Летописец

Художник запечатлел выдающихся деятелей нашей эмиграции

В петербургском Музее-квартире Александра Блока только что завершилась выставка известного парижского художника Николая Дронникова «Краски и слова». На ней было представлено более 30 портретов Иосифа Бродского, сделанных им с натуры во время визитов поэта в Париж, а также портреты Анны Ахматовой, Григория Айги, Евгения Рейна, Владимира Уфлянда. Все эти работы – равно как и изданные им самим книги - живописец преподнес Музею.
...Так уж повелось, что с художником Николаем Дронниковым мы чаще всего встречаемся на похоронах. Последний раз - в июле прошлого года - на парижском кладбище Пер- Лашез, когда хоронили Александра Гинзбурга. Седой, с белой бородой Дронников всегда стоит в первых рядах и стремительно делает наброски в своем блокноте. К счастью, пересекаемся мы и на радостных событиях: Николай берет на карандаш появления российских артистов, писателей, музыкантов во Франции. В результате за три десятилетия парижской жизни Дронников, которому в этом году исполнится 73 года, сделал тысячи портретов, в основном графических. Его, понятное дело, зовут «летописцем», Нестором российской эмиграции. Некоторые портретные серии он превратил в книги, которые издал в домашней мини-типографии, снабдив каждый экземпляр оригинальным рисунком. Один из альбомов посвящен тому, как Мстислав Ростропович дирижировал в Париже прокофьевской оперой «Война и мир». Иногда свои рисунки он объединяет в серию открыток. Ну а всего Николай выпустил книг 40 – в основном микроскопическими тиражами максимум в сотню-другую экземпляров. Их он называет своим «рукоделием». Едва ли не первой его книгой, которая мне попалась в руки, был сборник стихов живописца Михаила Ларионова. Одним из учителей Дронникова был профессор Рыбников, ларионовский друг. Да и похоронен Ларионов со своей многолетней спутницей Натальей Гончаровой на кладбище в близком парижском предместье Иври-сюр-Сен, где Дронников живет в семейном гнезде своей французской жены Аньес, журналистки агентства Франс Пресс.
На выкрашенных густой синей краской под цвет дома воротах Николай привинтил медную табличку со своей фамилией и большого двуглавого орла, который в далекие 70-е годы вызывал насмешки в этом одном из последних коммунистических бастионов некогда мощного парижского «красного пояса». Кстати, дом его стоит на авеню Мориса Тореза, что пересекается с улицей Ленина и перетекает в улицу Марата. За крепкими железными воротами начинается нечто похожее на воронью слободку – птица повсеместно – и во дворе и в доме – запечатлена в разных формах, включая скульптурную. «Она занимает особое место в мировом искусстве, - объясняет свое пристрастие Николай, - сидит ворона на снегу и в суриковской «Боярине Морозовой». Птица хищная, злая и вещая, ее лучше иметь другом. Ко мне она прилетает попозировать... Я помню еще, как ворона громко каркала в нашей деревне Будки в июне 41-го и соседка сказала: «Коля, прогони ее, а то войну накликает...». Сопровождает она и отшельников. На полотне Риберы в Лувре, на котором изображен Святой Павел в египетской пустыне, ворона несет ему в клюве что-то съестное. Птицы этой много в книгах Дронникова и прежде всего в тех, которые он посвятил своему другу - поэту Григорию Айги. Николай одним из первых опубликовал его стихи во Франции. Три из множества стихотворных альбомов Айги, которые выпустил художник, так и называются: «Слово – ворона». «Это самый крупный из ныне живущих поэтов России,- считает Николай. - Он идет от футуристов и продолжает их традиции. Я увидел впервые Айги в Москве на выставке Михаила Ларионова, которую он устроил вместе с искусствоведом Николаем Харджиевым в Музее Маяковского в 1965 году».
