я этого не люблю.
- Я тоже.
- Вовку не вижу годами. Я для него ископаемое, хотя остальное человечество считает меня современным.
- Слава Богу.
- А с Лидой детей нет. Да уже и не будет. Ей 46. Женаты 25 лет. Всегда было некогда. Она у меня фанатка. По-моему у Высоцкого была такая ироничная песенка: “Давай геолог, хромай геолог, ты солнцу и ветру брат”. Только наверняка я слова вру. И, может, это был вовсе и не Высоцкий. – И после паузы. - Как странно все это. Рассказываю вам, которого знаю 20 минут, то, о чем и со старыми друзьями не говорю.
- А то, что мы встретились, разве не странно? - спросил Илья.
Сергей согласился:
- Странно. И вот что - давайте будем на “ты”. При таком сходстве и на “вы” кажется противоестественным. Пить на брудершафт не обязательно.
- Целуюсь только с женщинами.
- Я вас хорошо понимаю... А как жену зовут?
И опять наступила короткая пауза.
- Рита.
- Маргарита? - уточнил Сергей.
- Нет. Ее назвали Ревеккой... - Пауза. - Знаете, я сейчас подумал, мне очень важно вам это рассказать. Только потом не спрашивайте о настоящем имени Паганини. Она родилась и выросла в Минске. Хороший город, и Белоруссия была далеко не самой антисемитской республикой в СССР. Но ее учительница в младших классах была настоящей юдофобкой. Какой надо быть гадиной, чтобы ненавидеть маленькую девочку только потому, что она еврейка. Бесконечные несправедливости, придирки, двойки и чуть что: “Ривка, вон из класса!” А родители - милые, но беззащитные люди. Хорошо, что с четвертого класса она пошла в другую школу - семья переехала ближе к центру. А там сразу стала отличницей. Но придумала себе другое имя - стала Ритой.
- А Ревекка лучше, - растягивая имя жены Ильи, произнес Сергей. - А по-английски это будет Ребекка. Да? По-моему, так звали подружку Тома Сойера. Бекки Тэчер.
Илья кивнул. Спросил:
- А как у тебя с английским?
- На бытовом уровне прилично. А ты, наверняка, полиглот?
- Считаешь, что все евреи полиглоты?
- Да о евреях я даже не думал. Ты невероятно зациклен на этом.
Илья не спорил, сказал о другом:
- Хорошо, что тебе имя Ревекка понравилось. Знаешь, есть люди, которые как бы отрицают все, что связано с евреями. Все плохо.
- Не выдумывай, - сказал Сергей. - Просто вы ко всему относитесь излишне болезненно.
- Есть основания.
- Не спорю. А училка та, конечно, гадина. Но нельзя отдельно взятый случай переносить на всех. Вот для меня, например, этой проблемы просто не существовало. Мой самый близкий друг был евреем.
- Какую ты несешь чушь! - скривился Илья. - Это все не доказательства. Подумаешь, близкий друг - еврей. Не аргумент.
У кого-то из верхушки 3-го рейха в друзьях тоже числился еврей, и он его прятал от гестаппо.
- Благодарим за сравнение.
- Не обижайся.
- Понимаешь, дурья твоя башка, - горячился Сергей, - он сначала стал моим другом. Я даже не знал, что он еврей. Звали его Сеней, фамилия была ну очень еврейской - Орлов.
- А, может, если б ты знал, что он еврей, и не подружились бы.
- А ты - тупица. Ты вообще отсталый тип. Я начинаю стыдиться, что мы похожи!
Илья рассмеялся.
- Илюха, можно я тебя буду так называть, Сеня был классным парнем! Один на миллион. А я узнал, что он еврей, когда мы институт закончили, и я его стал тащить в Главк, где тогда работал. - И Сергей вдруг замолчал.
- Ну... ну, - усмехаясь подбадривал его Илья. - И вдруг оказалось, что он еврей и на работу его не берут?
- Его взяли. - Пауза. - Правда, тогдашний мой начальник спросил:” А что, не еврея, такого классного специалиста у тебя нет?” Вот так я узнал, что Сеня - еврей. Понятно?
- Понятно. Давай без иллюзий. Его не взяли на работу. Ты пробил.
- Важен результат.
- Да, но важно и как результат достигнут. Надеюсь, что потом у Сени Орлова было все порядке?
Пауза. Долгая пауза. Наконец:
- Нам обязательно об этом говорить?
- Нет, конечно. Но, понимаешь, Серега, можно я тебя так буду называть, наш случай - уникальный. Как бы самому себе можно говорить всю правду до конца и иметь при этом симпатичного собеседника.
- Я и до этого говорил всегда правду.
- Молодец, - похвалил Илья. - Я тоже, но должен тебя огорчить - видно мы оба не очень умные люди.
- Сеня всегда работал вместе со мной. Я не очень часто менял работу, но на новое место переходил вместе с ним. И на нынешнюю службу тоже. Ну, я тебе уже рассказывал о нашем начальнике первого отдела, который в Сандуны нас водил, чтобы лучше рассмотреть.
Илья кивнул.
- Так вот, как-то на четыре месяца я уехал в Арабские Эмираты. Был большой интересный проект. Вернулся, а Сеня уволен по сокращению штата, которого не было. Дела этой суки - начальника первого отдела.
- Конечно, на работе ты Сеню восстановил.
- А почему ты иронизируешь?
- Ничуть. Я просто в тебе уверен.
- Это было не просто. В конце концов, пришел к заместителю министра и предложил выбрать между мной и начальником первого отдела. Он думал два дня.
- Все хорошо, что хорошо кончается.
- Ошибаешься. Ничем хорошим не кончилось. Сеню восстановили, но через месяц у него случился тяжеленный инфаркт. Не вытащили.
Пауза.
- Вот видишь, - сказал, наконец, Илья, - история эта лишь подтверждает мою правоту.
- Ни черта она не подтверждает.
- Подтверждает, - с нажимом проговорил Илья, - но хочу тебя спросить о другом. Тяжелый вопрос. Ты или Сеня был лучшим специалистом, лучшим организатором, лучшим профессионалом?
Пауза.
- Он, - кивнул Сергей.
- Вот видишь, а начальником был ты, ты его устраивал, ты его протаскивал, ты его отбивал.
- А то у нас начальников евреев нет.
- Есть, но мало.
- А сколько вас, - поправился, - их вообще? Впрочем, не хочу больше об этом. Но смотри, как интересно получается. Я за своего друга сражался, и, в конце концов, эту подлючую суку свалил. А ты ездил в Киев, где тварь какая-то всех жидами обзывала, и гневался, и утирался. Все.
- Ничего подобного. У меня в Киеве был дружок. Москвич. Мы с ним в одном классе учились. В Киеве он работал в специализированном заведении... ну, долго рассказывать, чем они там занимались, да я и сам толком не знаю. Был он завлабом. И однажды я его спросил, может ли он слиповать одну справочку для розыгрыша. И он сказал, что современные технические средства позволяют сделать все, что хочешь. И тогда, проведя предварительно серьезную исследовательскую работу, я заказал ему следующее: акт о рождении прабабки того самого антисемита. Акт выдал, якобы синагога была еще в прошлом веке. Дата совпадала с реальной датой рождения. И получалась, что его прабабка, мать бабки, - еврейка. Бабка эта, якобы, была матерью его матери. А так как национальность у евреев передается по материнской линии, то выходило, что и он еврей. Справку сделали высочайшего класса, лучше настоящей, бумагу специально подстарили. Осталось только ждать случая. И когда он в очередной раз к кому-то прицепился, я сказал, как бы между прочим, с ленцой:
- Не хорошо скрывать свою национальность и для отвода глаз обзывать других жидами? «Что, что, что?» - затянул он. И тогда я вытащил на всеобщее обозрение эту справку. И она пошла по рукам. Все начали смеяться, и когда он схватил ее и прочитал, я испугался. Он стал белым, как мел, мгновенно протрезвел и все спрашивал, где я это взял. Справку я у него отобрал, но предупредил, что как только он свое затянет, буду ее читать всенародно. Больше я его никогда не видел. Никогда. С той работы он уволился. И умер через несколько лет.
Сергей смеялся:
- Если все это правда, то ты опасный человек.
- Это правда, - подтвердил Илья.
- Но, поверь, он умер не от этого.
- Возможно. Но я не более опасный, чем ты. Просто я не мог пожаловаться заместителю министра и поставить его перед выбором.
- Согласен, - кивнул Сергей, - мы оба опасные типы. Это у нас, наверное, генетическое.

Cлово «генетическое» толкнуло их обоих к разговору о родителях. Увы, их уже не было ни у Ильи, ни у Сергея. Биографии были очень разными и в то же время похожими. В общем ничего удивительного – одно время, одна страна, одни правители, которые чрезвычайно умело ставили всех в один строй: «По порядку номеров рассчитайсь!» И по большому счету уже не имело значения, каков твой номер. «… нужна одна победа. Одна на всех. Мы за ценой не постоим». Речь шла о войне. Но за ценой не стояли и в мирное время. Их отцы воевали. Конечно, Илья не преминул сказать: «Не в Ташкенте», на что Сергей только рукой махнул. Оба были ранены. Отец Сергея еще был контужен. И жизнь после войны время от времени прерывалась чудовищными головными болями, от которых не было спаса. Сильный был мужик.[!] В молодости крестьянствовал, потом подался в Москву. Стал работать на стройке. Учился. Закончил строительный техникум. Работал прорабом. С годами достиг должности заместителя директора строительного треста. Мать была машинисткой. Отец до пенсии не дожил. В свое время настоял, чтобы сын пошел по его стопам. Сергей закончил тот же строительный техникум. Работал на стройке мастером. Потом учился в химическом имени Менделеева на вечернем.

Отец Ильи - инженер-мостостроитель. Мосты его стоят по всей стране, во всех республиках. Прописка у него была московская и квартира была в Москве, только редко он там бывал. И мать Ильи – врач-педиатр – моталась с отцом со стройки на стройку. Врачи везде нужны. Илью растила сначала бабушка - мать отца, а после ее смерти тетка - сестра матери. Когда приблизилась старость, его родители вернулись в Москву. Отца назначили главным инженером огромной строительной организации. До пенсии тоже не дожил. Никогда не давил на сына ни в выборе профессии, ни в чем другом. Но однажды сказал: «Человек должен знать свое место, если не хочет нарываться». И больше ни слова. Но Илья отца понял. Хотел поступать в институт восточных языков, а сдал документы в нефтяной им. Губкина.

Обо всем этом они рассказывали друг другу по дороге к дому Сергея – на Кутузовский проспект, недалеко от панорамы Бородинской битвы, и все время цапались.
- Ты так говоришь, - сказал Сергей, - как будто в институте восточных языков никогда не учился ни один еврей. Вообще это удобная позиция – не взяли в институт, потому что еврей, а, может, знаний не хватает, ума, скорости реакции. Вместе с евреями не принимают русских, украинцев и всех прочих. Называется конкурс. Или все дело в том, что евреи – избранная Богом нация.
- Она действительно избранная.
- А кто, кроме евреев, в это верит?
- Будь объективным. Ты не найдешь другого народа, который бы подвергся таким гонениям и таким мукам.
- Илюха, а куда деть 300 лет татаро-монгольского ига? В каждом русском есть татарская кровь. Значит, женщин наших насиловали, брюхатили, мужиков убивали. Это не гонения, не муки, не жертвы?.. Все – буду говорить, что мы тоже избранный Богом народ.
- Говори, - согласился Илья.
- И мысль твоего отца, что каждый сверчок должен знать свой шесток, мне противна. Главное не высовываться, да? Ну и сиди всю жизнь в дерьме по уши.
- Да плевать мне на то – противно тебе это или нет, - разозлился Илья. – Сам-то ты в дерьме не сидел. Тебе всего этого не понять, не почувствовать. Для этого надо евреем родиться. Когда русского не принимают в институт, ему не приходит в голову, что его не взяли потому, что он – русский. А еврею первое, что приходит в голову, – не взяли из-за пятого пункта. И ничего тут не поделаешь.
- А русский может подумать, что не взяли потому, что блата нет, все места уже евреями разобраны, и еще с десяток причин можно найти.
- Но они легче, легче. Никто не прокричит – ишь размечтался, губы раскатал. И не ты первым скажешь, тебе заорут– знай свое место, третий сорт! И нарываться действительно многие мои соплеменники избегают. А те, кто прет напролом, – наивное дурачье. Если и прошибают стену лбом, то в ранах и шрамах, и нечистот обожрались. Вот цена достигнутого. А третьим сортом все равно остаешься. Вот смотри: мы с тобой познакомились, и ты сказал, что я совсем не похож на еврея. Это часто можно услышать, и, как ты понимаешь, речь идет не только обо мне. И вроде бы это говорится с лучшими намерениями, как комплимент. «Не похож на еврея», и вроде бы становишься лучше, из третьего разряда попадаешь во второй. А на самом деле, это оскорбительно. Потому что ты точно такого же сорта, как и все остальные. В пересортировке не нуждаешься. И давай договоримся - ты никогда о моих родителях дурного слова не скажешь, а я – о твоих. А то, видите ли, ему противно.
- Я не хотел тебя обидеть, - вздохнул Сергей. – Общего у наших родителей много: и моим, и твоим досталось.
И оба замолчали – ругаться не хотелось. Потом кто-то из них первым предложил принести на следующую встречу фотографии родителей. Кстати, в том, что встреча состоится, не сомневались ни Сергей, ни Илья.
В течение недели несколько раз перезванивались, уточняли время встречи и болтали по пустякам. Сошлись в пятницу, в семь часов в том же ресторанчике, в Спиридоньевском переулке. У каждого в руках был пакет с фотографиями. Сели за столик, заказали еду и выпивку «по чуть-чуть», обменялись пакетами и с невероятным интересом принялись рассматривать снимки родителей.

