Секрет коричневой папки

— Бабуль, что ты как рыба, выброшенная на берег? – внучка, сидевшая у ее постели и лениво листавшая глянцевый журнальчик, наклонилась к бабушке.

Сквозь хриплое дыхание больной она едва расслышала какие-то слова.

 

— Мам, подойди, бабуля вроде что-то шепчет, но я не понимаю...

Мать девушки отозвалась из кухни.

— Так спроси, может, она пить хочет!

 

Бабушка с трудом приподнялась на постели, отчего ее аккуратно стриженная седая голова свесилась на дряблую грудь и тут же вновь без сил опустилась на подушки.

— Позови мать, — негромко произнесла она. – Мне надо вам кое о чем рассказать.

— Бабуль давай в другой раз, тебе же тяжело.

— Другого раза может не быть. Я и так слишком долго тянула.

 

* * *

— В хате было холодно. Весь день лил сильный промозглый дождь и заскорузлая мебелишка, стоящая в двух комнатах, насквозь пропиталась сыростью. В спальне на широкой железной кровати с продавленной сеткой лежал мужчина. Он не двигался. Понять, что этот человек все еще жив, можно было, только если низко склониться к его густо заросшему щетиной лицу, тогда едва уловимое дыхание, ускользавшее от него с каждой секундой, все еще ощущалось.

Женщина, умостившаяся рядом, тупо смотрела на мужа. Она уже смирилась и просто ждала конца. В ее голове не было мыслей, а из всех желаний оставалось лишь одно — уйти в забвенье. Человек, которого она любила, умирал на ее глазах от голода. И вместе с ним угасала ее собственная голодная, безрадостная жизнь...

 

— Мамуся, я кушаю, смотри! — в комнату вошла маленькая девочка.

Она с жадностью грызла заплесневелый кусочек хлеба.

— Славочка, где ты это нашла?

— А я на печку полезла, так теплее и увидела мешочек. И там еще есть!

 

Хозяйка вспомнила, что припрятала этот мешочек на самый черный день, а обессилевший мозг словно вычеркнул это из памяти. И вот теперь дочка его обнаружила.

 

“Еще там в другом мешочке сухари должны быть”, — пронеслось у нее в голове.

Она посмотрела на мужа. Он больше не дышал.

 

* * *

Мать с дочерью, едва переставляя ноги, плелись по широкой улице, ведущей от вокзала к центру Полонного, до которого было не так уж близко. Внезапно женщина споткнулась и повалилась на землю. Она распласталась на пыльной дороге, торба с кое-какими вещичками, висевшая у нее через плечо, отлетела в сторону и из нее вывалилась тонкая коричневая папка. Кроха стала испуганно теребить мать, но у той уже совсем не оставалось сил. Последние остатки хлеба она полностью отдала своей девочке и не ела уже третий день.

 

— Фима, посмотри на этих несчастных, надо им как-то помочь! – молодая интересная дама подбежала к плачущему ребенку.

 

Вслед за ней к ним приблизился ее муж. Он опустился на корточки возле лежавшей в пыли женщины и принялся ее осматривать. Взял за руку, чтобы нащупать пульс, потом для чего-то заглянул ей в рот.

 

— Боюсь, Неля, в данном случае мы уже бессильны. Это голод. Молодая крепкая женщина, которую он почти добил. Я отвезу ее в нашу больницу. А ты пока возьми девочку к нам домой. Вон их вещи валяются и какая-то папка рядом, забери с собой!

 

* * *

— Это было в 1932-м. Так я впервые познакомилась с семьей Зильберман, которая стала и моей семьей. Эти люди спасли мне жизнь. Я уже пухла от голода. Конечно, сама ничего не помню, была совсем малышкой. Это уже мне моя мама, а твоя бабушка рассказала, — обратилась к дочери старушка. — Казалось, ей стало получше, даже глаза заблестели. — Но вот мою биологическую мать им спасти не удалось...

 

— Мам, ты чего? Какая такая биологическая мать? Твоя мама, моя баба Неля и прабабушка Анечки.

 

— Да, дорогая, она меня вырастила и была твоей любящей бабушкой. Но происхождение у тебя с моей стороны нееврейское.

 

Я родилась в украинском селе в Хмельницкой области, в крестьянской семье, причем, довольно зажиточной, пока не начался повальный голод. И когда умер мой отец, мы с мамой отправились в город, чтобы попытаться выжить...

