Новогодний рок-н-ролл

Кто помнит Одессу второй половины пятидесятых годов? Глупый вопрос. Кто жил в это время в Одессе и дожил-таки до наших дней, просто не сможет её забыть! Конец 1957-го года. Минул год после ХХ съезда очень родной тогда партии, двадцать лет прошло со времени сталинской санобработки советского общества, почти столько же оставалось до полного построения коммунизма с возвратом денег по облигациям государственных займов.
Воздух перестал озонироваться грозовыми разрядами и, несмотря на зимнюю пору , в нём отчётливо ощущались весенние запахи. Никита Хрущёв объявил о том, что мы догнали Соединенные Штаты по производству мяса-молока на душу и тело населения, и у нас не было никаких оснований ему не верить.[!]
Более того, вопрос о том , чтобы перегнать эти Штаты по тому же молоку и мясу был делом ближайшего времени и , как утверждали одесситы, до сих пор этого не произошло только потому, что было неудобно показывать Америке голый зад... В пустых до недавнего времени магазинах появился невероятный для перманентно голодных слоёв населения ассортимент мясных, молочных и хлебобулочных изделий. Хлеб белый, черный (нескольких сортов), батоны и булки(ох, уж эта мне французская булочка с хрустящей бороздкой!).
- Покупайте гарачи бубликы!
И они действительно были горячими, эти пушистые кольца, ибо постоянно подогревались в духовке голосистой тёти Фани, что стояла со своей тележкой на Привозной рядом с дверью в собственную квартиру.
Хотите - верьте, хотите - нет, но в то время в магазине можно было купить на россыпь даже мацу и похрустеть постной, невкусной лепёшкой без риска привлечь внимание людей в голубых кашкетах. Не было и риска схлопотать по этому поводу привычное в других местах «жидовская морда». В то время в Одессе был популярен анекдот-диалог:
-Сколько в Одессе жителей?
-Пятьсот тысяч...
-А из них евреев?
-Ты что, глухой?
Мне же, приезжему, казалось, что люди в Одессе одной национальности- одесситы, но все говорят почему-то с еврейским прононсом и без памяти влюблены в родной город.
Если представить при этом, что вам двадцать лет и вы, как молнией в майскую грозу, сражены первой трепетной и нежной юношеской любовью, то станет понятным моё состояние в те предновогодние дни.
С празднованием самого Нового года всё складывалось непросто. Предмет моей пламенной любви с летним тёплым именем Юлька не мог решиться нарушить многолетнюю традицию встречать Новый год в семейном кругу, а мой статус ещё не был так устойчив, чтобы быть приглашенным на обозрение родственникам.
Так или иначе, решение этого вопроса затянулось до последнего дня старого года, когда все компании уже сформировались (само собой разумеется, что поход в ресторан для нищего студента был равносилен двум пожарам или одному кораблекрушению).
Когда моя ласточка, наконец, прощебетала долгожданное утвердительное «Да!», в моём сознании отчётливо всплыло безрадостное до отчаяния «Где?».
Надо вспомнить, что празднование в компаниях в те времена имело отличительную особенность. Поскольку больших квартир, где могло бы разместиться достаточное количество гостей, в послевоенной разрушенной Одессе было совсем немного, их владельцы, точнее говоря, владелицы в предпраздничные дни представлялись культовыми особами.
Как правило (за очень небольшим исключением), это были маловыразительные золушки и старые девы, для которых эти дни и праздничный вечер становились их звёздным часом.
Для решения проблемы я обратился к своему институтскому дружку Пине (одному Богу известна логика, по которой урождённый Абрам становится Пиней!). Пинёк не то , чтобы корнями врос в одесскую землю, но внедрился в неё и стволом, и даже своей пышной листвой. Казалось, не было ни одного человека на Дерибасовской или на Молдаванке, которого не знал бы этот носатый, подслеповатый, в очках, фантастически картавый, весёлый и добрый балбес. Пинёк относился к той категории молодых людей, которые являлись находкой в любой компании и грозой всех хозяек одесских вечеринок.
На все званые и незваные вечера, свадьбы, дружеские посиделки Пинёк со своим не менее знаменитым дружком Вдовицей (это не боль утраты, а фамилия такая) являлись налегке с пустыми руками, но не было случая, чтобы так же налегке они уходили...