Отец сидит на стуле, а мать стоит рядом, положив ему руку на плечо. Оба молоды и невероятно серьезны…
Отец в белой рубашке белозубо улыбается прямо в камеру…
Мать склонилась над вышивкой…
Отец, обнаженный по пояс, с лопатой в руках на фоне чистенькой хаты…
Отец в солдатской форме. Осунувшееся, какое-то вытянутое лицо, глаза кажутся огромными, смотрят, не мигая, жестко и отрешенно…
Гулянка. Стол уставлен тарелками и бутылками. Отец обнимает мать, ее голова на его груди…
Мать в положении. Стыдливо прикрывает руками большой живот…
Двор многоэтажного дома. Отец и мать сидят на скамейке, а в песочнице копается маленький мальчик…
Отец за большим письменным столом. Это первая фотография, на которой он в галстуке. На стене, за его спиной, портрет Брежнева...
Это все фотографии родителей Сергея.

Отец и мать на демонстрации. Оба молоды, красивы. Это они гуляют по парку. Отец нежно держит мать за талию…
Мать в белом халате и белой шапочке со стетоскопом на груди...
Отец в гамаке читает газету…
Мать среди раненых солдат. Уставшая, горбится…
Отец в перетянутой ремнями гимнастерке. Младший лейтенант. Улыбается, но видно, через силу…
Отец и мать на танцплощадке. Совсем молодые, счастливые…
Мать держит на вытянутых руках крошечного ребенка. Личико у него сморщенное, плачет. А она улыбается во весь рот..
Отец снят на фоне моста...
Тот же мост. Какой-то мужчина со знакомым лицом сейчас перережет ленту. А рядом с ним отец…
Отец за большим письменным столом. С телефонной трубкой в руке. На стене, за его спиной, портрет Брежнева…

- Мои родители на твоих совсем не похожи. Я имею в виду внешне, - несколько разочарованно проговорил Илья.
- Я не сказал бы. – Сергей вытащил из пачек по два снимка – военные и те, где были их отцы сняты в своих кабинетах. – Вот в этих много общего.
- Да, - усмехнулся Илья, - особенно похож на фотографиях сам на себя Леонид Ильич. Наверняка один и тот же портрет висел что у твоего, что у моего.
- Одни и те же портреты, одни и те же лозунги, одно и то же прошлое, настоящее, будущее. Хорошие предпосылки, чтобы и дети начали рождаться похожими.
- Будем считать, что с нас все и началось, - предложил Илья.
- Против факта не попрешь, - согласился Сергей.
- Знаешь, что у них общего? – спросил Илья. - В тяжеленное время ведь жили, а какие хорошие, открытые лица – и у твоих, и у моих.
- Ну, давай помянем их, - тихо проговорил Сергей и разлил по рюмкам коньяк «по чуть-чуть».

Итак, они начали встречаться по пятницам. Говорили и не могли наговориться. И с каждым разом все реже возникали ссоры. Ушли подозрительность, непонимание. Редко в таком возрасте, когда скоро стукнет пятьдесят, обзаводишься друзьями. Но случилось, а то, что двойники, отошло на второй план, и то, что русский-еврей, ушло.

К очередной пятнице Илья долго готовился, вернее, долго раздумывал, посвящать Сергея в свои планы или нет. Не хочешь нарываться - не посвящай. Промолчать, сказать в последнюю минуту - не по-дружески, да просто не по-человечески. Надо сказать.

В этот день в ресторане народу было больше обычного, но их столик в конце зала оказался свободным.
Сегодня они жаловались друг другу: Сергей на тупого заместителя министра – своего непосредственного начальника; на какого-то Мелешкина – подлюку, бездельника и жлоба, которого замминистра прикрывает, потому что тот ему стучит на всех; на бардак и чехарду в правительстве, на идиотскую думу, на новые дебильные положения, на криминал и постоянно умирающего от жажды президента.
Илья жаловался на завлаба – своего непосредственного начальника, называя его «куском придурка», который занимается чем угодно, только не делами лаборатории, на отсутствие у власти денег на науку и откровенное равнодушие к ученым, на безвольное правительство, на агрессивную и слабоумную думу, на президента, который временами не ведает, в какое время живет, в какой стране, и порой выпадает в осадок.
Илья подумал, что это очень подходящий момент для начала разговора, к которому он готовился. У него даже была запасена первая фраза: «Я должен тебе кое-что сказать, но, пожалуйста, не перебивай меня на полуслове. Потом выскажешь все, что хочешь».
Но он успел проговорить только:
- Я должен тебе …
И в этот момент кто-то рядом громко и напористо спросил:
- Ну и долго вы здесь будете людям свет застилать и воздух портить?
Над столиком, в нескольких метрах от них, над головами пожилой пары нависал амбал. За ним стояли двое помельче – «амбальчики» - назовет их позднее Илья.
«Пожилая пара»,- отметил про себя Сергей.
«Старики-евреи»,- определил сразу Илья, еще до того, как амбал сказал следующую фразу:
- Ну что, господа жидочки, - теперь в голосе амбала угроза перемешивалась с елейностью, - не видите, что православным мест не хватает? Делать вам здесь больше нечего. Как устроились - вы везде живете, а мы нигде. Вам маршрут подсказать? Пожалуйста: Москва -Тель-Авив, Россия – ваш поганый Израиль. А ну, брысь отсюдова, жидовня проклятущая!
Первым поднялся Сергей, за ним Илья.
- Сидеть! – властно приказал ему Сергей. – Мои проблемы.
Он сунул руки в карманы брюк и пошел к амбалу шаркающей походкой. Окликнул:
- Братан, - и тот обернулся – здоровенный молодой мужик с шальными глазами. Улыбался – свой нашелся. - Тебя, братан, как прикажешь называть - Адольф Алоизович или Иосиф Виссарионович?
- Что? Что ты буровишь? – с угрозой спросил амбал, уж очень медленно переваривая сказанное Сергеем.
- Чего ж тут непонятного, придурок? – усмехаясь, цедил Сергей. – Тебе ведь их лавры покоя не дают – тоже намылился народы переселять.
Наконец, дошло:
- Ах ты, выблядыш жидовский! – завопил амбал, широко размахнувшись своей могучей дланью.
А широко размахиваться ему не стоило – не успевала длань достать Сергея. Тот действовал как хорошо отлаженный механизм: правой в подбородок, левой по печени, правой сбоку в скулу. Скорость курьерская. На все ушло две секунды.
Амбал грузно упал на колени, а потом завалился на бок.
«Амбальчики» тут же исчезли за входной дверью. Но не успел Сергей вернуться за столик, они ворвались в ресторан с подкреплением. Теперь их было четверо, чуть впереди бежал крепыш, сжимая в руке монтировку.
Метрдотель крикнул официантам:
- Вызывайте милицию!
- Отставить! – рявкнул Илья, рванув к атакующим наперевес и мгновенно завалив одного из них на пол мощным ударом. И вдруг шум ресторана – разговоры за столиками, звяканье посуды, вилок и ножей, шаги – все оборвалось.
Илья обернулся: крепыш тормозил, боясь налететь на Сергея. Монтировка уже болталась внизу, а в руках Сергея был пистолет.
Сергей сделал шаг вперед, подняв пистолет на уровень головы крепыша.
- А ну, открой клюв! – приказал он.
Крепыш послушно отклячил рот, а Сергей воткнул туда дуло пистолета. Крепыш прикрыл глаза, и было слышно, как клацают его зубы.
- Охолони, - советовал Сергей. - Ствол не кусай, не порть пушку. - И пообещал. – В следующий раз мозги вышибу к едреней фене.
Монтировка полетела на пол, и теперь Сергей вытирал ствол о пиджак крепыша.
- Знаешь, что у покойного отца Гамлета была тень?
На крепыша было жалко смотреть. Он не понимал, о чем идет речь.
- А ты не отец Гамлета. Верно?
Крепыш с готовностью кивнул.
- Я к тому, чтобы и тени вашей никто здесь больше не должен видеть. Усек? На все 10 секунд. Секундомер включен. И фюрера своего захватите.
Амбала послушно подняли, поддерживали с двух сторон, он тряс головой и никак не мог сообразить, что же произошло.
- А ты ловко усатого завалил, - похвалил Сергей Илью. – Тот даже в воздух подлетел. Хороший удар. Где поставили?
- «Динамо».
- Долго?
- Десять лет.
- По мастерам работал?
- Первый разряд.
- А я по мастерам. «Трудовые резервы», 12 лет.
-Пушки теперь всем большим начальникам выдают?
-Через одного, чтоб все были вооружены и очень опасны.
- Разрешение есть?
- Нет, конечно. И не требуется – пугач.
- А ты рисковый.
- Думаю – ты тоже.
- Но у меня нет твоих артистических данных. Не сообразил бы дуло в рот засунуть. И реплика у тебя хорошая была: «охолони, не клацай зубами – пушку испортишь».
- Поверил, правда? – смеялся Сергей.
Илья кивнул.
- Ты не скромничай, - улыбался Сергей. – Из тебя актер тоже не плохой получился бы. Метрдотелю очень убедительно приказал: «Отставить!», когда он ментов хотел вызывать. Я слышал, он потом официанту сказал: «Спецслужбы».
- Сподобились, поздравляю.
- Я тебя тоже.
- Но радости не испытываю.
- И я.
К столику подошла пожилая супружеская пара, благодарила за помощь. Старуха умилялась:
- Какие вы славные ребята! И как похожи! Я сразу поняла, что вы близнецы.
- Только разные отцы, - усмехнулся Илья.
- И матери тоже, - уточнил Сергей.
- Шутники, - смеялся старик.
Илья приобнял Сергея за плечи:
- Славный у меня братишка?
- Замечательный! – горячо заверила его старуха.
А потом они повезли стариков домой – от греха подальше. Правда, у ресторана не обнаружили следов амбала и амбальчиков. В шальное время живем. Тот, кто дуло пистолета в рот засунул, тот и курок спустить может. Ясно и амбалу.

Не было еще девяти. Обычно они расставались позднее, и Сергей предложил:
- Поедем в баньку. Знаю хорошее местечко. Классная сауна и бассейн что надо.
- Вообще-то после всех этих приключений помыться стоит, - согласился Илья.
До бани ехали долго – за Триумфальную арку, почти до кольцевой. Встретили приветливо – Сергея здесь знали и, видимо, размером чаевых оставались довольны.
Перед входом в парилку задержались в чем мать родила перед большим зеркалом. С интересом взглянули на собственные отражения и пришли к выводу, что природа во всем создала их один к одному.
Илья все пытался начать разговор – и в машине, но как-то не получалось, и в предбаннике – не то место для подобного разговора. В парилке тоже не получилось – жара захлестнула их обоих. Крякать получалось, обмениваться междометиями тоже. И только когда поплыли они не спеша по 50 метровому бассейну, Сергей предложил:
- Давай иногда будем сюда заезжать, - Илья решил, что время для разговора наступило. Но Сергей вдруг повернулся к нему, улыбнулся и сказал: - Давно хочу тебя поблагодарить. С тобой так многое вспомнил из того, что казалось, забыл давным-давно и что ушло из жизни навсегда. И, пожалуй, только впервые почувствовал всю сладость даже горьких воспоминаний. Уж извини за некую выспренность.
- Я могу поблагодарить тебя за это же.
- Ну и славно.
Илья остановился, держался рукой за борт бассейна.
- Серега, мне надо кое-что тебе сказать.
Сергей был в метре от него. Насторожился. Илья молчал.
- Ну, не тяни, - поторапливал его Сергей.
- Мы с тобой встретимся еще три раза и все.
- Что значит «все»?
- Не сможем больше встречаться.
- Жена против?
- Мы же договорились – она ничего не знает. Я, Серега, уезжаю. Эмигрирую. В Америку.
Наступила пауза. Наконец, Сергей тихо проговорил:
- Не совершай этой ошибки. Ну, чего тебе здесь не хватает. Работа есть, квартира есть, уже нет государственного антисемитизма, а бытовой …
- Ты имеешь в виду сегодняшнюю историю?
- Да хотя бы. Во-первых, все это ерунда, выеденного яйца не стоит. Во-вторых …
- Ну, для этих стариков. И если бы нас не было, не известно, чем бы все это закончилось.
- Нашелся бы кто-то другой.
- Не уверен.
- Но подобное может произойти и в Америке. Я кое-что читал об этом.
- Есть разница. В подобной ситуации власти там действуют куда оперативней и напористей. Но главное в другом –люди откровенно этого не приемлют.
- А у нас, выходит, все антисемиты?
- Нет, конечно. Социологи утверждают, что антисемитов в России не больше, чем во Франции или в Германии. Но противников антисемитизма, действенных, всего процентов восемь. Остальным все равно. Вот беда.
- Но тебе ничего не грозит. Тебя за еврея никто не примет.
- Разве в этом дело? И при чем тут я? Ты, Серега, замечательный парень, честный, чистый. Не обижайся, но этого даже тебе не понять. Надо родиться евреем.
- Скажи честно, ты хочешь уехать?
- Не знаю. Не уверен. Может, и не хочу. Но не хочу быть свидетелем всех этих сцен. И в радостное будущее не верю.
- Я знаю, - медленно проговорил Сергей, - это все затеяла твоя жена Рита. Ей хочется стать Ревеккой.
- Давай не будем ее трогать. Ей и так переживаний хватило.
Поплыли, мощно резали воду. Молчали. Долго молчали, заговорили, когда уже шли к машине.
- Будем ездить друг к другу в гости, - миролюбиво проговорил Илья.
- Не будем, - с грустью сказал Сергей. - И тебе будет не до того и мне, хотя через год у меня планируется командировка в Штаты.
- Вот и встретимся.
Когда люди расстаются, это знаешь, как будто один из них уплывает от другого на корабле. Расстояние между кораблем и сушей все увеличиваются. Люди становятся маленькими-маленькими, а потом их и вовсе разглядеть нельзя. Все кончено. Забыто…

На следующее утро Илья проснулся от телефонного звонка. Взглянул на часы – 7.30. В субботу он обычно вставал в восемь. Звонил Сергей, говорил несколько торопливо:
- Извини, что так рано. Подумал – позвоню позднее, а тебя уже ветром сдунет. Надо бы увидеться. Какие планы?
- Сейчас буду бегать. 40 минут.
- Каждый день бегаешь?
- Ага.
- У меня есть классный напарник для тебя. Сил Силыч. Мужик, что надо. Познакомлю.
- Кто такой?
- Собака моя. Боксер. Жизнь у него в общем-то удалась, но по утрам с ним никто не бегает.
- Обсудим.
- Приходи. Приглашаю на завтрак. Рита отпустит?
- Она с утра по каким-то делам к своей тетке едет.
- Ну, я тебя жду. Когда будешь?
- В 10 устроит?
- Заметано.