 

* * *

Ефим ехал домой из больницы и думал, как быть с девчушкой, которую жена временно забрала к ним. Его напряженное, серое от усталости лицо смягчилось, как только он зашел в свою квартиру. Девочка, умытая с заплетенными косичками, возилась с их сыном на полу. Боря был на пару лет старше и всем своим видом показывал, что он уже большой и она должна его во всем слушаться.

 

А Слава и не собиралась сопротивляться, ей сразу очень понравился этот умненький серьезный мальчик. Да и вообще, после того, что она перенесла в своем еще таком несмышлёном возрасте, девочка была рада оказаться в тепле, уюте и сытости! Она то и дело подходила к чудесно пахнущей чем-то вкусным тете и просила у нее хлебушка. Но та не торопилась сразу давать ей много. Это было опасно после голода, который бедному ребенку довелось испытать.

 

— Ну что, как ее мать? — спросила Неля, кивнув в сторону малышки и осеклась.

 

По выражению лица мужа она поняла, что женщину спасти не удалось.

 

— Что будем делать с ребенком? – Ефим сел за стол в ожидании ужина. – Мы не можем оставить ее у себя, ты же знаешь, — он прикрыл глаза и провел по лицу руку, будто пытаясь отогнать от себя все заботы.

 

Неля знала. Сложностей у них хватало. Они с мужем очень много работали. Ефим служил хирургом в местной больнице. Постоянные дежурства и бесконечные неожиданные вызовы на работу в любое время дня и ночи не позволяли вести размеренный образ жизни. Сама Неля была терапевтом в местной поликлинике. К тому же ей часто приходилось ходить на дом к больным. С маленькой девочкой оставаться было некому. Да и с продуктами становилось все тяжелее и тяжелее — не так, как на селе, но и в городе Большой Голод уже давал о себе знать.

 

Но не это было главным. Брать на себя ответственность за судьбу украинской девочки было совсем не просто. Всегда могли найтись “доброжелатели”, которые вносят смуту и открывают усыновленным детям глаза на правду об их происхождении. И все же Неля уже не смогла отпустить ребенка, представить, как сложится ее судьба в детском доме, было страшно. Она усадила девочку к себе на колени.

 

— Как тебя зовут, милая?

— Мамуся зовет Славочкой или Славкой, когда ругает.

— Все ясно, — вздохнула Неля, — а имя Милочка тебе нравится?

Девочка кивнула.

— Дай мне еще тот пирожок со сладким творогом.

— Я так понимаю, ты уже все решила? – улыбнулся Ефим, глядя на жену. – И даже имя подобрала. Что ж, завтра поеду к нашей знакомой паспортистке выправлять ей документ. Сейчас такая неразбериха царит, думаю, никто и не заметит, что очередной ребенок из села пропал...

— И надо обязательно разузнать все о ее родителях, — добавила жена, — девочка должна знать свои корни. Иначе мы не сможем спокойно жить.

— А что в той коричневой папке, которую ты с собой забрала? — вспомнил Ефим.

 

* * *

— Бабуля, а как ты узнала, что тебя удочерили? – внучка слушала рассказ бабушки, затаив дыхание.

 

Семейная история ее захватила. Ане никогда не приходило в голову, что в ней может течь и нееврейская кровь. Девушка по-русски говорила с сильным акцентом и в основном только дома.

 

— Как только подросла, стала что-то понимать родители сразу же и рассказали, не считали нужным скрывать. И документы, что в папке были, показали. Там и место, где я появилась на свет, и все имена и даты рождения указаны.

 

— Мам, ты не устала? — забеспокоилась дочь. Может, позже доскажешь нам свою историю, а сейчас поспишь?

 

В отличие от внучки, ее совершенно не потряс рассказ матери. Когда первая естественная реакция удивления прошла, прагматизм и оценивающий любые жизненные и даже самые нестандартные ситуации скептический ум врача взял верх. Главное было не переутомлять больную.

 

— Я хочу, чтобы вы знали о своем происхождении. Это для меня важно как память о моих родителях, ушедших из жизни таким тяжелым образом совсем молодыми.

 

— Бабуль, а почему ты раньше молчала-то? – не унималась Аня.

 

— Потому что твой покойный дед Яша был против. Да и дядя Боря считал, что могут возникнуть сложности при репатриации сюда. А потом не до того стало. Нужно было устраиваться в новой жизни.