Познакомился Николай со своей будущей женой Аньес в январе 1961 года. Она была студенткой парижского Института восточных языков, к которым здесь причисляют и русский, и приехала в Москву для практики. «Меня стали приглашать в органы с первых дней после нашей встречи, - вспоминает Дронников, - а когда я протестовал, то вразумили: «Молодой человек, имей совесть, пару лет назад мы с тобой иначе бы разговаривали». Но на брак разрешения не давали: «Тогда я написал письма Хрущеву и Аджубею. После чего вызвали в «Известия», где аджубеевский помощник беседовал со мной тепло и сердечно. В результате в январе 1963-го мы расписались в загсе, в котором в нашу честь поставили пластинку с романсом «Очи черные». На дворе была хрущевская оттепель, и наш брак с Аньес был одним из первых смешанных». В то время Аньес уже работала во Франс Пресс, первой брала интервью у Александра Гинзбурга по делу Синявского. С диссидентами, которых активно поддерживали западные дипломаты и журналисты, Николай общался, но себя считал прежде всего художником.
Чужой французский особняк Дронников, обжив, с годами превратил в свой дом-музей. Всюду его картины, рисунки, скульптуры и даже некое подобие часовенки, которую он сотворил из крошечной комнатки. В кабинете – превосходная русская библиотека с дореволюционными фолиантами, собранная во Франции... Из Москвы уезжал он с Аньес почти с пустыми руками: перед отбытием в близлежащем овраге Медведкова сжег на всякий пожарный случай свои картины, дневники и архивы – словно в 40 лет хотел на берегах Сены начать жизнь с чистого листа. В ту пору он преподавал в Московском пединституте, который выдал ему выездную характеристику как хорошему педагогу и морально устойчивому человеку, отпустив во Францию в отпуск, в котором он находится уже 30 лет. По словам Николая, уехать хотела прежде всего Аньес, которая к тому времени прожила в Москве 12 с половиной лет. Круг постепенно сужался. Посадили Бродского, Гинзбурга. Это заставляло задумываться. Но главная причина заключалась в сыне, который рос двуязычным и которого, полагал художник, наверняка захотел бы забрить на службу КГБ. Надо было его спасать.
Впервые Дронников выставился в 1941 году, когда ему было 11 лет. Занимался он тогда ваянием в изостудии дома пионеров на Большой Полянке. Для общегородской выставки выбрали его скульптурку. «Ни в комсомоле, ни в партии не состоял, а в армии отслужил, - вспоминает Николай. - Потом пять лет занимался в художественном училище имени 1905 года, откуда попал в Суриковский институт. «Пахать» на живописной ниве надо было долго, чтобы чему-то научиться. Я знал французских мастеров с детства, а директор Суриковского предупреждал, что если услышат в коридоре слово «Сислей», то сразу исключит. Тем не менее десятка полтора художников-студентов организовали группу «Классики», в которой Коля за пристрастие к портретам имел кличку «Репин». Ребята успели устроить несколько квартирных вернисажей. В ту пору чекисты основательно взялись за искусство, хотели прочистить все институты – музыкальные, художественные. Из-за «Классиков» погорел знаменитый мастер Александр Дейнека, который вел в институте мастерскую. Несколько человек выгнали, но диплом Дронникову все-таки дали – заступился старый друг, который был комсомольским начальником. В Москве Николай прорвался со своими работами на несколько выставок - типа той, что посвящают Дню рыбака. Собирался вступать в Союз художников, но начальство придралось к тлетворному французскому влиянию, в частности Сезанна. Но главная причина отказа была Аньес.