Когда Сил Силыч с заметной долей пренебрежения обнюхал Илью, не выражая при этом никакого восторга, Сергей засмеялся и сказал:
- Возможно, даже жены нас бы не отличили, но Сил Силыча не провести. Плевать он хотел на наше сходство.
Собака с умилением смотрела на Сергея и не обращала никакого внимания на Илью. - По-моему, в этом будет главная загвоздка.
- Что ты имеешь в виду?
- Потом объясню.
Они пили кофе за большим круглым столом. Сидели в удобных глубоких креслах с высокими спинками. Чашечки, сахарница, молочник были из тончайшего фарфора, старинные серебряные ложечки, два бокала для коньяка на низких ножках. «Надо держать в ладонях, обхватив пальцами, - объяснял Сергей, - тогда хорошо согревается содержимое».
Пили арманьяк.
- Ты знаешь, чем отличается коньяк от арманьяка? – спросил Сергей.
- Конечно, нет.
- Арманьяк то ли севернее, то ли южнее на 40 километров.
Илья засмеялся, потом сказал:
- Кучеряво живешь.
- Ты, Илюха, часто повторяешь: чтобы понять это, и это, и то, надо родиться евреем. Чтобы тебе понять, почему мне нравится пить кофе из таких чашечек и чтобы ложечки были серебряные, надо чтобы в доме твоего детства пользовались за неимением другого только гранеными стаканами и фаянсовыми тарелками с отбитыми краями, а вместо удобного стула, я уж не говорю про кресло, колченогие табуретки. У нас детство было разным.
- Я не хотел тебя обидеть.
- Верю. Но хочу, чтобы ты меня понял. Давным-давно ко всей этой мишуре я интерес потерял. Поиграл и хватит. А обижает меня по-настоящему то, что ты все время даешь мне понять, что я – человек второго сорта или третьего, потому что многое мне не сообразить, так как я не еврей.
- Да при чем тут второй или третий сорт. Этому ты уже у меня научился. Но я действительно думаю – для того, чтобы оценить все унижение, всю несправедливость, которые выпадают на долю еврея, им надо родиться.
- Отлично, - кивнул Сергей. - В связи с этим у меня есть предложение. Только не говори, что я сошел с ума. Давай на год поменяемся жизнями.
- Не понял.
- На год поменяемся жизнями.
- Это как?
- Я, Сергей Васильевич Кузнецов, русский, отправляюсь в эмиграцию, как еврей Илья Наумович Берман. Ты, Илья Наумович Берман, еврей, остаешься в России, как большой русский начальник. - Поправился. - Но может не очень большой.
- Шутка?
- Нет.
- Тогда ты действительно сошел с ума.
- Отнюдь. Тебя жизнь не устраивает. Иначе не эмигрировал бы. Меня тоже не устраивает. Иначе не жаловался бы на замминистра, думу, правительство и президента. И, кроме того, очень хочется понять, что значит быть евреем.
- Ополоумел, - засмеялся Илья.
- А ты так сразу не отказывайся. Что собственно мы потеряем? Ничего. Но каждый приобретет многое – совершенно иной, чем был до этого, жизненный опыт. И чем мы рискуем? Ничем.
Илья сидел молча, внимательно разглядывая носки собственных туфель. Наконец, спросил:
- А жены?
- Ты женат четверть века, и я тоже. Не верю, что испытываешь к жене неземные чувства или невероятную страсть. Чудес не бывает.
- Не хочу быть циником.
- И мне, как не еврею, этого не понять?
- Да перестать, ради Бога.
- Не можешь представить, что я буду обнимать твою Риту? А ты уверен, что, кроме тебя, ее никто никогда не обнимал?
- Я никогда не думал об этом.
- Значит, веришь. Молодец. А ты тоже никого никогда, кроме нее, не обнимал?.. Ну, что ты молчишь. И главное, пойми, ты – это я, а я – это ты. Тут ни о какой измене речи нет. Понимаешь. Я для нее, повторяю, это - ты. А для Лиды ты – это я.
- Я не готов.
- У тебя на когда билеты?
- На субботу. Ровно через три недели.
- Есть время. Думай.
И они молча, без улыбки уставились друг на другу. И молчали… молчали.

Они так никогда и не сказали друг другу: «давай попробуем», или « ни за что», или «я согласен», или «пошутили и хватит». Но начали встречаться каждый вечер у Сергея, и тот во всех деталях рассказывал Илье о своей работе, о своих начальниках и подчиненных. Потом вход пошли фотографии – и портреты, и групповые. На обратной стороне Сергей писал, кто изображен, и давал всем лаконичную, но точную характеристику. Он хорошо знал своих сотрудников – сильные и слабые стороны, кто в делах на что способен, знал все про жен, про детей, про увлечения… Через две недели он вручил Илье две толстенные тетради. Полторы ушли на то, чтобы во всех подробностях, по дням, на целый месяц расписать, что должен делать Илья, сев в кресло начальника главка. Половина второй была посвящена личной жизни: привычки, знакомые и друзья ( их было мало, и информация о них была крайне скудной, и вся сводилось к тому, у кого когда день рождения, «чтобы поздравить, но ходить необязательно»), родственников не было, не считая сына от первого брака, но общение с ним ограничивалось двумя телефонными звонками в течение года – поздравляли друг друга с днем рождения и все. О Лиде было ненамного больше: «Профессия – геолог. Отец – профессор архитектуры, мать из дворян, чем невероятно гордилась всю жизнь. Всегда была просто женой, домохозяйкой. Лида - стоик, не приемлющий роскошь, прямой, открытый человек, абсолютно правдива и требует от всех того же, скупа на эмоции, резковата, умеет доводить все, что задумано, до конца. Отвергает компромиссы. Бывает раздражительна, прямолинейна, ненавидит тусовки. Трудно сходится с людьми. Режет правду-матку в глаза. Флирт презирает. Хороший надежный товарищ, но представить ее любовницей сложно. В одежде, в еде - неприхотлива. В очень хорошей физической форме, практически никогда не болеет. Любит классическую музыку, оперу – в доме множество CD Марии Калас, любимые писатели – Чехов и Лесков. Из слабостей – сластена. Отношения сложные, холодные. В перспективе возможен развод».

На следующей день Илья вручил Сергею свою тетрадь. Одну и не очень толстую. Не удивительно – о работе там ничего не говорилось, только назывались научные темы, в разработках которых Илья принимал участие. Все остальное было посвящено Рите. Довольно подробно о ее родителях – как звали, где родились, где жили, где учились, что нравилось, что отвергалось и даже, где похоронены.

О Рите: «Преподаватель английского языка, переводчик. По-настоящему интеллигентный человек, со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами: когда ей лгут, испытывает чувство стыда, никогда не сможет сказать лгуну – лжец, никогда не скажет вору – вор, не ввязывается ни в какие дрязги, склоки, сплетни, глубоко порядочный человек, не конформист, но никогда не будет навязывать другому свою точку зрения, чрезвычайно щепетильна во всех делах, хороший товарищ, верный друг, но в сложной ситуации может растеряться и принимать ошибочные решения. C людьми сходится легко, но когда в ком-нибудь разочаровывается, невероятно болезненно это переживает. Склона к легкому флирту, но, уверен, не более. Тщеславна, но всегда это отрицает. Прекрасная кулинарка. Любит наряжаться. Не скопидомка, но и не транжира. Любимый писатель – Пруст и читает с удовольствием, сложно в это поверить, женские романы. Любимый композитор – Моцарт. Очень нравятся французские шансонье. Отношения с мужем - ровные, уважительные». Усмехнулся. «Написал, как зав. кадрами». «Не со мной, с мужем». Взгляд со стороны. Но все правда. Надо признать, в чем Серега прав, страсти нет. Да и была ли?»
Прочитали, и каждый подумал примерно одно и то же: «Будет не просто». И каждый знал, что предстоит еще один разговор, но как к нему подступиться - понятия не имели.

Разговор состоялся накануне отъезда Риты с Сергеем в Америку. Была пятница. Сергей не поехал на работу, сказал заместителю министра, что дома будет готовить доклад, с которым предстояло выступать на следующей неделе на коллегии министерства. На самом деле, доклад уже был готов и набран крупно - четырнадцатым размером, чтобы Илье было удобнее читать. Не забыть бы его отдать и кое-что объяснить.
Илья приехал к нему домой в два часа дня с большим пакетом. В нем оказался костюм, только что взятый из химчистки, чистая рубаха, галстук и туфли. После разговора Сергею предстояло все это надеть и отправиться на квартиру Ильи, где состоятся проводы – придут родственники и друзья. Словом, превратиться в Илью.
У Ильи задача на сегодняшней вечер была куда проще – погулять с Сил Силычем, уже привыкшему к нему, поужинать в одиночестве, попытаться заснуть и не думать о том, что в данный момент, ночью, делают Сергей с Ритой. Риту он никогда не ревновал, считал ревность чувством темным и пошлым. Любил друзьям говорить: «Если ревнуешь, выходит, любишь, а надо радоваться, если любимой хорошо, а не скрежетать зубами и не точить ножи».
- Ха-ха-ха! – зло смеялась Аделька, жена его школьного дружка Андрюхи, и шептала ему на ухо: - Просто ты, Илюша, ее не любишь!
Но что взять с дурехи Адельки, у которой вся жизнь состояла из гадания на ромашке: любит-не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмет - к черту пошлет. Когда лепестков оставалось мало, Аделька мухлевала и всегда у нее получалось – любит, на худой конец – к сердцу прижмет.
Илья действительно Риту не ревновал, а сейчас вдруг с удивлением обнаружил, что внутри скребет. И возникла спасательная мысль: сказать Сергею – поиграли и хватит. Но понимал, что не скажет. А объясниться было необходимо: поделись, мол, братан, как у тебя все это с Лидой ночью происходит, а я тебе расскажу про себя и Риту. Но чувствовал, что спросить не может, язык не поворачивается.
Сергей водил его по квартире, объяснял, где, что лежит, вручал ключи – от дверей, от письменного стола, отдельно от верхнего ящика, где хранились все документы.
- Мои бумаги... теперь твои, - поправил себя Илья, - у Риты. Она аккуратистка.
- Значит, это кабинет, - вел его по квартире Сергей, – это столовая, гостиная ...
- Да ты что, Сережа? Ведь я все это давно уже знаю.
А тот, не обращая внимания, продолжал:
- Это спальня ...
Еще три шага по коридору, и они остановились перед закрытой дверью, и Илья вдруг понял, что здесь он никогда не бывал.
Сергей толкнул дверь, и они оказались в небольшой комнате с окном во всю стену. Солнце с трудом пробивалось через занавеси, сшитые из тяжелой материи. В комнате громоздились диван, письменный стол с удобным креслом; вдоль всех стен вытягивались стеллажи с книгами.
- Спальня Лиды, - сказал Сергей.
«Вот как он решил начать этот разговор», - подумал Илья и понял, что Сергей теперь ждет его ответной реплики.
- Вы ... что... вместе... не спите?
Сергей засмеялся:
- Не надо столь трагически. Ничего страшного не происходит. У меня своя спальня, у нее – своя. Иногда я ее навещаю.
Илья подумал: «Жаль, что с Ритой у нас одна спальня и одна кровать».
- Сережа, ты меня извини, но, согласись, знать эту сторону жизни – мне о твоей, тебе о моей – надо.
- Не извиняйся. Все верно. Раз в неделю или в две я к ней прихожу.
- Что значит «прихожу»?
- Это, значит, что сплю с ней, тупица, - разозлился неожиданно для себя Сергей.
- Ну, не сердись. У вас что – такой ...регламент?
- Ты нашел нужное слово.
- А Лида к тебе иногда приходит?
Илье показалось, что Сергей как-то изучающе рассматривает его. Сергей подумал: «Может, послать все к чертовой матери?» И вдруг понял, что долгие годы старался не думать о том, что Лида не приходит никогда.
- Нет, - наконец, произнес он. - Очень давно у меня был ...даже не знаю, как это назвать ... роман не роман... Вот - пересыпон. Может, такого слова нет, но смысл тебе понятен. Длилось все это недолго. Лида не столько узнала, сколько догадалась. Как-то вечером, глядя мне прямо в глаза – учти, за ней это водится, спросила: «У тебя отношения с Людмилой Сергеевной?» Именно с «Людмилой Сергеевной», а не с Людкой, хотя знала ее давно - подружка, и формулировочка: «отношения» - ни слова грубости. Вот в этом тоже вся Лида. Помню: мне очень хотелось глаза отвести в сторону, еще лучше – спрятать, но понимал, что, если это сделаю, она уйдет, или самому надо будет уйти. А терять ее не хотелось, ой, как не хотелось. Взгляд выдержал, кое-как отшутился. Не уверен, что поверила... С тех пор начались ее долгие экспедиции, и сама никогда не приходит ко мне в спальню. Ну, что тебя еще интересует? Никаких вывертов в сексе у нас нет.
- А если я вообще никогда к ней не приду?
- Уверен, не скажет ни слова.
- Тяжелый случай.
- Что правда, то правда, но человек она замечательный.
- Понял-понял.
- Не иронизируй. Теперь давай про Риту.
Пауза. Долгая пауза.
- Про Риту, - сказал Илья, глядя в пространство. – Знаешь, у меня все время ощущение вины перед ней. Ну из-за того, что нет детей. Хотя в чем моя вина? До брака с ней я про свои неполноценные хромосомы ничего не знал. Знакомые девушки были не в обиде.
- Девушек много было?
- Были.
- А после женитьбы?
- Случалось.
- Кем-нибудь хоть раз увлекся?
- Нет.
- А если бы до брака узнал, что с Ритой у вас детей не будет, сказал бы ей?
- Да.
- А что бы сделала она?
- Не знаю. Наверное, все равно бы вышла за меня, хотя детей очень любит. Видел не раз, как реагирует на детишек знакомых, какая у нее в этот момент улыбка, какие глаза... И, понимаешь, когда у мужчины есть чувство вины перед женщиной, впрочем, может я не прав, я конкретно о себе, будешь с ней, особенно с таким человеком, как Рита, невероятно щепетильным. Стараешься себя ей не навязывать. Понимаешь?.. У нее своей спальни нет, но по большому счету, получается, что есть.
Вот и поговорили.
Расставаясь, Сергей передал Илье папку с докладом, переоделся. Сказал:
- Костюмчик, в котором пришел, тоже скидывай. И рубашку, и туфли. Нам, эмигрантам, в хозяйстве все сгодится. Кроме того, Рита поинтересуется, у кого я свои шмотки на память оставил.
- У меня два ненадеванных костюма есть.
- Молодец. И ценю, что принес из чистки. Ты тоже голым ходить не будешь – все есть. Пожалуй, возьму только один галстук – любимый, на счастье.
- Нельзя, - сказал Илья. – Рита увидит, начнутся расспросы.
- А что, я не мог его просто купить?
- Накануне отъезда в эмиграцию галстуками не интересуются. И, кроме того, за всю жизнь с Ритой галстук себе я не покупал. Всегда она.
- Понял, Штирлиц. Ну, присядем на дорогу.
Сели, молчали, разглядывали друг друга, улыбнулись, рывком поднялись из кресел, обнялись и замерли на мгновение.
Последнее, что сказал Сергей Илье, не имело никакого отношения ни к Лиде, ни к Рите:
- Остерегайся Мелешкина – редчайшая паскуда и стукач.

