Психиатр за роялем

Этот концерт был не совсем обычным по двум причинам: во-первых, музыку Чайковского исполнял не просто выдающийся пианист, а не менее знаменитый ученый-медик, а во-вторых, его слушателями были сплошь американские психиатры – участники научной сессии, посвященной исследованиям взаимоотношений музыки и умственных расстройств.
Музыкальный вундеркинд Ричард Коган - а за роялем был именно он - начал свои выступления более сорока лет назад, еще в шестилетнем возрасте. И уже тогда приобщился к миру медицины. Его отец, известный в ту пору гастроэнтеролог, брал своего рано повзрослевшего сына на медицинские обходы в госпитале, где мальчик видел в глазах пациентов доверие и надежду.[!] Как и хотел отец, это не прошло бесследно. После школы Рикки поступил в Медицинскую школу Гарвардского университета, но музыку не бросил, а продолжал путешествовать по миру с концертами, занимаясь в университете по специально разработанному для него личному плану.
Еще во время учебы он сблизился со своим бывшим одноклассником - блестящим виолончелистом Йо-Йо Ма, с которым выступал потом в лучших концертных залах многих стран. Но Йо-Йо Ма был только музыкантом, а Коган стал еще и выдающимся психиатром, что позволило ему одновременно с концертной деятельностью исполнять обязанности директора программы в медицинском центре Presbyterian Weil Корнелльского университета в Нью-Йорке. Вполне естественно, такая двойная специализация не могла не пробудить в Ричарде интереса к психическим отклонениям, наблюдавшимся у некоторых великих композиторов. Так, Коган занялся исследованиями воздействия душевных болезней на музыку Шумана, Бетховена, Чайковского и Джорджа Гершвина. Конечно, он знал, что об их отклонениях от нормы существует большая литература, но авторами, как правило, были либо музыканты, либо медики. Тут же впервые вопрос рассматривался человеком, обладавшим большими познаниями и в той и другой областях.

Специалист по сексуальным расстройствам и лечению связанных с полом заболеваний, Коган особенно интересуется этой стороной жизни великих музыкантов. Он уверен, что существует совершенно определенная связь между сексуальностью и музыкой. «Достаточно взглянуть, - говорит он, - на сходство терминологии в обеих этих областях - кульминация, гармония, ритм, фантазия... В структуре наслаждения можно найти много общего между музыкой и сексом. Многие музыкальные пьесы почти точно следуют циклу сексуального отклика человека - за фазой желания следуют фазы возбуждения, активации, оргазма и, наконец, разрешения и умиротворения».
В течение четверти века Коган играл Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского. Однако только после того, как он профессионально изучил историю тяжелейших переживаний, связанных с необычной половой ориентацией композитора, его интерпретация этой пьесы изменилась, став более зрелой и глубокой.
Согласно версии, выдвинутой историком-любителем Дэвидом Брауном, и которую склонен разделять Коган, композитор стал жертвой страсти к племяннику одного из великих князей. Узнав об этой противоестественной связи, князь обратился с жалобой к царю Александру III, который и повелел провести «суд чести». Чтобы избежать позора, а гомосексуализм в России приравнивался к уголовным преступлениям, Чайковский принял решение самому лишить себя жизни. Скорее всего он отравился.
Позднее брат Петра Ильича Модест достаточно подробно описал склонности брата, отметив, в частности, что именно желания такого рода служили лейтмотивом некоторых создаваемых им произведений. К примеру, балет «Ромео и Джульета» был, по его словам, навеян Чайковскому неразделенным чувством к одному из школьных друзей, который и должен был выступать судьей на организованном царем суде чести.
Роберт Шуман страдал тем, что сейчас называют биполярным расстройством, или гипоманиакальным психозом. Тогда это называлось иначе, просто окружающие знали, что он нередко бывал «не в себе». Его активная творческая и концертная деятельность не раз прерывалась приступами нервно-психического заболевания. И все же, несмотря ни на что, композитор интенсивно работал. Мало того, сам он хорошо знал, что в состоянии болезненного возбуждения гораздо чаще достигает небывалых высот.