 

* * *

— Мам, эта противная Светка меня сегодня обозвала жидовской прислужкой. Я ее побила, а она нажаловалась учительнице. В общем, тебя в школу вызывают.

 

Мила беспечно закинула портфель на кровать в их общей с Борей комнате и пришла на кухню, где ее уже ждал обед. Девочка прекрасно училась и не боялась, когда родителей вызывали в школу. Она знала, что ругать ее никто не станет.

 

— Дорогая моя, я вас очень уважаю, — Мария Семеновна, учительница Милы пригласила Нелю присесть к своему столу.

 

— У вас прекрасная семья и все мы идем к вам, при любых проблемах со здоровьем. Именно поэтому хочу кое-что сказать. Надеюсь, вы поймете меня правильно и не обидитесь. Может быть, вы зря записали Милочку еврейкой и дали ей свою фамилию? Я совершенно ничего не имею против евреев, но вы же понимаете, — учительница замялась, — что в дальнейшей жизни у девочки могут в связи с этим возникнуть проблемы...

 

В этот же вечер Ефим с Нелей решили уехать из Полонного. Уже несколько лет близкий друг Ефима, который жил в Ташкенте и работал в одной из тамошних больниц, зазывал к себе. И нынешний разговор с учительницей подтолкнул их к этому решению окончательно.

 

* * *

— Когда мне исполнилось двадцать лет мы с вашим отцом и дедушкой Яшей, другом и однокурсником дяди Бори, поженились. Я уже училась в педагогическом, а дядя Боря пошел по стопам родителей, поступил в мединститут, как потом и ты, доча. Неля с Ефимом с самого начала, едва только я появилась в их доме, относились ко мне, как к родной, и любили ничуть не меньше Бориса.

 

— Мам, все-таки поспи, а потом продолжим, — стала настаивать дочь.

— Ну хорошо, родная, я и сама чувствую, что утомилась.

— Бабуль, подожди, а как же тебя звали до того, как ты стала еврейкой?

— Ярослава Корнейчук. Вон там, в тумбе, под зеркалом, в нижнем ящике коричневая папочка, в ней все... Правда чернила подтерлись за столько лет, но различить можно.

 

— Надо же какое перевоплощение бабуль! Была Ярослава Корнейчук, а стала Мила Зильберман. А между прочим, твое первое имя красиво звучит, — заметила внучка подойдя к комоду.

 

— Аня, дай бабушке отдохнуть, возьми папку к себе и изучай сколько угодно, если сможешь прочитать! — мать начала уже сердиться.

Ей совсем не нравилось, как выглядит бабушка.

— Пойдем, Анюта, бабуля засыпает, — добавила она шепотом.

 

* * *

Через две недели старую женщину похоронили.

 

— Мам, я хочу съездить на родину бабушки. Мне интересно увидеть, где она родилась. Может кто-то еще помнит ее родителей, тех, которые украинцы.

 

— Не думаю, солнышко. Во-первых, и села этого может уже не быть или название сменилось, а во-вторых, у тебя слабый русский и никакого украинского языка. Тебе сложно будет справиться там одной.

 

— А вы с папой не хотите составить мне компанию?

 

— Надо подумать. Вот что мы сделаем для начала, пошлем-ка запрос в Украинский государственный архив...

 

* * *

Поезд из Киева прибыл в Полонное под вечер. Семья остановилась в центре города в гостинице на улице Леси Украинки. Аня сразу побежала выяснять у портье, как добраться до села, в котором родилась ее бабушка и которое, как они выяснили еще в Израиле, существует по сей день. Следующим утром семейство израильтян на арендованной машине отправилось на свидание со своими корнями.

 

Дом бабушки не сохранился. Но нашлась женщина, которая смогла им показать захоронения тех лет.

 

— Тогда много народу с голоду полегло, — рассказала пожилая работница местной библиотеки. — Люди прямо на улицах падали и больше не вставали. И хоронили всех рядом с церковью, многих в общей могиле. Пойдемте, я вам покажу. Мои родные там же захоронены.

 

Аня встала на колени и положила цветы в том месте, куда ей указала их новая знакомая.

 

Она представила себе маленькую девочку, держащуюся за юбку матери, из последних сил цепляющуюся за возможность вырасти и дать жизнь ей, своей внучке.

 

“Бабуля, у тебя получилось, я здесь и я помню!”