Уже через час Сергей сидел рядом с Ритой во главе ломившегося от яств и выпивки стола и принимал участие одновременно в нескольких разговорах. Говорили все разом, громко, напористо, перебивая друг друга. И почти все давали советы, хотя никто из них никогда не бывал в Америке, а для большинства заграница ограничилась Болгарией. Особенно неистовал весьма пожилой человек, лысоватый, маленького роста, курносый, с тоненькой ниточкой усов. Зиновий Михалыч. Сергей его узнал – Илья показывал его фотографию и рассказывал о нем что-то смешное. Предстояло вспомнить, что именно... Зиновий Михалыч, которого родственники и друзья называли Зиной, Зинкой и Зинухой, хотя он не имел никакого отношения к сексуальным меньшинствам, был знаменит тем, что всем, знакомым и незнакомым, давал советы. Хирурга он учил, как правильно держать скальпель, художника – как разводить краски, закройщика – как кроить, слесаря – как слесарить, и если бы в их компании появился американец, он бы учил его правильно произносить: hello, table, Sunday, how do you do и I love you. Он бы, конечно, учил правильно произносить и другие слова и выражения, но он просто ничего больше по-английски не знал.
- Илюша, - надсаживался он, перекрикивая всех остальных, - помни, главное – это жилье. Не забывай, что Нью-Йорк – это остров. И Манхэттен, и Бруклин, и Бронкс.
- Ты уверен? – спросил Сергей.
- Абсолютно. И надо сразу же купить дом. Когда снимаешь, то это просто выброшенные на ветер деньги. Это я тебе, как специалист, говорю.
Сергей засмеялся:
- Как пел Высоцкий: «Где деньги, Зин?» И, кстати, связи не вижу между жильем и тем, что Нью-Йорк – остров. С островами, Зинуха, ты нахомутал. Бронкс – не остров.
- Откуда знаешь?
Нужно было бы ответить: «От верблюда». Очевидно, что не стоит рассказывать, что он, Сергей, уже дважды в Соединенных Штатах побывал. В командировках. Но об этом надо забыть, потому что ты – не Сергей, а Илья.
- Прочитал, - сказал он Зиновию Михайловичу.
- Все врут календари, - демонстрировал Зинуха знания классики.
Весьма пышная дама напоминала, что надо передать Бэллочке письмо; предстояло созвониться с огромным количеством знакомых в Америке и каждому что-то сказать, что-то пожелать, что-то предложить, о чем-то попросить. Рита улыбалась и говорила, что у нее все в деталях расписано и ошибки быть не может. И Сергей понимал, что все так и есть.
Он ерзал на стуле – все норовил разглядеть Риту. Не удавалось. За столом было невероятно тесно. Они сидели рядом, прижатыми гостями друг к другу. Он видел ее руки – тонкие запястья, длинные пальцы. На правой руке обручальное кольцо. Других украшений не было. Подумал: «Может, и есть, вывезти ведь ничего не дают. А, впрочем, ничего толком про это не знаю». В этот момент Рита нагнулась и перед его глазами оказалась розовая мочка ее уха. Он увидел: ухо было не проколото. О чем это говорит? Да ровным счетом ни о чем. Может, клипсы носит. И вдруг он почувствовал, как ее рука дотронулась до его ладони и в мгновение переплела их пальцы. Рита повернулась к нему, и он увидел ее близко-близко и прежде всего понял, что она совсем не похожа на свои снимки. Больше всего поражали глаза – зеленовато-карие, бархатистые. И разрез глаз был совершенно необычен – длинные, сужающиеся к вискам. Рита коснулась губами его щеки, и он ощутил их мягкость и теплоту..
Илюша, - тихо проговорила она с необыкновенной нежностью, - вот увидишь, все будет хорошо. Не волнуйся. – Ему казалось, что рядом позванивают серебряные колокольчики. Он хотел сказать: «Да я и не думаю волноваться». Но промолчал и признался себе в том, что никто и никогда не называл его по имени так ласково.

Гости разошлись далеко за полночь.
Он принялся убирать со стола грязную посуду, понимая, что Илья наверняка бы Рите помогал. Но она остановила его:
- Утром придет Мила, и все сделает.
Он вспомнил: Мила – племянница, которой была продана эта квартира за ничтожную сумму. Как объяснил Илья: «Она – сирота, и хоть чем-то мы должны были ей помочь».
Рита послала его принимать душ. Под теплыми струями воды Сергей чуть не заснул. В ванной он обнаружил мужской халат – «стало быть, Ильи», облачился в него и вдруг понял, что не знает, в какой стороне спальня.
Сначала он попал в гостиную, где был уже наведен полный порядок. Потом оказался на кухне и увидел, как Рита домывает последнюю тарелку.
- А ты говорила, что утром это сделает Мила.
- Мила – хорошая девочка, но я подумала, что, если мы оставим грязную посуду, мы словно даем ей понять – она нам чем-то обязана. А вот этого не хотелось бы.
- Ты права, но не надо было отказываться от моей помощи. Ты ведь устала.
- Ты – тоже. И я тебе очень благодарна.
- За что? – не понял Сергей.
- За то, что всегда готов помочь. Редкое качество. А теперь иди спать. Времени осталось совсем немного. А я сейчас приму душ …ну, что ты стоишь?
Во-первых, ему было приятно на нее смотреть, во-вторых, она могла увидеть, что, выходя из кухни, он пошел бы совсем не в ту сторону.
Она засмеялась:
- По-моему ты забыл, где у нас спальня.
- Забыл, - согласился Сергей.
- Как выйдешь отсюда, повернешь направо, а там, прилагая всю мощь ума, сориентируешься и найдешь.
- До скорой встречи, - он помахал ей рукой, и вновь услышал позванивание серебряных колокольчиков.
Спальню нашел. Обнаружил широкую, удобную, уже расстеленную кровать. С правой стороны лежала чистенькая выутюженная пижама. Стало понятно, где на этом ложе его место, но вид пижамы его огорчил. У него пижамы не было. Лида однажды купила. Перед сном надел и понял, что в пижаме не заснет никогда. Привык спать голым, нравилось прикосновение к телу чистых прохладных простыней.
Пижаму пришлось надеть. Подумал, что все его привычки берут начало в босоногом детстве. А вот у Илюхи все было, конечно, по-другому: пижамы, штанишки, рубашечки, дорогие туфельки и, естественно, разговоры о том, как должен вести себя человек в обществе. Его-то родители это знали. И тут же вспомнил, как гид в музее Толстого в Ясной Поляне, показывая на знаменитый кожаный диван, рассказывал:
- Лев Николаевич спал на этом диване до брака с Софьей Андреевной. Спал без белья.
А уж у него босоного детства не было. Это точно.
Ужасно хотелось спать. Лег в пижаме на кровать сначала поверх одеяла - было жарко. Потом сообразил, что Рита придет из ванной и, наверное, захочет лечь под одеяло и вытащил его из-под себя . Почти сразу же задремал. Слышал, как Рита устраивалась рядом, почувствовал ее руку у себя на затылке. Было приятно. Сквозь сон услышал: «До свидания». Кому это она говорит? Открыл глаза и повернулся к ней. Спросил:
- Что ты сказала?
- До свидания, - повторила она.
И в этот момент он понял, что ее «до свидания» было вместо «спокойной ночи». Подумал, что Илюха мог и предупредить. Это прощание показалось ему очень трогательным и смешным, и он расхохотался…

В семь утра, когда Сергей с Ритой отправлялись в Шереметьево, Илья надевал спортивный костюм Сергея, его сникерсы (чуть были великоваты) и вместе с Сил Силычем отправлялся на утреннюю сорокаминутную пробежку. Сил Силыч был счастлив.
Илья любил эти утренние минуты. Бегал уже лет двадцать. Хорошо в это время думалось. Сегодня было над чем поразмышлять: « В восемь сорок приедет Виктор. По определению Сергея, «надежный малый». Сергей был с ним на «ты», а он его, естественно, называл Сергеем Васильевичем». Илье это не нравилось. «Наверное, будет многое не нравиться. Но что делать? Терпи, или меняй в нужном себе направлении».
В девять часов я пойду по коридору главка в свой кабинет, здороваясь с сотрудниками. Я хорошо изучил их фотографии и, вроде, запомнил имена. В конце концов, можно никого и не называть по имени. Просто: «Здравствуйте», «Доброе утро». Тот, кто будет меня восторженно приветствовать и рот раздвинит до ушей, и есть Мелешкин. Секретаря зовут Светлана. Между Сергеем и ней интимных отношений, слава Богу, не было. «Толковая, вежливая, исполнительная, но как бы всегда настороже, словно ждет, что вот-вот и я начну к ней приставать. А к ней уже давно пристал Корольков – зам. главного инженера. Не женат, но в ЗАГС вести ее не торопится, хотя в отпуск отправляются вместе и в субботу, и в воскресенье его всегда можно найти у нее». Конечно, подобная информация может пригодиться. Но главное сейчас для тебя не это.
Илья вдруг вспомнил, как много лет назад был на встрече, организованной в библиотеке, с человеком, без преувеличения - легендой. Тот был советским шпионом, простите, разведчиком (шпионами называли разведчиков вражеских) и много лет прожил в Соединенных Штатах нелегалом, прежде чем его разоблачили. Народу в библиотеке собралась тьма-тьмущая. Интерес к выступающему еще был подогрет тем, что недавно вышел на экраны фильм о нашем разведчике-нелегале (в основе лежала подлинная история), а выступающий в библиотеке был снят в прологе этого фильма и сказал о нем несколько слов. И почти все зрители были твердо убеждены, что фильм рассказывает именно о его подвигах, а это были подвиги совсем другого человека. И один парень, пришедший в библиотеку на встречу, задал человеку-легенде такой «простенький» вопрос: «А что нужно делать для того, чтобы, живя во вражеском окружении, не быть разоблаченным?» И немедленно получил примерно такой ответ: «Вообще это не так уж сложно. Просто надо твердо сказать себе, что ты больше не Иван Иванович Иванов, а Майкл Джонсон, и начать жить, как Майкл Джонсон. А потом и думать, как он». Конечно, человек-легенда не жил во вражеском окружении, Это всего лишь советский штамп. Его окружали простые американцы, которые, возможно, увидели в нем врага лишь после ареста. А, быть может, эмоционально это никак не восприняли. Аналогий тебе проводить не стоит. Ты не шпион, ты, естественно, не будешь во вражеском окружении. И нужно тебе всего лишь воспользоваться советом человека-легенды. «Скажи себе и затверди: «Я - Сергей Васильевич Кузнецов – начальник большого главка; я – русский в России; эта моя страна без всяких оговорок. Кстати, это действительно твоя страна. В эмиграцию ты не уехал. Теперь у тебя нет комплексов, которые, признаться, были. Никто больше не скажет мне, что я не ко двору, что моя фамилия, мое отчество плохо звучат. «Вы, конечно, хороший специалист, но … сами понимаете…». Этого больше ты не услышишь, а если услышишь, немедленно спросишь: « Чего это вы там буровите?» Именно «буровите» – грубо и резко. И «Чего я должен сам понимать?» Итак, определенней, резче, жестче, даже злее и, главное, определеннее. Сергей Васильевич Кузнецов, если даже был до сегодняшнего дня мямлей или, скажем, человеком мягким, таковым быть перестал. Точка».