«Я не только портретист, но и пейзажист,- говорит Дронников. - Мне нужна натура, пленер, и когда я поднялся на Монмартр, то не знал, с чего начинать, ибо каждый фонарь был написан-переписан Ренуаром, Сислеем или Утрилло. В Париже я участвовал в Осенних салонах - выставлял живопись, рисунки и скульптуру, чтобы посмотреть и убедиться, что я на их уровне.... Портрет – жанр сложный, и, оказавшись здесь, я счел своим долгом «увековечить» всех, кто жил и приезжал во Францию. Мои портреты – это всегда рисунок с натуры. Я принципиально против позирования. Человек читает стихи, играет, беседует или идет по улице: Лифарь, Шагал, Одоевцева, Некрасов, Галич, Бродский, Рихтер, Ахмадулина, Окуджава, Тарковский, Синявский, Максимов, Рабин, Зиновьев, Струве, Губайдулина... «В портретах я опираюсь на Голбейна, Дюрера, Рембрандта, Франса Хальса, а также на художников - эмигрантов Александра Яковлева и Бориса Григорьева, - говорит Дронников. – Кроме того, Запад дал мне Пикассо и Матисса». По дронниковским зарисовкам парижского еврейского квартала одессит Игорь Потоцкий написал книгу «Улица Розье», а известный французский поэт и переводчик Леон Робель – стихи. «Во Франции небо Парижа и свет реки Луары, тонкие и живые цвета покоряют его, - писал Робель. – Он хотел жить и работать во Франции не столько по политическим, сколько по эстетическим причинам – свободно дышать и путешествовать... Дронников – самый русский из французских и самый французский из русских художников». Одна из лучших его серий полотен, выполненных с удивительной простотой и легкостью, посвящена парижским мостам через Сену.
Когда он приехал в Париж, то решил для себя разобраться в русской предреволюционной истории. Царская Россия была не только тюрьмой народов, убежден Николай, но по многим позициям не уступала Западу, а от Столыпина до революции вообще шла вперед семимильными шагами. Чтобы доказать это, Дронников принялся составлять сборники «Статистика России. 1907 – 1917», выпустив целых семь штук, цифрами доказывая тогдашнюю мощь Отечества. «Я о Столыпине заговорил раньше, чем Солженицын», - утверждает Дронников.
Сравнивает себя Николай со схимником, который редко выбирается из своего скита на свет Божий. Человек упертый, с характером, жесткий, похожий на раскольника, он с частью эмиграции - особенно с западниками - рассорился. Во Францию прибыло много художников-«бульдозеристов», то есть участников знаменитой бульдозерной выставки. Дронников в их число не попал и оказался за бортом, в стороне от «мейнстрима», и с тех пор, как мне кажется, чувствует себя обиженным, хотя со многими и сохраняет хорошие отношения.
К 70-летию Дроннникова ГригорийАйги устроил ретроспективу его работ у себя в Чебоксарах и посвятил другу цикл стихов. Другую его выставку организовал музей в Симбирске, которому он помог разыскать материалы о Саше Симоне – последнем потомке Ивана Гончарова. Известный журналист, похожий внешне на Обломова, Саша Симон 6 лет работал в Москве корреспондентом «Фигаро», написал несколько книг о Советском Союзе, где, между прочим, предсказал его распад. Никто им в СССР не интересовался, и вспомнили о Саше Симоне после того, как он умер во Франции в 1986 году.
Крепко дружит Николай и с единственным оставшимся в живых потомком пушкинского секунданта Данзаса по прозвищу... «Секундант», которому сейчас уже лет 90. После Французской революции Данзасы бежали в Россию, а после Октябрьской из России – в Париж. Во вторую мировую Петр Данзас очутился на нашей территории, его забрали и 17 лет продержали в лагерях на Кольском полуострове. С ним сидел французский священник. Когда он освободился, то поведал об узнике Данзасе во французском посольстве, чьими хлопотами его и освободили. Видел он однажды и потомков Дантеса и зарисовал их для истории. В России Дронников выставляться долго отказывался, полагая, что у нас по-прежнему грохочет идеологическая война, в которой ему ничего не светит. Вот и обрек он себя на подвижническую роль летописца. Но в в декабре 2002 года он представил серию своих работ в Государственном культурном центре-музее Владимира Высоцкого. Этому музею он подарил выполненные им портреты трех самых известных наших бардов – Окуджавы, Галича и Высоцкого, сделанные с натуры. Наконец, Дронников приглашен принять участие в эпохальной экспозиции «Русский Париж», приуроченной к 300-летию основания города на Неве. Эта выставка, которую готовит Русский музей, должна открыться в апреле 2003 года.