Эстафета талантов, или Французские пристрастия к испанской живописи

Пусть же стрекот кузнечиков,
Звяканье лейки с водой,
Скрип тележки,
Цветок на забытом надгробье
Мертвым честь воздают,
Ибо тот, кто сегодня живой, -
Их наследник,
А в будущем - их же подобье.
Эрве Базен

Мане / Веласкес. Такое название новой и чрезвычайно интересной выставки в нью-йоркском художественном музее Метрополитен многих заинтриговало: художники абсолютно разные по стилистике, духовному строю, живописной манере, творческим задачам, француз и испанец, даты рождения которых разделяли к тому же почти два с половиной столетия. Тогда что же соединило гениальные их творения в одной экспозиции? И не только Родригеса де Сильва Веласкеса и Эдуарда Мане, но и великих Бартоломе Эстебана Мурильо, Хусепе Рибеиру, Эль Греко, Франсиско Сурбарана и других замечательных мастеров золотого испанского века, с одной стороны, и титана французского «урагана талантов» Эжена Делакруа, Гюстава Курбе, Жана Франсуа Милле, Эдгара Дега и их соратников - с другой. Великие французы, переосмысливая образы и сюжеты старых мастеров (а уж испанских XVI особенно) в духе своего времени и подчиняя их требованиям и вкусам этого времени, использовали находки и приемы гениев Испании в своей ярко индивидуальной для каждого талантливой новаторской живописи.
Разговор о французском пристрастии к испанской живописи не нов, так же как не ново и априорно утверждение, что ни один, даже подлинно великий и самобытный художник, не может уйти от того, что дали его учителя, окружение, время и от того, что подарили предшественники, от их влияния, не всегда осознавая это. Что, по-видимому, и имел в виду Эрве Базен, поэт-психолог:

И бодро шагая с отцом своим рядом,
Идет с невиннейшим взглядом
Навстречу новым усладам...

У Веласкеса есть очень интересная картина - «Завтрак», написанная им в 1617 году (художнику, кстати, шел тогда всего лишь девятнадцатый год). Когда в Париже, в 1863 г. в Салоне отверженных, где выставлены были работы, не принятые официальным Салоном, появилось полотно Мане «Завтрак на траве», связи с картиной знаменитого испанца никто не заметил. Бурное возмущение публики вызвало не стремление художника воспринимать мир не сквозь призму традиционных штампов и догм, а глазами реалиста, искателя правды, не дерзкая новизна и свежесть живописи, а то, что нагая женщина (отнюдь не новинка в искусстве) помещена была рядом с мужчинами в современных костюмах. Скандал! А вот огромного значения новых приемов и смелости, с которой Мане решал чисто живописные задачи, большинство не поняло, не оценило того, как показано обнаженное тело в пейзаже, как передан яркий солнечный свет, ослепительные краски ясного дня, ощущение воздуха.
«Когда наши художники дают нам Венер, они исправляют натуру, они лгут. Эдуард Мане спросил себя, зачем лгать, почему не сказать правду...» - Эти слова Эмиль Золя сказал о другом, тоже скандальном полотне Мане «Олимпия». Здесь, в удивительном, очень личном восприятии жизни и женской красоты, рожденном на холсте, Манэ отталкивался от тициановской «Венеры», которую в юности видел во Флоренции. Так что не только испанцы определяли французские пристрастия. Но главное для нас: музей Метрополитен дал нам поистине уникальную возможность увидеть замечательные картины, сотворенные во Франции в XIX веке, и сопоставить их с теми полотнами великих мастеров, которые французов вдохновили, а может, в какой-то степени и спровоцировали. И это было никак и никоим образом не подражание. Но точка отсчета. Но почитание и стремление вникнуть, познать, прикоснуться к тайне волшебного их умения покорять душу. Они, французские художники посленаполеоновской когорты, открыли для себя испанцев золотого века и были потрясены их талантом, мастерством, глубочайшим психологизмом, особенной негромкой, но невероятно выразительной колористикой, но более всего неожиданностью и выверенностью их композиционных решений.