В девять утра Илья Берман шел уверенной размашистой походкой по коридору главка, здороваясь с сотрудниками направо и налево. И вдруг остановился.
- Сергей Васильевич! – радостно приветствовал его мужчина в отлично сшитом костюме, в белоснежной рубашке и модном галстуке. Мясистая рожа лоснилась от удовольствия. – Надеюсь, жизнь радует и нет проблем, которые мы под вашим руководством не могли бы разрешить. Да? - Пухлые щеки подрагивали от счастья.
- Привет, Мелешкин. А чего это ты говоришь «под вашим руководством»?
- А под чьим же?
- Под моим. Но, Мелешкин, надо быть последовательным. Следует говорить: «под вашим мудрым руководством».
Мелешкин продолжал улыбаться, но как-то неуверенно и настороженно вглядывался в начальника. Наконец, спросил:
- Шутите?
- Это еще почему? Сомневаешься, что мое руководство мудрое?
Мелешкин опять широко заулыбался и, видимо, посчитал лучшим для себя пока промолчать.
- Ну, чего молчишь? И почему всегда восторженно лыбишься при встрече со мной?
- Так рад видеть.
- Врешь, Мелешкин. Ну, да Бог с тобой. Решил тебя повысить. Сегодня издам приказ: назначу тебя начальником проекта по Анадырю.
Глаза Мелешкина забегали, и руки начали нервно теребить галстук. «Понимает, что завалит», - не без удовольствия подумал Илья.
- Через час зайдешь к Николаю Тихоновичу и получишь необходимые указания.
«Дальше – не обсуждать и больше не разглядывать этого ублюдка».
- Так как вопросов нет, пойду с твоего разрешения.
«Интересно, через сколько минут позвонит Владимир Васильевич и постарается Мелешкина отбить?»
Владимир Васильевич Смирнов был заместителем министра, высоким покровителем Мелешкина.
Через семь минут Николай Тихонович Воропаев – заместитель Кузнецова – осторожно спросил:
- Это идея Владимира Васильевича?
- Нет, моя.
- Но Мелешкин ведь завалит!
- Завалит, но пока не завалит от него не отделаемся.
- Может вы и правы. Да лучше было бы года три назад это сделать.
- Учту.
Заместитель министра позвонил через сорок шесть минут.
«Хорошо у них связь налажена», - подумал Илья.
- Как жизнь, Сергей Васильевич? – грохотал в трубке голос Смирнова.
- Будет лучше, - твердо ответил Илья.
- Вот это по-нашему! Молодец!.. Решил, кто возглавит Анадырский проект?
- Уже приказ издал. Мелешкин.
- Мелешкин? – сыграл удивление Владимир Васильевич. – Да надо бы посоветоваться.
- Да уже получается поздно.
- Раньше ты не спешил… У меня ведь на Мелешкина планы есть.
- Ну, если вы его возьмете в свой аппарат, так и быть отпущу.
- А если нет?
- На нет, как говорится, и суда нет.
- Значит, говоришь: жизнь бьет ключом! Это, конечно, здорово, но иногда она бьет, имеет такую особенность, по незащищенным частям тела. – И заместитель министра хохотнул.
- Так вы, Владимир Васильевич, будьте осторожны. Берегитесь ключа. Я ведь про него ничего не говорил. Я сказал всего лишь, что жизнь будет лучше.
- Понял тебя, понял. Ну, бывай! – и резко повесил трубку.
«Как бы Сереге в перспективе жизнь не испортить»,- подумал Илья.

Почти всю дорогу до Нью-Йорка Рита проспала. Летели они экономическим классом, что Сергею было непривычно. Тесновато. Откинул между сидениями подлокотник, стало свободней. Рита заснула почти сразу. Почему-то сидела, отвернувшись от него, а он все пытался ее рассмотреть и в себе разобраться. Рита была хороша собой, и даже в аэропортовской суете он поймал обращенных на нее два восторженных взгляда. Один - от молодого человека лет двадцати. А второй - от джентльмена, которому явно перевалило за шестьдесят, похоже иностранца. Актеры с такой внешностью играют в американских фильмах конгрессменов и сенаторов. Сергей отдавал себе отчет в том, что испытывает к ней одновременно чувство нежности и тревоги. Рита казалась ему беззащитной. Это было для него внове. К Лиде он таких чувств не испытывал никогда, может быть потому, что Лида была человеком очень сильным - и физически, и внутренне. Да и жизнь сложилась у них так, что вроде и чувства проявлять считалось чуть ли не дурным тоном. Лида часто говорила и не только ему: «Давай без всяких сантиментов». И еще любила повторять: «Главное – быть реалистом». А ему уже давно хотелось, или было нужно другое. И сейчас на высоте десяти тысяч метров он беспокоился - удобно ли Рите, не нужно ли ей чем-нибудь помочь? Стараясь не разбудить, достал подушку, аккуратно положил ей под голову. А когда увидел, что разносят еду, минут пять решал – будить или нет? Разбудил. Поставил прямо спинку сидения, помог закрепить поднос, намазал затвердевшее масло на хлеб.
- Спасибо, - говорила она. - Я сама. – И смешно терла кулачками глаза, как маленькая девочка после сна. И это его умиляло. Она вдруг поймала его взгляд, почему-то смутилась, а потом, наклонившись, поцеловала его в щеку. И он ощутил теплоту ее губ.
- Поешь, - уговаривал он ее. – Нам еще лететь и лететь.
А есть ей не хотелось, и когда стюардесса унесла подносы, Рита вновь откинула спинку сидения, и Сергей сделал тоже самое, чтобы быть им на одном уровне, и она повернулась к нему, доверчиво положила ему голову на плечо, закрыла глаза и быстро уснула. А он обнял ее и несильно прижал к себе. Она спросонья что-то пробормотала, но слов разобрать было нельзя.
Второй раз он разбудил ее, когда объявили, что самолет совершит посадку через пятнадцать минут в аэропорту Кеннеди. И сказал ей:
- Хай, Бекки. Мы прилетели.
- Теперь я – Бекки? – спросила она.
Он кивнул:
- Чудесное имя
- Хай, - сказала она и сделала почему-то паузу. И Сергей подумал, что сейчас вопреки здравому смыслу она скажет «Сережа», но пауза закончилась, и она произнесла: «Илюша».

2 октября, в субботу, в Москву возвращалась Лида. Накануне вечером Илья сказал Виктору:
- Лидия Николаевна завтра приезжает.
- Встретим, - с готовностью откликнулся водитель. - Как всегда, букет ромашек. Да? В Домодедово прилетает?
- Ну, да. Только встречать поеду сам. Оставь ключи от машины у диспетчера.
- Можно. Но вы, Сергей Васильевич, себе изменяете. В прошлый раз, помнится, я спросил: «Поедете в аэропорт?», а вы что ответили? «Традиции, Витя, хороши тем, что их не нарушают».
- Традиции, Витя, хороши тем, что их не нарушают, при условии, что иногда приходит пора их отменить.

Сергей предупредил, что Лида больше всего любит полевые цветы, особенно ромашки. Илья это помнил, помнил и то, что Сергей никогда ее не встречал. Объяснил просто: «Часто бывало некогда. А потом понял, что ей это и не нужно». И еще Илья знал, что к приезду Лиды Сергей заказывал в ресторане «Арагви» всевозможную закуску, цыплята-табака, бутылку «Хванчкары» или «Киндзмараули».
Самолет прилетал в семь часов вечера. Илья встал раньше обычного, побегал с Сил Силычем как всегда сорок минут, принял душ, выпил кофе. В восемь утра уже был на рынке, а потом проехался по магазинам. Илья умел и любил готовить. И в девять тридцать он начал священнодействовать. Сначала - салат из помидоров. Помидоры резались тоненько-тоненько, как папиросная бумага. На слой помидоров ложился также тонко нарезанный слой лука, и дальше вновь помидоры и опять лук. И так восемь слоев, и каждый нужно было немного посолить. Салат не следовало сразу ставить в холодильник. Часа через два, не раньше. А потом пришла очередь салату из лосося. Лосось был баночный в собственном соку. Он был измельчен, превращен в пасту. Потом туда последовали два крутых яйца, порубленных до ничтожных размеров, три дольки чеснока, пропущенных через выжималку, мелко порезанная половина луковицы, яблоко – желательно антоновка – продернутое через терку, и все это должно быть окроплено лимонным соком, затем добавлен майонез по вкусу и сверху посыпаны зерна граната. Затем пришла очередь сырного салата, потом салата из авокадо, риса с креветками и дыни с прошюто. Горячее блюдо было гордостью Ильи. Называлось оно в тех немногих ресторанах, где подавалось, «Осетриной по-московски». На самом деле это был псевдоним, под которым в пору тотальной травли всего религиозного, скрылась «осетрина по-монастырски». Отварная осетрина, обложенная молодой картошкой, немного лука и яйца, очень много сметаны, и все это запекалось в духовке до чуть жестковатой корочки. На десерт – «омлет сюрприз»: ананасы, сверху бисквиты, все покрыто толстым слоем взбитых сливок. Перед тем как подается – немного спирта. Омлет “сюрприз” поджигается, гасится свет, и огонь высокого кулинарного искусства в прямом и переносном смысле венчает трапезу. Впрочем, Илья помнил, что Лида сластена и по дороге в аэропорт заехал в киноцентровский ресторан «Арлекино», который держали итальянцы. В этом ресторане совершал фантастические чудеса лучший кондитер Москвы.
Ромашки были куплены еще утром.
Самолет опаздывал на 20 минут. Илья подумал: «А зачем ты все это устраиваешь: и эту встречу, и такой ужин? Впечатление хочешь произвести? С какой целью? Надо было бы по заведенным Сергею а, возможно, и Лидой правилам: букет ромашек, встречает Виктор, ужин из «Арагви». А ты чего корячишься? Ведь все это потащит за собою ненужные вопросы. Получается, что ты толкаешь ее на мысль: Сергей изменился. А это значит, с ним что-то произошло. Разумно? Нет, конечно. Разоблачения тебе не нужны. Традициям изменять не следовало. Отношения холодные, но в твоей ситуации – это отлично. Правда, как-то бесчеловечно. Ее не было дома почти шесть месяцев. Живет с мужем четверть века и сегодня, в субботу, он не находит времени ее встретить. Это больше чем равнодушие. Уж коли такие отношения, нужно развестись».
Эта мысль Илью развеселила. Подумал: «Серега вернется и окажется холостяком. Вот будет номер. Скажет: «Ты перепутал. Я просил с Мелешкиным разобраться, он на месте, а Лиды нет. Здорово ты нахомутал».
И в этот момент он увидел ее. Она шла по проходу вроде бы не быстро, но почему-то обгоняла тех, кто двигался впереди нее. В руках были две большие сумки, но она несла их без видимого напряжения. Была выше ростом, чем казалась на фотографии, и худее.
«Черт возьми, - подумал Илья, - надо было у Сереги узнать – в аэропорту при встрече они целуются или нет? Хотя, что это я, он ведь ее никогда не встречал. Значит, могу действовать по обстановке».
Она вышла из прохода, и он шагнул ей на встречу.
- Какими судьбами? – спросила Лида. - Что случилось? Тебя уволили?
В голосе слышалась насмешка. Можно было бы и обидеться, но Илья радостно улыбнулся, сказал:
- Сколько вопросов! А я просто хотел тебя увидеть на сорок минут раньше.
- Выходит, ничего не стряслось? – все еще иронизировала Лида. Она поставила одну сумку на пол, взяла протянутые ей цветы. Приблизила к нему лицо, как бы для поцелуя, и он хотел ее поцеловать, но она только прижала на мгновение свою щеку к его щеке и поцеловала воздух. – Ну, здравствуй.
Он увидел ее совсем близко – шапку льняных волос, серо-голубые глаза – не тающие льдинки.
- Здравствуй, - сказал Илья и невольно вздохнул. На его вздох она не отреагировала или не обратила внимания.
Он взял ее сумки и ощутил их тяжесть.
- Помочь? – спросила она.
Он искоса взглянул на нее. На сей раз не иронизировала. Улыбнулся:
- Справлюсь.
Она кивнула.
Он открыл ей переднюю дверцу со стороны пассажира, положил сумки в багажник, но когда сел за руль, рядом ее не обнаружил. Она сидела сзади, сказала, как бы в оправдание:
- Подремлю немного.
Он кивнул. Всю дорогу до дома ехали молча. Иногда он поглядывал в зеркало. Она сидела с закрытыми глазами. Может, и спала. Подумал: «Тяжелый случай».

