Панариций

В конце восьмидесятых годов, ещё при СССР, известный русский писатель - пусть это будет Юлиан Семенов -  встретил на Арбате своего старого знакомого - партийного функционера. Когда они стали пожимать друг другу руки, писатель вдруг резко подскочил на месте и заорал от боли.

 

На вопрос, что случилось, Юлиан ответил, что уже неделя как у него нарывает и очень болит средний палец правой руки.

Функционер посочувствовал ему и обронил вскользь, что с этим лучше не шутить, а обратиться к доктору. Что его друг работает главврачом в  кремлёвской клинике, и если Юлиан хочет, то пусть позвонит ему от его имени и там ему моментально окажут квалифицированную помощь. А заодно и клинику известную посмотрит.

 

Уже на следующее утро Юлиан сидел в просторном кабинете главврача, которому тут же в знак благодарности подписал захваченную с собой книгу, после чего тот послал его на консультацию к хирургу.

 

Хирург, осмотрев палец, сказал, что в бубочке писателя нет ничего серьёзного, надо просто сделать небольшой разрез и выпустить гной. Обработав спиртом нарыв, который он называл по научному панарицием, хирург стал аккуратно разрезать его скальпелем. 

 

Но в этот момент писателю вдруг стало плохо, и он сполз со стула на пол. Нашатырь и интенсивное битьё по щекам не помогли. Непрямой массаж сердца тоже. Оно остановилось. 

 

Юлиана быстро увезли в операционную, где ему вскрыли грудную клетку и стали делать теперь уже прямой массаж сердца. К счастью,через минуту оно снова забилось. Писатель порозовел и стал дышать.

 

Ему зашили грудную клетку и, положив на носилки, повезли в реанимационное отделение. Носилки были американскими, самоскладывающимися, только недавно приобретенными для клиники по бартеру то ли за уголь, то ли за металл.

 

Когда санитары перевозили писателя по коридору, они случайно задели передними стойками тележку с лекарствами, и носилки моментально сложились. 

 

...Но разошлись швы писателя... 

 

Его опять забрали в операционную, где второй раз залатали грудину особо прочной монофиламентной нитью, и вновь повезли в реанимационное отделение, теперь уже, от греха подальше, на отечественных носилках.

 

Через какое то время Юлиан пришёл в себя, но у него - по непонятным причинам - по всему телу пошли кровоподтёки и отёчность. 

 

Теряясь в догадках, экстренно собравшийся по этому поводу консилиум врачей отправил писателя на МРТ, который тут же показал флотирующие переломы двух рёбер, полученные при складывании тех же носилок, и летальный исход от которых в то время составлял чуть ли не пятьдесят процентов.

 

Поскольку гипс из-за шва ему наложить было невозможно, Юлиана положили на кусок толстой фанеры, обмотав его - на манер шины - бинтами вместе с этой самой фанерой, и стали нещадно и практически беспрерывно колоть антибиотиками: двухпроцентным раствором прокаина и сильными обезболивающими.

 

Где-то через месяц писатель таки выкарабкался и встал на ноги. Вскоре его, измождённого, скрюченного, похудевшего на пятнадцать килограммов и с огромным шрамом на груди выписали из клиники.

 

А ещё через пару месяцев он встретил того самого знакомого. На его невинный вопрос - ну как твой палец, Юльчик? - писатель молча поднёс его к лицу функционера. В аккурат, как это делают в американских фильмах и явно не с целью показать панацирий, который также,  как и раньше, переливался в лучах солнца фиолетово-зеленоватыми оттенками. Правда, стал уже в разы меньше.

 

 Александр Махмудов

Нью Джерси