Бесшаговый образ жизни
Фантасты любят изображать инопланетян червячками-личинками в скафандрах. Руки у них иногда имеются, но вот ноги атрофированы или отсутствуют вовсе. И действительно, если передние конечности этим высшим существам еще зачем-то нужны - скажем, нажимать на кнопочки или подносить ко рту тюбик с сублиматом, - то уж задние им совершенно без надобности. Все настолько механизировано и автоматизировано, что доставка персоны из кровати к столу, а потом из дома на работу, не должна требовать со стороны этой персоны никаких мышечных усилий. Носители высшего разума умеют все на свете, кроме одного - они не умеют ходить.
Такие мысли одолевают на безлюдных калифорнийских улицах. Да, все они носят лукавое название street, хотя никакие это не улицы, а шоссе, дороги и проезды. Отсутствует один из главных признаков улицы (по крайней мере в нашем старомодном понимании) - наличие или хотя бы возможность появления на ней пешеходов. Однажды супруга по какой-то причине оставила дома велосипед и метров 300 перемещалась на своих двух. Несколько раз в течение этого недолгого похода то один, то другой участливый калифорниец притормаживал свою «хонду» или «тойоту» и интересовался, не случилось ли с одинокой путницей какого несчастья, не надо ли ей помочь, может, подвезти куда-то. Вообще-то обитатели здешних мест страшно боятся обвинения в sexual harrasment и стараются без нужды с молодыми дамами не заговаривать. Но данный случай, видимо, воспринимался как чрезвычайный - когда спасение человека, попавшего в беду, важнее приличий.
В Стэнфорде не уроке английского на доске начертали 25 глаголов, так или иначе связанных с перемещением в пространстве при помощи ног. Все знают, как богат English синонимами. Каких только типов ходьбы здесь не было: прогулка, бесцельное шатание, передвижение по холмам, переход из комнаты в комнату, преодоление больших расстояний, спортивная ходьба, прихрамывание, ковыляние, топотание малыша, движение на цыпочках и на корточках. Можно карабкаться в горы, перемещаться вверх и вниз по лестнице, перелезать через бревно, маршировать и торжественно выступать на сцене. Нельзя одного - просто ходить.
Движения ног должны быть осмысленными. Можно, например, прогуливаться по Шаролайн-парку - во имя свежего воздуха, разминания мышц, тренировки сердца, наблюдения за птицами и просто семейного и дружеского общения в немногие свободные от работы часы. Это даже приветствуется. Можно бегать - в неизменном хайратнике, с плеером, с эспандером в одной руке и спидометром в другой. Еще больше одобряется катание на роликах или на велосипедах. Катание и беготня, правда, отменяет разговоры - но это, может быть, только к лучшему - с кем и о чем вести долгие беседы в этом понятном, устроенном, предсказуемом мире, где для обмена информацией придуманы эффективные способы? Зато сердечная мышца тренируется с гораздо большей интенсивностью.
«Бесшаговый» вид перемещения имеет немало очевидных преимуществ. Не снашивается и не загрязняется обувь. Ни одно из частей тела не устает от переноски тяжести. Резко сокращается время на все, что отвлекает от главного: сна, еды, учебы, работы и шопинга. Вообще ограничивается вмешательство внешнего мира, в частности природы, в нормальную человеческую жизнь. Понятие «расстояние» больше не носит фатального характера, а понятие «непогода» почти упраздняется. «Сколько длится у вас зима?» - «Совсем немного. От машины и до подъезда!» Это, впрочем, нью-йоркский юмор. Для Калифорнии неактуальный.
Единственный маленький недостаток новейшего образа жизни - это отсутствие походки. Она не вырабатывается. А если была - то забывается. Вместо походки получается что-то невнятное, ненатуральное, недоделанное. Вот мой приятель Левон (поэт, 15 лет назад перебрался сюда из Перми, сейчас, конечно, компьютерщик) вываливается из машины в пляжных тапочках на босу ногу. Первые шаги он делает таким образом, как будто только учится ходить. Он неловко улыбается: ему забавно, что с этого момента передвижение перестает быть столь же естественным, как было минуту назад в его серебристой «вольве». Неровная поверхность под ногами и эта странная необходимость упираться и отталкиваться от нее - отвлекающая от нашей, напротив, чрезвычайно плавной и мелодичной беседы - не то чтобы мешает, но вызывает некоторое удивление. Мы идем медленно, почти стоим. Как бы настаиваем на том, что ходьба - не дело нормального американца. А еще показывая, что нам некуда спешить - вся суета, беготня, протискивания в автобусы, учреждения, посольства - все это, слава богу, осталось там, в Рашке. Но с другой стороны, нынешнее передвижение на двух задних - это дань прошлому, ностальгия, если хотите, по тем временам, когда, бесконечно и бесцельно вышагивая по Лесной и по Палихе, мы читали друг другу стихи и докладывали о ночных успехах.