В квартире щенячьим визгом их встречал Сил Силыч; поднялся на задние лапы и все норовил лизнуть Лиду в лицо. Она слегка отстранила его, потрепала по загривку, улыбнулась:
- Силыч, зачем нам эти телячьи нежности?
«Господи, - подумал Илья, - ну просто Феликс Эдмундович Дзержинский. Даже собака и та должна быть лишена чувств». В то же время он отметил, что улыбка невероятно красит Лиду, удивительным образом меняет ее лицо, совершенно другими становятся глаза, губы.
- Кормить будешь? – спросила она Илью.
- Обязательно.
- Когда все будет готово?
- Через пятнадцать минут.
- Успею принять душ.
Илья посмотрел на часы.
Через четверть часа стол был накрыт, и почти тут же появилась Лида из своей комнаты. На ней были старые джинсы и серый свитер. А на Илье темно-синий костюм, голубая рубашка, синий галстук в красную полоску.
- Извини, что я в таком виде, - сказала она. - Раньше у нас все было проще, - усмехнулась, - по рабоче-крестьянскому. Но если хочешь, я могу переодеться.
- Не стоит, - улыбнулся Илья. - Я понимаю, что ты устала.
Он разлил вино по бокалам и, как гид, повел ее от блюда к блюду, рассказывая и объясняя. Но она не дала ему продекламировать эту поэму до конца:
- На какой ресторан ты сменил «Арагви»?
- Ты сначала попробуй. Потом скажу. Ну, давай выпьем за твое возвращение.
Она как-то изучающе его рассматривала:
- Что-то с тобой произошло...
- Почему ты так решила?
- Встретил - что заведено не было. Тосты произносишь. Так - что?
- Ничего. Человек меняется.
- Не верю. Во всяком случае, не верю в метаморфозы, связанные с тобой. А что это за вино?
- Мозельское. Нравится?
- Да. И все очень вкусно. Так какой у нас теперь придворный ресторан?
Он молчал, соображая – признаваться или не стоит. Ему почему-то было очень важно услышать от нее похвалу. Наконец:
- Я все приготовил сам.
- Ну, ты даешь! – и впервые весело засмеялась. – Признайся, что ты завел повариху и крутишь с ней роман.
- Повариха – это я.
- Когда же ты всему этому научился?
- Долгими вечерами в твое бесконечно долгое отсутствие.
Она изучающе посмотрела на него. Илья понял, что комплиментов не дождется. Он вдруг почувствовал, что она вот сейчас, в мгновение, по каким-то одной ей известным приметам поймет, что он - не Сергей, и с трудом сдержался от того, чтобы не отвести глаза в сторону. Удалось скрыть смущение и тоном разухабистого зазывалы сообщил:
- На горячее у нас - «осетрина по-монастырски», классика – яйца, картошечка, все в сметанном соусе. Через шесть минут запечется до хрустящей корочки. Когда прикажете подавать?
Лида по-прежнему молча смотрела на него.
- Уходя на коду, предложу «омлет сюрприз» и в завершение - итальянский торт – нечто воздушное и фантастическое. Распорядитесь – с чаем или с кофе.
Она даже не улыбнулась.
- «Кода» – слово не из твоего репертуара.
- Я же говорил: люди меняются. - И подумал: «Ее провести будет сложно. Будь внимательней и осторожней».
- Сил Силыч, - спросила Лида, - что это с ним происходит? Да он ли это?
Сил Силыч «сыграл» гениально, как надо, словно поняв вопрос Лиды. Он подошел к Илье, обнюхал, потом поставил лапы ему на колени и ткнул его головой в грудь – признал.
Она ела мало и вино отпивала маленькими глотками. Комплиментов Илья так и не дождался: на омлет-сюрприз Лида не отреагировала, а к торту из «Арлекино» даже не притронулась.
- Ты же любишь сладкое, - проговорил Илья и удивился, услышав в своем голосе обиду.
- Какое было сладкое! – отозвалась она. – А мысли вот погорчей.
- Кто автор?
- Автор неизвестен, - и чему-то усмехнулась. – На заре нашего розового романа ты как-то сказал: «Не важно, что ты пьешь и из чего, а важно с кем и кто тебе наливает». Тогда мне это очень понравилось. Но похоже сейчас все стало другим… А за прием благодарствую. Спокойной ночи.
Поднялась из кресла и исчезла из комнаты.
Илья слышал ее легкие шаги по коридору, звук открывающейся двери, а потом и щелчок замка. Впрочем, может ему и показалось, что дверь в спальню она заперла.
В семь утра они встретились в прихожей. Оба были в спортивных костюмах и в сникерсах.
- Доброе утро, - улыбнулся Илья Лиде. - Как спалось?
- Неважно. На ночь так много не едят, господин чревоугодник.
- В следующий раз, когда ты приедешь, на ужин у нас будет банка «Завтрак туриста» и кусок черняшки, один на двоих.
- Ну ладно, - миролюбиво сказала она. - Считай, что ты меня покорил своим кулинарным искусством. Вот только не могу решить, чего тебе от меня надо, ты явно подлизываешься.
- Я тебе никогда не говорил, что у тебя омерзительный характер?
- Это не правда, - спокойно возразила она. – Просто я человек прямой и откровенный. А ты чего-то темнишь. Я это чувствую. И куда ты в такую рань собрался?
- Вот уже три месяца мы с Сил Силычем бегаем по утрам. Он подал заявку на пробежки, и я ее утвердил.
- А как же твоя любимая цитата из Черчилля: «Если можешь не бежать, а идти – иди. Если можешь не идти, а стоять – стой. Если можешь не стоять, а сидеть – сиди. И если можешь не сидеть, а лежать – лежи»?
Они бежали рядом.
- А ты в хорошей форме, - похвалила Илью Лида. И тут же поправилась, - для человека всю жизнь просиживающего штаны в кабинете.
Илье побежал быстрее. Она не отставала. Еще быстрее. Тот же результат. Он подумал, что в таком темпе продержится еще минут пять, не больше. И скорость снизил. Она тоже побежала медленнее. Пора было возвращаться.
- Ты куда? – спросила она.
- Домой. Наш променад длится сорок минут.
- Ну, мы еще побегаем, - и она вынула из руки Илья поводок. – Кстати, променад – это слово тоже не из твоего лексикона.
Теперь она с легкостью оторвалась от Ильи, взвинтила скорость и ему на мгновение стало жалко Сил Силыча. «Чертова баба! – подумал он. - До приезда Сергея продержаться будет не просто».
К их появлению он успел принять душ, переодеться. Сил Силыч тяжело дышал, был в пене, в прихожей улегся на коврик и в глазах его Илья прочитал: «Если так каждое утро, лучше сдохну».
- Собаку загнала, - ворчал он.
- Здоровее будет, - проговорила Лида. Она дышала спокойно, ровно. – И вообще вы обуржуазились.
- Да здравствует Великий Октябрь! – прокричал Илья. – Мы наш мы новый мир построим. Кто был никем, тот стал ничем.
Он принялся вытирать собаку, а Лида отправилась в ванную и через минуту сквозь шум воды до него донеслось: «У любви, как у пташки крылья. Ее порывам нет границ…»
Завтракали они на кухне. На столе кроме кофе ничего не было.
- Завтрак отменяется? – спросила она, усаживаясь напротив Ильи.
- У нас есть сыр и колбаса.
Она нырнула в холодильник:
- А где следы вчерашнего пиршества? Кстати, осталось куда больше чем было съедено. Куда ты все подевал?
- Ничего нет, - сказал он.
- Неужели ночью все стрескал?
- После того, как ты отправилась спать, я все выбросил в мусоропровод.
Так он и сделал. Только итальянский торт оставил. Отнес на балкон.
- Это что - акция протеста?
- Нет. Тебе ведь ничего не понравилось?
- Я тебе этого не говорила.
- Видел.
- Я знаю, что у тебя давно со зрением не все в порядке, но не предполагала, что до такой степени.
Он молча пил кофе.
- А этот итальянский торт – шедевр кондитерского искусства – тоже в мусоропровод? – в голосе слышалась жалость.
Илья встал из-за стола, вышел из кухни и вернулся через минуту с тортом..
- Держи и обуржуазивайся.
- Тебе отрезать кусочек? – с интересом спросила она…
Первое письмо от Сергея пришло через два месяца после отъезда.
«14 ноября. Бруклин. Нью-Йорк.
Дорогой Сергей, надеюсь, что у тебя все в порядке, и жизнь преподносит только приятные сюрпризы. Нам на жизнь жаловаться не пристало. У Бекки – мы теперь называем Риту ее настоящим именем – живет здесь уже лет двадцать родной дядька – дядя Яша. Ворчливый, но милый человек. По приезде работал здесь «до черного пота и кровавых мозолей». Это прямая цитата. Сейчас владелец трех бензоколонок. Вдовец, детей нет и, может, поэтому принимает в нас большое участие. Снял нам квартиру. Первый этаж в двухэтажном особняке на авеню «М». Между 18 и 19 Еast, недалеко от Ocean Parkway - одной из главных магистралей Бруклина. До знаменитого Брайтона езды минут пятнадцать на машине. Дядя Яша подарил старенький кадиллак, но бегает он еще очень шустро. Квартира отличная. Две просторные спальни, в каждой кондиционер. Большая гостиная – living room. Как говорит кое-кто из иммигрантов «двухбедренная квартира», от bedroom. На втором этаже живет раввин. Ему сорок с небольшим, родился в Ленинграде, там и учился на… режиссера. Раввином стал здесь. Импозантен, обаятелен, образован. Общаемся по средам. И я, и Бекки работаем. Бекки преподает английский иммигрантом в еврейском центре «Shore Front Y». Не без помощи дяди Яши я работаю в строительной компании - по советским понятиям прорабом. Дядя Яша познакомил меня с хозяином. Борис – его старинный дружбан, но надеюсь, что меня взяли на работу не только из-за этого. Похоже, что я произвел на Бориса хорошее впечатление. Пиши. Всегда буду рад весточке от тебя. Илья». И номер телефона.
Письмо было набрано на компьютере и даже подпись была сделана не от руки. Почерки Сергея и Ильи были непохожи.
Только через три месяца после начала работы в главке Илья окончательно понял, что с делами справляется. Недоумевал: «Как же это у меня все получается?» Потом понял, что как бы всю жизнь подспудно готовился к такому повороту судьбы. Много читал специальной литературы, много думал, соображал, как поступить в тех или иных ситуациях.
Илья улыбнулся своим мыслям: «Серега вернется - окажется разведенным, да еще и без работы. Илюша, давай на поворотах сбрасывай скорость».
Дома гражданской войны не было. Вместе бегали по утрам, вместе завтракали и ужинали. Всегда на скорую руку. С Сил Силычем гуляли по очереди. Кстати, Сил Силыч бегать с Лидой отказался. «Настоящий мужчина, - прокомментировала она. – Всегда ищет, где легче и удобней». Последнее, конечно, относилось к Илье, вернее к Сергею.
Лида была привлекательной женщиной. Илья это понял - присмотрелся. Но, похоже, секс ее абсолютно не интересовал. Может, фригидна? Иначе, как все это объяснить? Живет с мужем под одной крышей и сторонится его. Илья, правда, никаких шагов к сближению не предпринимал. Все еще помнил праздничный ужин. Но и она ни словом, ни взглядом не дала ему понять, что мог бы и заглянуть к ней в спальню. Каждый вечер, отправляясь к себе, сухо говорила:
- Спокойной ночи.
И все. И лицо - холодное, неприступное.

Как-то после ужина, когда Лида уже собралась идти к себе, Илья спросил:
- А что за музыка звучала вчера у тебя?
Она живо повернулась к нему:
- Ты никогда ее раньше не слышал?
- Нет.
- Вот уже много лет раз в две недели, а может, и чаще, я слушаю этот диск.
- Молодец. Так что это?
- Это то, что я слушаю очень часто, а ты вдруг услышал впервые.
- Так и называется: «То, что слушаю очень часто»?
- Я знаю, что у тебя со слухом не все в порядке…
- Но «Интернационал» от оперы я могу отличить.
- Браво. Это опера «Самсон и Далила» Сен Санса.
- Давай послушаем.
Она чуть наклонила голову набок, рассматривала его. Словно пыталась понять: он действительно хочет послушать музыку или за этим стоит что-то иное. И он понял, что она ему не доверяет. Наконец, Лида сказала:
- Много-много лет назад этот диск я получила в подарок. Знаешь от кого?
Он покачал головой.
- От тебя… И много-много раз я просила тебя, - поправилась, - я пыталась уговорить тебя послушать вместе со мной эту оперу, хотя бы пять минут.
- Ну, давай послушаем. Ты, наконец, уговорила.
- Пойдем, - проговорила она после паузы, - коли не шутишь…
В ее спальне он устроился в кресле, сидел, чуть прикрыв глаза, следил как она перебирает СD…
Музыка и голос Марии Калас мгновенно заполнили все пространство, весь мир, заставляли оживать казалось давно забытые воспоминания, умершие чувства…
Илья хотел встретиться с Лидой взглядом - не получалось. Но видел, как потемнели ее глаза, как лоб пересекла тяжелая складка.
Когда музыка смолкла, они еще несколько минут просидели в тишине. Потом Илья поднялся из кресла, сделал шаг в сторону Лиды и протянул ей руку. Она, как в полусне, тоже протянула ему навстречу руку. Он нагнулся, поцеловал ее и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

«10 марта. Нью-Йорк. Бруклин.
Дорогой Сергей! Был рад твоему звонку и тому, что дела у тебя идут, как надо. У нас все в порядке. Уже месяц как я стал ближайшим помощником Бориса и приятно, ох уж это тщеславие, что он во всем мне доверяет. И денег стал получать больше, что очень кстати.
Живем интересно, много впечатлений. Две недели назад были на бродвейском мюзикле «Кошки». Класс. Бекки жизнью довольна.
Всегда рад весточке от тебя. Илья».