Первыми, кто открыл для себя и для французской живописи искусство старых испанцев как образец, а их самих как мастеров, достойных имени учителя, были Жак Луи Давид, использовавший композиции Рибеиры и Веласкеса; Шассерио, копировавший Эль Греко и Моралеса; Милле, интерпретировавший Рибеиру, Сурбарана и Мурильо; Делакруа, обращавшийся к испанцам часто и плотно, к Веласкесу особенно. «Веласкес завоевал меня», - писал он и был здесь предтечей Мане. Конечно, огромную роль сыграло вторжение Наполеона в Испанию, что и давало Мане право говорить впоследствии, что французы покорили испанских крестьян, а испанцы - французских художников. Позорное бегство короля, восстание, сопротивление французской экспансии - все это нашло отражение в полотнах и офортах Франсиско Гойи, которые тоже стали объектами изучения и заимствования для французов. Кстати, немало превосходных работ испанских художников было увезено оккупантами во Францию, что тоже способствовало увлечению испанским искусством. И это была не просто мода, но дань его исключительности, ибо такого сгустка талантов, не повторяющих и неповторимых, буквально взорвавших художественное пространство своей страны и царивших в нем в течение достаточно короткого периода (менее полстолетия), действительно найти трудно.
Веласкес. Вы помните, конечно, Эрмитажный портрет Оливереса, первого министра и всесильного временщика короля Филиппа IV, властолюбивого, жестокого, непреклонного. Сильные эластичные мазки моделируют грубое мясистое лицо со злыми колючими глазками и тень, отбрасываемую черным бархатом одежды. А здесь, в постоянной экспозиции Метрополитен, видели вы портрет самого короля с непропорционально маленькой головой - слабого, изнеженного, безвольного. Совсем другой инфант Дон Карлос - дерзкий, решительный, с мятущейся душой. А каковы у Веласкеса печальные шуты-карлики, умные и страдающие, каковы его менины, фрейлины королевы, и полная очарования прелестная и трогательная инфанта Маргарита. И знаменитый портрет папы Иннокентия X, где художник сумел настолько глубоко постичь душу понтифика, что сам папа, увидев картину, воскликнул «troppo vero!» - правдиво свыше меры!
Да, портреты Веласкеса правдивы и аналитичны, но написаны с эпической простотой и тактом. Никакого украшательства, лести, страха. А как хороши его светозарные пейзажи, удивительные женщины, кем бы каждая из них ни была - богиней, королевой или пряхой...
Демокрита Веласкес облачил в одежды своего современника. Ироническая улыбка, полное сознание владения всем знанием мира. Уверенно положил руку на глобус (которого в древности и не было): вот он мир - мой! Не завоеванный, не принадлежащий ни королям, ни конкистадорам, ни богачам, а разуму. «Смеющийся философ» - так называли эту картину, концепция которой была тогда и оставалась еще очень долго и новой, и дерзкой, и смелой. A «Эзоп?» Когда великий сказочник Андерсен, путешествия по Испании, увидел это полотно, он сказал: «Никто не может себе представить баснописца иным».
Что ж тут удивительного, что творческое наследие Веласкеса подчинило себе воображение сотен разнонациональных живописцев, а отдельные его приемы, штрихи, позы, философский подтекст, композиции нашли место в их картинах. И в наше время, кстати, тоже. Как-то на выставке в одной из Манхэттенских галерей увидела я превосходный автопортрет Елены Тилькиной, художницы неординарной и одаренной. Тилькина поместила себя, одетую в платье фрейлины инфанты, в ее позе в интерьер дворца, хотя на заднем плане громоздится Нью-Йорк. Картина названа «Менина», то есть подчеркнуто служение самой художницы искусству, отданность ему.
Веласкес был буквально канонизирован французами, что убедительно доказывает нам нынешняя выставка. Открывают ее два огромных, во всю стену, портрета, копии тех, что увидит зритель в зале (да здравствует сегодняшнее искусство компьютерной репродукции!), - «Хестер Пабло де Вальядолид» Веласкеса и трагический актер Мане. Мы сразу и определенно воспринимаем некое родство, единство мысли и духа двух этих разделенных столетиями и столь разных, но и одинаковых по уровню, по громадности таланта художников.