Как выяснилось в результате переговоров, Пинёк сам оказался неприкаянным за полдня до Нового года, как и его неразлучный друг.
Впрочем, Вдовицу обещал прихватить с собой в одну компанию Коля Бабушкин (личность настолько яркая, что в этом рассказе о нём не будет ни слова больше). Вы уже сами догадались, что Коле пришлось «прихватывать» вместо одной сразу три пары.
Наше появление в приличном доме прозвучало громом средь ясного неба.
Хозяйка квартиры, как того и следовало ожидать, оказалась достаточно блёклой и невыразительной особой со всеми признаками основательно старой девы, со значительно преувеличенным носом, костлявой спиной и сбитой в какую-то невероятную причёску шапкой беспорядочных кудряшек.
Приход нежданых гостей имел ошеломляющий эффект по ряду обстоятельств: во-первых, большая комната–зала уже была основательно заполнена гостями; во-вторых, пришедшие с нами девушки, как на подбор красивые и статные, усугубляли и без того шаткие позиции хозяйки и её подружек. Наконец, в-третьих, бедная девушка в двух из числа гостей узнала этих городских «шлимазл» Пиню и Вдовицу, о пакостности которых ходили легенды в приличных еврейских семьях.
Побаиваясь восстать против участия в компании коренных одесситов, небога, в качестве полигона битвы с незваными пришельцами избрала меня и мою возлюбленную. Справедливо полагая, что дружок этих двух злопыхателей, должно быть, тоже мерзкий тип, она решительно и недвусмысленно указала мне и чистой, как слеза ребёнка, моей подружке на выход, который несколько минут назад служил нам входом в эту квартиру. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, а также на окружающих, мы медленно тронулись в указанном направлении...
Ха! Вы плохо знаете моего дружка Пиню! Подхватив под руку свою «коломбину» (чуть не забыл сказать о том, что всех своих многочисленных дам Пинёк выспренно называл «коломбинами») по имени Мура, держа наперевес, как рыцарь копьё, свой длинный нос, он тронул вслед за нами.
Ха! Вы нехорошо подумали о Пинином дружке Вдовице, который вместе с верной Аськой немедля подался за нами.
Ха! Вы-таки плохо знаете Колю Бабушкина, если вообразили, что он позволил себе там остаться.
Три ха-ха! Вы совсем не знаете моих друзей, если решили, что они ушли с пустыми руками. Поскольку Коля и Вдовица уже были пайщиками этой складчины, произошел раздел праздничного стола, в результате которого мы уносили ровно столько пищи и напитков, сколько могло разместиться в наших руках и карманах.
Хозяйка и остальные гости, оцепенев от ужаса, смотрели, как стремительно опустошался такой красивый и тучный до этого праздничный стол.
Короткая, но решительная стычка произошла в момент, когда Пинёк попытался утащить большое блюдо с фаршированной фиш. Здесь маловыразительная хозяйка на минуту превратилась из Золушки в Жанну д’Арк и вырвала из рук супостата результат своих многочасовых трудов.
Обиженный Пинёк с криком: “Хочу тоже рыбу!” - бросился к большому, с подсветкой аквариуму, гордости интерьера, и, закатав рукава , попытался выудить оттуда пару быстрых, как молнии, меченосцев...
...Была половина 12-го Новогодней ночи, когда великолепная восьмёрка, отягощённая тарелками с салатом, блюдами холодца, мисками с синенькими и красненькими, селёдочницей, кастрюлей с горячими битками, с торчащими из карманов бутылками шампанского и молдавского «Вин де масэ» (на студенческую стипендию в 250 рублей можно было купить 50 бутылок этого «Бэ самэ мучо») оказалась под открытым небом в самом центре одесской Молдаванки.
Добраться до какого-нибудь жилища за оставшиеся полчаса представлялось невозможным: в то благословенное время такси было больше экзотическим, чем практическим явлением.
Кто помнит Одессу второй половины 50-ых подтвердит, что время суток, тем более в новогоднюю ночь, для улиц города не имело значения. Так и Прохоровская в ту сказочную ночь дышала покровом сладострастья: сновали прохожие, слышался смех, из окон доносилась музыка и голос неувядающего кумира одесситов Леонида (Лёди) Утёсова:

Ах, Одесса моя ненаглядная,
без тебя бы не смог , вероятно я
ни душою молодеть,
ни шутить , ни песни петь...

Нет таких преград, которые не смог бы преодолеть голодный студент!
- Празднуем здесь! - воскликнул жизнелюбивый Вдовиц, с размаху поставив на тротуар надоевшее ему блюдо с дрожащим от волнения холодцом.
Молодому платану со свисающими ещё с лета плодами-сосисками был присвоен статус новогодней ёлки. Обильная еда и батарея бутылок взяли в плотное окружение ствол избранника, прозвучал праздничный салют шампанским, содержимое бутылок, радостно шипя, полилось в захваченные по случаю из злополучной квартиры четыре хрустальных фужера...

В лесу родилась ёлочка.
В лесу она росла...

Хоровод студентов вокруг голого платана перекрыл все другие звуки новогодней ночи. После второго тоста в честь уходящего старого года жить стало легче, жить стало веселее. С боем московских курантов ещё одна пара шампанского прозвучала салютом наступившему Новому году и стало уже совсем «легко на сердце от песни весёлой»!
Целомудренный хоровод вокруг растительного транссексуала - ёлки-платана - сменился запрещенными в ту пору буги-вуги и пришедшим к нам из клоаки капитализма - вражеской Америки, средоточием порока: буйным рок-н-роллом... Уровень шума нашего веселья, очевидно, превысил среднестатистический по Молдаванке. Вначале к стёклам выходящих на улицу окон прилипли носы. Затем, несмотря на небольшой морозец, стали распахиваться окна, и над компанией повисли головы обитателей этого уникального уголка Одессы и даже всего мироздания.
- Эй, мишигум, ви на самим дели или только делаетесь? – спрашивал любознательный обыватель из одного окна.
- Моня, они из дурдома, шо на Слободке - там сегодня выходной... –объяснял ему голос соседа.
- Подайте на пропитание члену государственной Думы! - беззлобно отругивался Пинёк словами классиков.
- Эй ви, жлобы! Не видити, шо детям негде встретить Новый год? Чем видавать свои дешёвые хохмы, лучше пригласите бедных рыбят и накушайте их! – перекрыл весь этот гармидер голос местного авторитета тёти Сони (а может, Мани или Фиры).
...Через десяток минут наша компания уже сидела в самой большой комнате обширной коммуналки на три семьи за праздничным столом. Главы семей Моня, Яша и Стёпа восседали в торце стола, установленного буквой Т и ломящегося от обильных угощений.
Гостей усадили на стульях по бокам от «президиума», остальная «мишпуха» вперемешку теснилась на имитирующей скамейку доске-сороковке.
Какой это был чудесный вечер интернациональной дружбы!! Живописные тосты, заправленные солёным одесским юмором, разговоры «за жизнь» сменялись танцами «до упаду» — от матросского «Яблочка» , которое виртуозно «стэповал» флотский Стёпа (мореман-как его звали соседи) до «семь сорок» в исполнении грузного биндюжника Яши, чьи ноги, несмотря на 100-килограммовый вес, двигались легко и стремительно..
Не оставались в долгу и гости. Одетые по понятиям того времени «стильно» - в узких брюках-дудочках и в туфлях на толстой подошве (каше) - мы лихо отплясывали танцы уже тогда загнивающего капитализма.
Глядя на этих ломающихся, кривляющихся, как обезьяны, молодых людей, тётя Соня (а может, Фира) то ли возмущённо, то ли восхищённо приговаривала:
- Ай, шпана! Ай, босяки! Ай, лейдекгейеры (бездельники)!
...Новогодняя ночь подошла к своему неизбежному концу. Усталые, но довольные друг другом хозяева и их неожиданные гости начали расходиться. Мы уже были одеты, когда Яша вдруг обратился к нам с Аськой (лучшей танцевальной паре вечера) с просьбой станцевать напоследок для удовольствия всей честной компании рок-н-ролл.
Я уже валился с ног от усталости, но о том, чтобы отказать хлебосольным хозяевам, не могло быть и речи.
Правда, танцевать рок в модном тогда полушубке на вате с шалевым воротником (в Одессе такие полушубки называли «полуперденчики») было не совсем удобно, но мне льстило внимание собрания, а на миру, как известно, и смерть красна. Прозвучали первые аккорды джаза... и пошло-поехало! Я прыгал, как козёл, раскручивал и закручивал, сажал попеременно на левое и правое бедро отнюдь не худощавую да к тому же одетую в пальтишко Аську.
Публика была в восторге, бурно аплодировала и искренне смеялась.
Темп становился всё стремительнее, выполнять фигуры приходилось всё труднее, народ уже не смеялся, а валился от хохота.
Пластинка закончилась. Пошатываясь, с выпученными от напряжения глазами я добрался до ближайшего стула. Развалившись на его сидении, непроизвольно запустил руки в глубочайшие карманы «полуперденчика» и к своему ужасу извлёк из кажлого по пятикилограммовой гантеле, которые заблаговременно
подложил туда заботливый Яша...
...Теперь я убедил читателя, что забыть Одессу в ту новогоднюю ночь 1958года никак невозможно?
Где вы сейчас, милые одесситы, жители той коммуналки на Прохоровской?

Где вы,
мои друзья студенческой поры?
Иных уж нет, а те далече...

Каждый предновогодний вечер в течение последних двенадцати лет я звоню Аське в далёкий немецкий город Кёльн.
- Новым годом, Васенька, с новым счастьем!
Желаю ей всегда одно и то же и, если это сбудется, мы будем поздравлять друг друга ещё много лет.
- Ну что, дружище, сбацаем, как прежде, наш любимый рок с выкидонами?
Куда же запропастились эти чёртовы гантели? Я ведь не могу без них танцевать рок-н-ролл!!.