Вечером во вторник Лида заболела. Илья понял это не сразу. Но в какой-то момент увидел ее пунцовые щеки и какие-то погасшие глаза.
- Как ты чувствуешь себя?
Она ответила не сразу, словно решая, говорить или нет:
- Признаться, неважно.
- Что болит?
- Ничего.
- Ну, так не бывает.
- Тем не менее… Извини, я пойду к себе. – И ушла, не притронувшись к еде и даже не выпив чая.
Через несколько минут он постучал к ней в спальню.
- Входи. - Голос ее дрожал.
Он протянул ей градусник, и она безропотно засунула его под мышку. Попросила:
- Накрой еще чем-нибудь. Знобит.
Он принес из спальни плед и свое одеяло. Укрыл.
Ртутный столбик немного не дотянул до сорока.
- Сколько? – спросила она.
- Много.
- Можешь сказать сколько? Я не нервная.
- Тридцать девять и восемь… Надо вызывать скорую.
Она вдруг схватила его за руку, и он почувствовал исходящий от нее жар.
- Пожалуйста, не отдавай меня в больницу.
- Не отдам.
- Даешь слово?
- Даю.
Она отпустила его, и он пошел вызывать неотложку.
С трудом дозвонился, потом еще звонил два раза – они все не приезжали. Через 40 минут вдруг сообразил, что мог бы позвонить в неотложку бывшего четвертого управления – «кремлевки». Сергей был туда прикреплен. Но машина должна была придти с минуты на минуту. А она появилась только через полчаса. Пожилой врач и два санитара вошли в спальню; санитары пододвинули носилки к кровати.
Лида умоляюще взглянула на Илью.
- Доктор, - сказал он, - в больницу я ее не отдам.
- Что, значит, не отдадите? При такой температуре? А зачем тогда вызывали?
- Диагноз. Вы можете поставить диагноз?
- Может быть, вы не будете мне советы давать?
- Договорились. Но зачем вы приехали? В больницу увезти ее могут санитары. Ваше присутствие при этом не обязательно. – И не дав ему опомниться. - Пойдемте, я покажу вам, где можно вымыть руки.
Он был готов к тому, что врач пошлет его куда подальше. Но тот вдруг беспрекословно ему подчинился.
Потом долго осматривал Лиду, приставлял стетоскоп к спине, груди. Она чувствовала себя неловко, и все пыталась прикрыть ладонью прорез рубахи.
- С легкими все в порядке, на грипп не похоже, - доктор рассуждал как бы сам с собой. - Вот что, милочка, давайте-ка я вас всю осмотрю, - и принялся стаскивать с нее одеяло, разговаривая, как с ребенком. - Ручки не болят? Ножки не …
- Немного правая нога, - неуверенно тянула Лида.
Он мгновенно сбросил с нее одеяло, и Илья увидел красную, словно обваренную, ногу от колена до голени. Нога заметно опухла.
- Хотели диагноз? – спросил врач Илью. - Вот вам, пожалуйста.
- Что это?
- Рожистое воспаление.
А ее продолжал бить озноб. Он поил ее чаем с ложечки, приносил грелку. Все это помогало плохо. В два часа ночи он поднял ее на руки, укутанную в три одеяла и два пледа, принес в свою спальню, положил на широкую кровать, накрыл дубленкой. Позвал Сил Силыча, приказал лечь к Лиде под бочок. Сам в халате лег с другой стороны, обнял. Чувствовал, как дрожь становится все меньше, дыхание выровнялось, и она заснула. Он тоже вскоре задремал, продолжая согревать ее своим телом.
Утром Илья первым делом вызвал медсестру. Дождался ее и только потом уехал на работу. Вернулся через полтора часа, объявил, что пару дней поработает дома. Скоро появилась его секретарша Светлана, передала какой-то сверток и исчезла. В свертке оказался кусок красного сукна и мел.
- Сочетание альтернативной и традиционной медицины, - с важным видом объяснял Илья Лиде, делая какие-то манипуляции с куском сукна, - дает потрясающие результаты. Светлана утверждает, что ее деревенская бабка врачует весь район, все болячки лечит, накладывая на больное место красную тряпку, натертую мелом.
Через несколько дней Лиде полегчало. То ли тряпка помогла, то ли уколы антибиотиков.
- Может, я тебе здесь мешаю? В принципе я могу уже перебраться к себе.
- Когда выздоровеешь, переберешься. Мы здоровых не удерживаем. Правда, Сил Силыч?
Пес яростно закрутил хвостом, что означало полное понимание и одобрение.
В воскресенье он проснулся от ее взгляда и понял - в лице ее что-то изменилось. Глаза стали другими. Исчезли холодные, не тающие льдинки.
- Сейчас приму быстренько душ, потом будем завтракать. Но можно и наоборот. А?
Она вдруг горестно, именно горестно, вздохнула и вдруг - зарыдала.
Он растерялся, не знал что делать.
- У тебя что-то болит? Скажи. Может вызвать неотложку?
Она зарыдала еще громче, всхлипывала.
Он начал ее гладить по голове, как маленькую девочку, потом взял ее заплаканное лицо в ладони, поцеловал в губы и почувствовал, как она ему ответила.
Уже не было железного Феликса – рыцаря революции, а была молодая, да какое значение имело, сколько ей в действительности лет, невероятно привлекательная женщина. И он понимал, что прикипел к ней душой, и чувствовал, что она – его женщина, его судьба, а он- ее муж.
А потом они вспоминали их прошлое, «черное», как она выразилась, от которого невероятно устала: от его измены, от равнодушия, эгоизма, черствости. А он бил себя кулаком в грудь и клялся, что ей никогда не изменял, что было, согласитесь, правдой. И она сказала, что сейчас ему впервые поверила. Всему остальному он тоже находил оправдание, а когда не мог найти, сокрушенно вздыхал и просил простить его «скотину». Наступила пора щедрости, и он был прощен за все прегрешения, которые все же еще раз перечислились: демонстрировал полное отсутствие интереса к ее делам, никогда не расспрашивал, как прошли экспедиции, никогда не писал ей письма, забыл в прошлом году поздравить с днем рождения, а уж с годовщиной брака не поздравлял лет десять и т.д., и т.п.
- Совершенно жуткий тип, - подвел итог Илья.
- Да, - сказала она, - жуткий. Я много раз думала: вот вернусь и разведусь с тобой к чертовой матери. Кому нужна такая жизнь?
- Ну и…?
- Догадайся, - говорила она.
- Инерция, - высказывал он предположение. – Или будет другой, ничуть не лучше. Да?
Она молчала.
Он вдруг подумал, что если бы не произошли все эти события и Сергей был бы сейчас в Москве, может в этот свой приезд она набралась бы сил и развелась с ним.
- Сил не хватало? - спросил он.
- Дурачок ты, - ласково сказала она. – Просто я всегда тебя любила, считала в экспедициях дни до встречи с тобой, а каждый раз, когда возвращалась, ты меня обливал ушатом ледяной воды равнодушия.
- И в этот раз? – спросил Илья.
- Нет. В этот раз все было по-другому. Я считала, что вот-вот, и все это кончится, и я опять попаду в старую раздолбанную колею. И ужасно себя ругала, говорила: «Смотри, он же стал другим». Не могла в это до конца поверить. Понимаешь?
Илья кивнул:
Она улыбнулась ему и как-то неловко потянула к себе…

Когда Сергей ехал в гостиницу к Илье, он вроде бы был готов к тому, чтобы взять его документы, чемоданы, переодеться и - good bay, Америка, Нью-Йорк, Бекки. И вдруг спросил себя: «А зачем вчера ты постригся, и все говорил парикмахеру Кузе: «Сделай, пожалуйста, покороче… Еще короче». И дома Бекки это заметила.
- Здорово оболванили? – спросил он.
Она молча провела рукой по его макушке, потом по щеке, по уху. Он взрогнул, взял ее за руку и стал целовать. А она сказала:
- Какой ты красивый!
А он начал смеяться:
- Я красивый? Ты, конечно же, совершенство, но единственное, что тебя подводит, - так это зрение.
- Неправда, - смеялась она и целовала его в глаза. А он уже слышал серебряные колокольчики.

На Лексингтон Авеню Сергей неожиданно для себя причалил к тротуару. «Глупость какая, - подумал он, - не может вместо меня Илюха явиться сегодня к Бекки. Ему для этого нужно сначала придти к Кузе и постричься. Нельзя же уйти из дома стриженым чуть ли не наголо, а явиться с длинными волосами. Но к Кузе тоже не пойдешь. Он скажет: «Неужели за ночь так оброс?» Не поверит. Вот ведь ситуация… А ты нарочно это придумал. Цепляешься за все, что попало. Только б остаться».
И начал себя уговаривать: «Если трезво посмотреть на жизнь, так ты потерял Бог знает сколько: престижную работу, положение в обществе, перспективу. Был хозяином жизни, а сейчас? Кто ты такой, черт возьми? Кем ты был и кем стал?.. Ну, это уже стихотворная строка. Как там дальше: «Кем ты был и кем стал и что есть у тебя?» Вообще-то у тебя есть немало: работа, которая нравится и в которой неплохо ориентируешься. Масштаб не тот? А кому масштаб нужен? Нынешнее дело носит вполне конкретный характер: не планов и идей громадье, а за год дом большой отгрохали. Красавец. Зарплата, если пересчитать на рубли, так намного больше, чем у Илюхи. Да и вообще, уровень жизни – понятие условное. А главное у тебя есть то, что ни за какие деньги не купишь. Каждый день слушаешь серебряные колокольчики. И каждый день заглядываешь в ее волшебные глаза…Какой же ты был дурак, когда решил, что она похожа на княжну, которую Стенька Разин бросал в набегающие волны. Глаза ее пришли со старых икон – мудрые, строгие, но в то же время - ласковые, добрые. Порой бывали веселыми и ироничными. Бывали удивленными. Но всегда невероятно доверчивые.
Он любил с ней сумерничать. На улице темнеет, а высоко над деревьями еще можно разглядеть чуть светлые полоски уходящего дня. Twi light называют это время американцы. Иногда по телевизору показывают какой-нибудь фильм из старой серии «Twi light zone». Зона сумерек. В кино в это загадочное время происходят удивительные события. И с ним происходят. Они сидят за столом, поужинали, но не зажигают свет. Разговаривают. Она рассказывает о своих учениках. Хороший рассказчик – множество деталей, смешные выражения, здорово копирует интонации, жесты, походку. В общем, театр одного актера. Он живо реагирует, задает вопросы, смеется, шутит. И все это невероятно непринужденно и легко. В какой-то момент, уже много месяцев назад, он понял, что живет в атмосфере постоянного праздника. Он осознает, что это, как наркотик. Он не может без этого жить, не может жить без Бекки. И единственное, что мешает, это боязнь, что когда-нибудь празднику придет конец. Приедет Илюха и тогда … Он старался не думать об этом. Доставал из холодильника бутылку шампанского «Asti», ненамного крепче лимонада, наливал в хрустальные бокалы. Они обязательно чокались, и он говорил:
- За тебя. Пожалуйста, будь счастлива.
- За тебя, - говорила она. – Я так тебе благодарна.
И каждый раз он с удивлением спрашивал:
- За что ты меня благодаришь?
А она не отвечала.
Потом он с легкостью поднимал ее на руки и нес на их огромную кровать, по определению американцев – king size – королевский размер. Он с осторожностью, не дай Бог, неловким движением причинить ей боль, ее раздевал. И она расстегивала пуговицы на его рубашке. А потом он прижимал ее к себе, дышал ее ароматом, нежно гладил по спине, чуть касался груди, целовал соски. Она обнимала его порывисто и как-то неловко, неуклюже. И в этот момент он понимал, что, кроме него… вот черт, и Илюхи, конечно, у нее других мужчин никогда и не было. И еще она его стеснялась. На ней обязательно оставалась какая-то маечка или кофточка, болталась на шее, но оставалась. И позднее, проскальзывая в ванную в сплошной темноте, она этой маечкой прикрывалась.
Она никогда не засыпала без него, ждала его после душа, пристраивала голову на его плече. И тихонько поглаживала, по плечу, по спине, по голове. Он довольно быстро начинал засыпать, и она ловила последнюю секунду перед сном и шептала: «До свидания». И ему это, как всегда, казалось смешным. Он улыбался и счастливый засыпал.
Так было и вчера, только сон не пришел.
И вот сейчас на Лексингтон Авеню в Манхэттене Сергей все это вспомнил в мельчайших подробностях и понял, что если и улетит в Москву, то только с Бекки. И министерство, и должность, да и все остальное, вдруг показались далекими, ничего не стоящими. И впервые за все время жизни в Америке подумал: « Но ведь там родина». Вспомнил: недавно вычитал у одного француза: «Родина там, где хорошо твоим детям». Тогда не согласился с этим и сейчас был не согласен. Но размышлять дальше об этом он не хотел. Сейчас надо было позвонить Илюхе и сказать, что он никуда сегодня не улетит. Уж пусть он его простит, пусть подождет еще год, а уж там обязательно вернется, но с Бекки. Ее он никому никогда не отдаст.
Сергей достал свой мобильный телефон и набрал номер гостиницы. Илья снял трубку сразу, словно ждал звонка.
- Куда же ты запропастился?
- Илюха, ты извини меня, ради Бога… - Сергей говорил все тише – голос садился.
- Ну что ты молчишь? Что случилось?
- Я не могу сегодня улететь. Помоги. Прошу.
- В чем тебе нужна моя помощь?
- Давай еще на год, Илюша, милый.
Илья засмеялся. Это было так неожиданно, что Сергей растерялся.
- Заметано, - прокричал в трубку Илья, хотя слышно было отлично. И Сергей уловил в его голосе радость. - Бегу, Серега, а то опоздаю. А если опоздаю, полетишь вместо меня. – И не дожидаясь ответа, быстро повесил трубку…

Илья быстро повесил трубку. Звонок Сергея возвращал его к жизни, как бы взятой взаймы, чужой, с которой рано или поздно придется проститься. И он с этим примирился. Но когда расставание было отсрочено еще на год, он вдруг осознал, что этого могло и не случиться. Еще две минуты назад он собирался надеть костюм Сергея, сесть в его машину, поехать на какую-то чертову стройку, а вечером оказаться на авеню «М» и ужинать с Ритой. А говорить с ней уже было абсолютно не о чем. Он это понимал. И надо было распрощаться с министерством, со своей внушительной должностью, с планами и делами. Но все это было чепухой по сравнению с тем, что никогда, никогда больше он не сможет увидеть Лиду. И вот в этот момент он по-настоящему испугался. К подобной перемене в жизни он готов не был и мгновенно понял, что не будет готов к этому и через год. Понял, что станет еще труднее. А потом подумал: «Собственно, почему я должен считать это чужой жизнью? Я, Илья Берман, а не Сергей Кузнецов стал заместителем министра, что Сергею не удавалось. Я схарчил эту сволочь Мелешкина, что Сергею тоже было не под силу. Я сделал… - и впервые он подумал о том, вернее сформулировал то, что стало очевидным, - я сделал Лиду счастливой». Вспомнил короткий разговор перед поездкой в аэропорт. Она сказала, глядя ему прямо в глаза - уж такая привычка, еще Сергей предупреждал, но взгляд был не испытующий, а мягкий, нежный:
- Пожалуйста, береги себя. – И неожиданно смутилась. - Как все удивительно, правда? Столько лет живем вместе, а только сейчас поняла, как тяжело мне с тобой расставаться.
В Шереметьево стояли, обнявшись, и держались за руки, и целовались. Сердце у Ильи сжималось – думал, что в последней раз. Но она ведь этого знать не могла, но что-то похожее чувствовала. Это не правда – будто любовь слепа. Помимо избирательного зрения, она обладает еще высокими чувствами и поразительной интуицией. Иначе никак не объяснишь, почему Лида, прижавшись к нему всем телом, все шептала:
- Ты только возвращайся! Обязательно возвращайся! Я больше никогда, слышишь, ни в какие экспедиции не поеду. Мне жалко каждого дня, проведенного без тебя. Возвращайся быстрее, пожалуйста.
А он кивал как китайский болванчик. И на все отвечал:
- Да… да … да…
И отказывался признаться себе в том, что этого быть не должно. Но он в это верил, надеялся на чудо, на судьбу, на божье проведение и знал, что расстаться с этой женщиной не в силах, хоть убей.
И уже здесь, в Америке, каждый вечер, ложась спать, думал о встрече с ней, считая, сколько осталось дней до отъезда. А потом говорил себе: «Не сходи с ума, ты же никуда не уезжаешь. Ты остаешься». Слышал собственный стон, но следующим вечером вновь вычислял день отъезда. И в 12 ночи звонил в Москву, когда там было 8 утра, чтобы сказать: «Жить без тебя не могу», и спросить: «Как выглядишь?.. А что сегодня наденешь?.. А костюм какого цвета?» И все это казалось очень важным.
Два дня назад он решил: когда Сергей приедет, упасть перед ним на колени и умолять сообща найти выход из сложившейся ситуации, чтобы Лида осталась с ним, с Ильей. И вдруг вот он – подарок судьбы. Но если быть честным, подарок Сергея. А причины? Что, собственно, произошло? Но думать об этом сейчас не хотелось.
Раздался стук в дверь, и он вздрогнул от неожиданности. Мелькнула мысль – вдруг Сергей передумал? А это был старик в ливрее. Поставил его чемоданы на тележку, покатил к лифту, а он пошел следом, чувствуя, как с каждым шагом возвращаются к нему уверенность и сила. В лифте они стояли напротив друг друга, разделенные тележкой. Старик на него не смотрел. Илья подумал: «А может, им смотреть в лицо клиенту не положено».
Шофер лимузина аккуратно укладывал чемоданы в багажник. Старику Илья дал чаевые – пять долларов.
- Спасибо, - равнодушно сказал старик и изобразил подобие улыбки.
Как всегда, в Манхэттене был трафик. Поехали быстрее, только оказавшись на Belt Parkway. Когда до аэропорта Кеннеди оставалось всего минут десять, Илья, впервые за все время, проведенное в Нью-Йорке, подумал:
- Интересно, а как там Рита?