Роль Мане в мировом искусстве трудно переоценить. Каждое его полотно - блестящий образец предложенной им лаконичной и вместе с тем поразительно эффективной живописной манеры. Непосредственность в передаче натуры. Большие световые и теневые плоскости в трепетной передаче особенностей лица как зеркала души. И ничего лишнего. «Краткость в искусстве, - писал Мане, - это и необходимость, и элегантность...»
На выставке в Метрополитен 54 его работы. Если бы они были представлены отдельно, мы говорили бы о великолепной экспозиции полотен Мане. А здесь они рядом с Веласкесом (тоже немалое число картин), с шедеврами Эль Греко (в том числе незабываемый его «Святой Иероним») и Сурбарана. Мане - «Монах за молитвой» и Сурбаран - «Святой Франциск». Оба на коленях, оба погрузились в мучительные размышления о том, что все в жизни преходяще. А что за порогом?
Сладостный и трагичный Мурильо, «глава испанских королевств», кто не помнит его нищего мальчишку с собакой. Вы видели картину в Эрмитаже, откуда и прибыла она сейчас в Америку так же, как и знаменитое «Освобождение святого Петра», нашедшее отзвук в полотне Делакруа. В живописи Мурильо мы видим человека таким, какой он есть - ессе Номо (лат.). Так и назвал Мурильо один из своих шедевров.
Множество раз обращались французы к Гойе. Наверное, поэтому и представлено творчество его на выставке так обильно - 41 работа, полная самостоятельная выставка - если бы не были картины и «Капричос» Гойи выставлены с теми французскими работами, в которых влияние великого испанца ощутимо - его невероятная динамика, революционность мысли и композиции, умение разглядеть и живописать трагическую и суровую действительность. Так что если говорят и пишут о трагизме испанской живописи во Франции - это правда. Мы можем в этом убедиться.
Много представлено работ Дега, Коро, великолепный «Виолончелист» - автопортрет любимого моего Курбе, чарующее полотно Ренуара «Romaine Lacaux», в которой проглядывают черты «Инфанты Маргариты» Веласкеса.
Но вот что меня удивило и обрадовало - это воссоединение с французами отряда американских художников, долгие годы живших и творивших в Париже и, естественно, так же, как и французские собратья, пристрастно относившихся к испанской живописи. Я уже не говорю об открывшейся возможности увидеть экспозицию работ выдающихся американцев конца XIX века, но также открыть для себя и их имена, ведь американское искусство в его историческом аспекте для многих из нас terra incognita, их стилистику, направленность и концепции их творчества, а теперь еще и истоки некоторых их решений. Великий американский экспрессионист Джон Сингер Сарджент много и увлеченно копировал Веласкеса, что и отразилось в его виртуозной портретной живописи. Сейчас в Метрополитен в числе дюжины работ Сарджента мы встретим и знаменитую его «Мадам Икс», и «Карменситу», и блистательный портрет друга, тоже американского парижанина Уильяма Чейза. Тут же и работы самого Чейза, его парафразы Веласкеса, отличные его портреты. Нужно сказать вам, что американская портретная живопись была признана и ценима Европой, и замечательных портретистов было в Америке немало. Томас Икенс, например, - его портреты тоже здесь. А вот еще один талант из тесного содружества парижских американцев: с портрета кисти Чейза смотрит на нас прославленный Джеймс Эббот Уистлер, колорист от бога, гроссмейстер женского портрета, да и мужского тоже. Гармония его красок кажется непревзойденной. Но и он взял многое у испанцев, в портрете Сарасате, например.
И, наконец, не менее знаменитая нежная и женственная Мари Кассат - тут уж влияние испанцев, Гойи в особенности, очевидно.
Словом, друзья мои, выставка эта столь богата, столь насыщена, столь великолепна, что не побывать в Метрополитен невозможно. Потому что вы одновременно посетите и Лувр, и Эрмитаж, и Прадо, и лондонскую Национальную галерею, и множество других музеев и частных домов, куда вообще-то никогда и никоим образом не попадешь. А еще потому, что увидите массу шедевров и узнаете много интересного и любопытного.
Так что вперед! Поверьте, такой культпоход полезнее десятка визитов к психотерапевту. А музей Метрополитен, главный музей Америки, расположен в Манхэттене, на углу 5 авеню и 82 улицы. Поезда метро 4, 5, 6 до остановки 86 Street. В добрый час!