Это не противоречило ставшим почти общепринятыми в XIX веке взглядам на творчество. Тогда считалось, что настоящие музыканты, литераторы и художники, как правило, создают свои шедевры под некоторым влиянием расстроенной психики. «Это может показаться кощунством, - говорит Коган, - но именно благодаря душевной болезни Шумана под его пером рождались многие прекрасные произведения. Несмотря на помехи и страдания, в гипоманиакальном состоянии Шуман писал много, хорошо и с огромной энергией. Когда же был в депрессии, совсем не мог сочинять. Это отличало его от Чайковского, депрессия которого стимулировала его творчество. С другой стороны, не будь Чайковский в такой депрессии, он никогда не убил бы себя на вершине своего творческого гения». Поскольку недуг не позволял Шуману спать больше двух-четырех часов в сутки, он мог написать три струнных квартета за две недели и 138 песен - за год.
Конечно, Шуман лечился. Он использовал любую терапевтическую и психиатрическую помощь, которую ему могли предоставить в то время в Германии. К сожалению, возможности медицины были тогда весьма ограниченными. Длительные курсы гидротерапии, на которые возлагалось много надежд, тоже успеха не принесли. Вскоре композитор впал в такую депрессию, что уже совсем не мог сочинять. 27 февраля 1854 года совершает попытку самоубийства, после которой его помещают в лечебницу города Эндених возле Бонна, где один из врачей сказал ему: «Вы сочиняли так много, что полностью истощили жизненные силы». Из приюта для душевнобольных Шуман уже не вернулся.
Занимаясь проблемой взаимосвязи нарушенной психики и музыкального творчества, Коган, естественно, не мог обойти своего земляка и почти современника Джорджа Гершвина. Известно, что первые десять лет своей жизни маленький Джордж не только не занимался музыкой, но и успел прославиться своим плохим поведением. Уже тогда окружающие считали его верным кандидатом в правонарушители. Если бы он рос в наше время и его посмотрел детский психиатр, он скорее всего поставил бы ему диагноз дефицита внимания.
Вопреки мрачным прогнозам, Гершвин стал не преступником, а замечательным композитором, величайшим представителем так называемого симфонического джаза и создателем первой американской национальной оперы.
Однако на самом пике своей карьеры он впал в серьезнейшую патологическую депрессию. Гершвин обратился к блестящему психоаналитику и лечился у него пять дней в неделю в течение двух лет. И в то же самое время создавал знаменитую оперу «Порги и Бесс», музыка которой, полная боли и страсти, намного мрачнее всего того, что он когда-нибудь написал.
В течение двух лет его состояние резко ухудшилось, и врачи обнаружили массивную опухоль мозга. Коган убежден, что именно она была причиной депрессии и изменения характера его музыки, ставшей в последние годы жизни композитора несколько меланхолической, но более глубокой и проникновенной.
Рассуждая о медицинской подоплеке творчества великих композиторов прошлого, Коган хорошо понимает, насколько рискованной может быть посмертная постановка диагноза. Так бы оно и было, если бы не исторические документы и свидетельства очевидцев. В частности, он ссылается на богатое эпистолярное наследство Чайковского, которое включает почти полторы тысячи очень интимных писем.
Наибольшие затруднения вызывает у Когана анализ трагической судьбы Бетховена. Как узнать сейчас, почти через двести лет, насколько глухота повлияла на его творчество? Недуг развивался постепенно. В ужасе от перспективы стать объектом жалости – глухим композитором, он долгое время скрывал свой недостаток. В своем «Хайлигенштадтском завещании» - мучительной исповеди терзаемого болезнью музыканта - он говорит о своих душевных страданиях: невыносимо, когда «человек, стоящий рядом со мной, слышит доносящийся издали наигрыш флейты, не слышный для меня; или когда кто-нибудь слышит пение пастуха, а я не могу различить ни звука».
Утверждая, что у Бетховена несомненно была депрессия в явно выраженной форме, Коган обращает внимание на бурные перепады в его настроении. По свидетельству современников, погруженный в работу, он вел себя странно: «пел, завывал, топал ногами, и вообще казалось, что он ведет смертельную борьбу с невидимым врагом». И его гениальные квартеты и сонаты последних лет казались многим слушателям произведениями сумасшедшего. Бетховена посещали мысли о самоубийстве, хотя он никогда не делал таких попыток. Все это явно указывает на серьезное психическое расстройство, делает вывод Коган.
Когда он рассказывает о своих изысканиях, люди часто говорят: «Я слышал об этом миллион раз, но никогда это не звучало так убедительно». И дело тут вовсе не в уникальности новой интерпретации известных фактов. Просто исследования нью-йоркского музыканта и психиатра позволяют перейти на следующий, более высокий уровень понимания психологических и исторических сил, участвовавших в создании творений музыкального гения.