Прошли времена и пространства, где и когда походка была такой же неповторимой приметой человека, как отпечаток пальца. Количество примет сокращается. Остаются отпечатки, глазные узоры. Но по походке нас теперь не узнаешь. Она - как вещь с чужого плеча, с чужой ноги. Как музейные тапочки, которые ничего не скажут о том, кто надевал их в последний или в предпоследний раз. Сегодня посетитель выбрал эти черные, чудовищно разношенные, с длинными нелепыми веревками, а назавтра он же возьмет серенькие, аккуратно сшитые, с изысканными шнурочками. Так же и с походкой. Сегодня этот инженер из Пало-Альто выберет себе походку эдакого кавалериста, оказавшегося без лошади, и давай кривоного переваливаться с боку на бок, будто пародируя самого себя. А в другой раз тот же инженер покажется при ходьбе стройным и утонченным, вкрадчиво, на манер канатоходца шагающим по прямой: вот, мол, я и так умею ходить, но недолго, от балкона и до бассейна. Походка - как парик, который можно менять по настроению, а можно и вовсе откинуть за ненадобностью.
Лишь одного пешехода я постоянно встречал на улице Ренгсдорф, одной из главных артерий моего городка Маунтэйн-Вью. Увидев путника в третий раз, я окончательно понял, что этот молодой парень - душевнобольной. Надо сказать, что ничего необычного в его манере ходить не было - кроме самого факта ходьбы по обезлюженной местности. Как я потом убедился, опекуны выпускали его в строго определенное время - сразу после полудня. Видимо, врачи сочли, что угроза схода пациента на проезжую часть минимальна. И действительно, он политкорректно двигался по прямой, до перекрестка и обратно, глядя строго перед собой. Иногда закрадывалось подозрение: не явилась ли эта его страсть к ходьбе единственным симптомом, заставившим его близких обратиться к врачам. Как бы то ни было, этот одинокий пеший выглядел явной аномалией в мире нормальных автомобилистов, которые были чрезвычайно тактичны и не подавали вида, что замечают на тротуаре какого-то психа.
В этом удобном мире замечают лишь то, что положено, лишь то, что может быть осмыслено и мотивировано. Здесь нет места для вещей нефункциональных, неприменимых на практике. От непредсказуемой стихии - природной или человеческой - мы ограждаемся стеклом и железом домов и машин. А когда наступает пора выходить в «открытый космос» - в те места, где размыты границы между частным и общественным, - надеваем скафандры политкорректности.
Иногда думаешь - не мешают ли эти с детства напяливаемые скафандры развитию собственно тела? Не становится ли оно субтильным и аморфным как у тех червячков из фантастических рассказов? Не исчезнет ли в процессе эволюции за ненадобностью?
Впрочем, на деле происходит, скорее, обратное. Тела становится все больше и больше. «Это наш калифорнийский размер», - шутят местные русские, указывая на какую-нибудь распухшую мулатку в обтягивающих джинсовых шортах, напяленных будто для того, чтобы лишний раз подчеркнуть значимость своих телес. Хотя можно биться об заклад, что эта леди ест только несладкое и обезжиренное. Не помогает.
Климат, общепит, вся система отношений располагают к тому, чтобы тело теряло форму, координацию, четкость движений. Тело ассимилируется гораздо быстрее, чем мозги. Проходит каких-нибудь три месяца - и я сам, отправляясь в аэропорт Сан-Франциско, легкомысленно надеваю пляжные тапочки на босу ногу. Вываливаюсь в этих тапочках из машины. Медленная, расхлябанная походка толстяка (каковым еще не являюсь!). Фланирую к терминалу отлета. Друг помогает мне катить на трех тележках полдюжины здоровенных баулов. Подхожу к кабине регистрации и за считанные минуты теряю 250 долларов. Выясняется, что некоторые баулы весят больше положенного, а перекладывать вещи уже некогда и неохота. Но ничего страшного - надо просто заплатить. Одобряющая улыбка "регистраторши" притупляет бдительность. Всеобщая расслабленность и расхлябанность атрофирует способность сопротивляться. Я легко и быстро расстаюсь с суммой, большей, чем сам билет на самолет. Я веду себя как средний американец, забыв о своем доходе. Впрочем, доход придет, ведь я уже усвоил одну из главных здешних заповедей: ни при каких обстоятельствах не делать резких движений.