Окончание в следующем номере

Подумал с откровенным равнодушием и стал за это корить себя. Ведь прожили вместе 25 лет, любил ее, уважал. Что же произошло? Понял, что не испытывал к ней таких чувств, как к Лиде, даже когда были молоды, когда только познакомились. Принимал за любовь то, что, наверное, не было любовью. Разве она может быть разных сортов? Экстра, первый сорт, второй и так далее. Вспомнил, как знакомый поляк объяснял, на какие категории делятся прекрасные польки по восходящей: першекласова, люксова и пшедвоена, т.е. такие восхитительные, какие были только до войны. Но у любви традиций нет. И еще подумал: если бы любил, разве оказался бы в такой ситуации?

Когда Илья приехал в Нью-Йорк и позвонил Сергею, он, конечно, говорил о многом, но хорошо помнит: начал с того, что стал заместителем министра, потом, что схарчил Мелешкина и, наконец, спросил:
- А как там Рита?
Сергей был лаконичен:
- Жива, здорова, преподает.
И все. Но это Илью устроило и больше о ней разговора не возникало. Конечно, немного странно все это. Но его жизнь совершила невиданный кульбит. Все стало другим: интересы, работа, возможности, любимая женщина, имя, фамилия. Вообще-то, справедливости ради, этот перечень надо начинать с любимой женщины. А та, предыдущая жизнь, как бы стала не его; на нее можно было взглянуть со стороны, что-то с удовольствием вспомнить, о чем-то взгрустнуть, но эмоционально она его больше не задевала. Она была как бы сдана в архив… вся целиком. И навсегда.

Сейчас в аэропорту Илья спешил, хотя времени до отлета оставалось еще много. Он зарегистрировался одним из первых и с нетерпением ожидал, когда объявят посадку. Нет, он не боялся появления Сергея. Все точки были расставлены. Он просто спешил в Москву, спешил увидеть побыстрее Лиду и понимал, каким бесконечным будет казаться перелет.
На посадку ринулся первым, обосновался в удобном кресле первого класса и закрыл глаза. И в этот момент понял, что в Москве он должен что-то предпринять, чтобы через год не оказаться в подобной ситуации. Но что?.. «Нельзя от любимой женщины скрывать правду, - подумал он, - я же ее обманывал целый год. Так дальше жить невозможно. Я должен ей все рассказать… А если не простит?.. Ведь она не из тех, кто легко прощает». Но вдруг возникла спасательная мысль: «В главном я ведь ее не обманывал. Необходимо объясниться, все рассказать и как можно быстрее. Просить прощения, каяться, посыпать голову пеплом. Вообще-то, с точки зрения нормального человека, это кощунство, высшее проявление цинизма.
А вдруг не простит? Вдруг глаза вновь превратятся в холодные льдинки без признаков таяния и, ничего не объясняя, она начнет собирать вещи? Нет, не может этого быть».
Илья знал, что они уже давно превратились как бы в один организм. Если ей бывало плохо, если она нервничала, переживала, он это чувствовал. Хватал телефонную трубку, суетливо набирал номер и когда слышал ее голос, спрашивал, не в силах сдержать волнение:
- Что с тобой случилось?
И всегда что-то действительно происходило неприятное, что ее огорчало или волновало. И когда он впервые задал ей этот вопрос, она удивилась:
- Откуда ты знаешь?
И он однозначно ответил:
- Знаю.
Наступила короткая пауза, а потом неожиданно она счастливо засмеялась, и они оба поняли, что связаны тысячью нитей, соединены прочно, намертво.
«Она, конечно, все поймет, простит, дурака меня стоеросового. И ей еще можно будет сказать, что если бы ничего этого не случилось, вместе бы мы не оказались». И эта мысль его успокоила. Но уже через несколько минут он подумал: «Боже, а вдруг она антисемитка?» Ведь об этой стороне жизни они никогда не говорили. Но мысль эту он быстро отогнал: нет, это даже в страшном сне не может присниться. Но стал думать о том, что с ходу, резко по приезде, нельзя объявить: «Лидуся, я ведь, знаешь, не муж твой Серега, а его кореш Илья и уже год живу с тобой, сплю, делю и кров, и хлеб. И еще: я – еврей… Нет, нет, так нельзя. Надо постепенно, аккуратно, не вызывая шока. Поеду из аэропорта на своей персоналке домой. Попрошу Виктора заехать на Неглиную улицу. Там около поворота на Пушечную магазин музыкальных инструментов. И куплю скрипочку, самую простенькую. Думаю, что-нибудь сыграть на ней смогу. Конечно, не что-нибудь, а надо бы еврейскую песню… Вот была такая удивительно пронзительная… Дай Бог, хоть какие-то слова вспомнить… Вот Лидуся-то удивится. Серега напрочь без слуха и вдруг на скрипке. И, конечно, вопросы, вопросы. А я так загадочно: «Потом как-нибудь расскажу». И на следующий день опять немножко сыграю. О чем же в той песне-то пелось? Старик-портной… Такие были строки: «Я себе пою, я себе крою...». Потом ниже: «За стежком стежок. Грошик стал тяжел…». Хорошо, чтоб в песне хоть слово, хоть два на идиш. Вот так ей дать понять, что я к этому как-то причастен. Там было что-то такое…».
Сказал стюардессе, развозящей еду:
- Принесите, пожалуйста, кофе и рюмку коньяка. Больше ничего не надо.
Достал блокнот, ручку, вспомнил мелодию, начал чуть слышно напевать, и музыка потянула за собой слова: «Девочка моя, утром завтра ты опять ко мне вернешься, милая моя…». Подумал: «Словно обо мне и Лидусе». «…милая моя…». Вот: «Фейгеле моя». И она, конечно, спросит: «А кто такая “фейгеле”?». А я скажу: «Потом объясню». И надо это сказать как бы между прочим, словно все это чепуха. «Милая моя, фейгеле моя. Грустноглазая …». Какое слово-то замечательное – грустноглазая. Нет, вот это не о Лидусе. А впрочем, конечно же, о ней, когда прощались в аэропорту, и я думал, что навсегда и, похоже, она чувствовала это. И такие были глаза … именно грустноглазная. «Милая моя, фейгеле моя. Грустноглазая, по полушкам майсу скажут, засмеешься. Люди разные и песни разные. Ой вэй». И она обязательно спросит:
- А что такое “майса”?
А я опять:
- Потом когда-нибудь все расскажу.
Илья вдруг увидел свои руки, пальцы подрагивали, словно перебирали струны:
«Тихо, как в раю,
Звезды над местечком высоки и ярки.
Я себе пою, я себе крою.
Опустилась ночь, день был
очень жарким.
За стежком стежок.
Грошик стал тяжел. Ой, вэй.
Было время, были силы,
да уже не то –
Годы волосы скосили, вытерли мое пальто.
Жил один еврей, так он сказал, что все проходит.
Солнце, тоже вэй, садится на закате дня,
Но оно еще родится, так что не в пример меня.
Кто же будет одевать их всех потом по моде?
Девочка моя,
Завтра утром ты опять ко мне вернешься,
Милая моя, фейгеле моя.
Грустноглазая, по полушкам майсу скажут, засмеешься.
Люди разные и песни
разные. Ой, вэй…».
И больше ничего не мог вспомнить. Потом всплыла еще одна строка: «Будет день и будет пища. Жизнь, не торопись …».
До Москвы оставалось шесть часов лету, потом будет быстрый проход для VIP пассажиров через таможню, а там уж Виктор домчит и до Неглинки, и до магазина музыкальных инструментов, а потом и до дома. И вдруг Илья понял, что его дом всегда будет там, где ждет его Лида, его Лидуся…

Сергей приехал на авеню «М» около восьми вечера. Поставил машину на drive way и вошел в дом. Стол был уже накрыт, и Бекки подошла к Сергею своей быстрой порывистой походкой, обняла, поцеловала в уголок губ.
- Ты уехал сегодня так рано и даже не простился со мной.
- Не хотел будить. Ты так сладко спала.
Это не было правдой. Он уезжал рано – еще не было шести, еще не рассвело, только для того, чтобы не начать с ней разговаривать. Он просто убежал. В тот момент он думал, что видит ее в последний раз, страдал от этого и ужасно себя жалел.
- А я проснулась, тебя нет и вдруг почему-то на сердце стало так тяжко. И знаешь, нервничала, пока не увидела машину.
Сергей принес подсвечники – все, что нашел, воткнул в них свечи и зажег их.
- А что сегодня за праздник? – спросила Бекки.
Он изучающе рассматривал ее. Она улыбнулась:
- Что-то случилось? Что-нибудь не так?
Он усадил ее на стул.
- Я должен сказать тебе что-то очень важное. Бекки, если можешь, прости меня. Весь этот год я тебя обманывал. Видишь ли, я не тот человек, за которого ты меня принимала. - Поправился. – За которого я себя выдавал. Я не Илья.
Она молчала, но не высказывала удивления. Смотрела на него своими сказочными, волшебными глазами и вдруг, он не поверил, но она начала улыбаться.
- Ах, это… - и она замолчала, словно подыскивая слова, и медленно, делая паузу после каждого слова, - я это давно знаю.
- Знаешь?! Откуда?.. Понял - тебе рабби Зарх сказал.
Она засмеялась:
- Нет. Мне никто ничего не говорил.
- Но как же ты узнала?
- Не узнала, а почувствовала.
- Что именно? Это очень важно.
- Знаешь, это трудно объяснить. Трудно слова подобрать. И мне как-то неловко…
- Ну, пожалуйста.
Она молчала, и он не торопил ее. Наконец, она пододвинулась к нему совсем близко. Их головы почти соприкасались.
- В какой-то момент, - тихо проговорила она, - я вдруг почувствовала, что ты не просто любишь меня… Прости, я действительно не знаю, как это назвать. Может быть, как в старых романах говорилось: сгораешь от любви ко мне. И я подумала: «Что же произошло?». И не могла найти ответа. А потом я все вспоминала наш последний вечер в Москве. Ты пришел на кухню из ванной, а я сказала тебе: «Иди спать» и увидела, что на какие-то доли секунды ты почему-то растерялся, как будто не знал, куда идти. И я тебя спросила: «Ты забыл, где спальня?». А ты ответил: «Забыл». Вроде бы пошутил, и я тебе сказала, куда идти. И в этот момент подумала, хорошо это помню: «Или у Илюши замечательные актерские способности, или он на самом деле забыл, где наша спальня». А представить это было сложно. И в тот же вечер, позднее, когда ты уже засыпал, я пришла после душа, легла рядом, погладила тебя по затылку и сказала то, что говорю всегда перед сном: «До свидания». Ты вдруг проснулся, повернулся ко мне и с удивлением спросил: «Что ты сказала?» А я повторила: «До свидания». И ты засмеялся. Я понимаю, что, наверное, это смешно. Надо говорить: «Спокойной ночи», но моя мама, отправляя меня спать, всегда говорила: «Ручки устали, ножки устали и глазки тоже. До свидания». И я считала, что именно «до свидания» и нужно говорить перед сном. Вот осталась такая привычка с детства. Илюша первый раз, когда услышал, тоже удивился. Но потом, за двадцать-то пять лет привык. И вдруг такая реакция. Странным это показалось. И долго в ту ночь заснуть не могла. Все пыталась в слабом огоньке ночника тебя разглядеть. Вроде бы Илюша и в то же время чуть другое выражение лица.
- А тебе не было страшно, когда ты поняла, что я не Илья?
- Когда я окончательно поняла, что ты не Илья, я уже знала, как ты меня любишь… И если бы ты ничего не сказал, я бы тебе тоже ничего не сказала. Я только боялась, что все это может кончиться. И сегодняшнее утро было очень тяжелым. Я вдруг испугалась, что не увижу тебя больше. А сейчас уже знаю, что никто никогда нас не разлучит.
- А это как ты узнала?
- Ты помнишь сколько мне лет?
- Конечно. Сорок четыре. 25 декабря будет сорок пять.
- Ну вот, - сказала она. – Получается, старенькая.
- Да уж! – засмеялся Сергей.
- А я… беременна, - и посмотрела на него как-то выжидающе.
Наступила тишина, было слышно только потрескивание свечей и звон цикад.
Сергей вдруг сорвался с места, схватил ее, поднял на руки, закружил по комнате. Она засмеялась, и серебряные колокольчики заглушили все остальные звуки.
А потом они сидели за столом, и он не отпускал ее руки и заглядывал ей в глаза. Она спросила:
- С Илюшей все в порядке?
Он кивнул, раздумывая, говорить или нет, что Илья только что был в Нью-Йорке. Сказал. Реакции не последовало. Сказала:
- Как-нибудь подробно расскажешь обо всем. - И все.
- Обязательно.
Потом неожиданно:
- Наверное, трудно жить под чужим именем? Правда? Тебя-то как зовут? Давай я теперь буду называть тебя твоим настоящим именем. Хочешь?
- Конечно.
- Ну, так как зовут?.
- Имя у меня замечательное, - и Сергей замолчал.
- Ну, говори же!
- Меня зовут… муж Ребекки.