Такой еврейский полицейский...

Когда он впервые появился на “вверенном мне объекте”, я думал, очередная проверка. Стандартный такой полицейский, фуражечка, куртка, все дела. На вид лет пятьдесят с гаком. Под мышкой папка какая-то. Но оказалось, он курирует проект “Златые пути”. Он строил пацанов, что-то им говорил, они малость шалили, занятия проходили весело. Потом они стали выходить “на боевое дежурство”, но полицейский продолжил посещать школу, уж не знаю зачем.

 

Где-то на третий день я заметил некую странность: школьные ворота состоят из двух частей - из собственно ворот, которые предназначены для машин и которые открывают раз в полгода, и калитки, в которую заходят. Когда он в первые дни ткнулся в ворота и не сразу сообразил, что вход тут же рядом, я списал это на... да какая разница, что-то придумал, как-то себе объяснил. Но когда и на третий день он продолжил раз за разом тыкаться прежде в створки ворот, мне показалось это странным. Сколько дней требуется, чтобы понять, где здесь вход?! 

 

Еще через день я уж и не знал что и думать, и грешным делом потешался над растяпой-полицейским. (Надо сказать, что существует некоторая... непритертость, что ли, между охраной и полицией, особенно на территориях, где “биг босс” - армия. За глаза, во внутренних переговорах, полицейских называют “кхулим”, по цвету их формы, но звучит это, конечно, не очень).

 

Вчера ко мне на КПП, где я вечерами охраняю въезд в наш город, зашел один из нашей “старой гвардии”, он проработал в полиции не один десяток лет, и я подумал, что имеет смысл поинтересоваться у него насчет странного полицейского, который меня заинтриговал своим поведением у ворот. А вдруг они знакомы?

 

Я описал ему внешность, а потом не удержался и рассказал ему о ежедневных штурмах запертых ворот. 

 

В глазах собеседника зажегся огонек узнавания.

 

“Я знаю его, и очень хорошо, - сказал он, попивая плохонький кофе, что всегда наличествовал у нас, неясно как обновляясь и пополняясь: - Его бывший напарник - мой хороший друг”. 

 

“И чего это с ним, знаешь?” - спросил я. 

 

И тот рассказал.

 

Он служил, как служилось, патрулировал, стоял на посту, охранял шествия и митинги. Обычный полицейский нашей столицы и любого другого города в мире. В один майский вечер, когда воздух пропитан любовью и воркующие парочки гуляют по бульвару, он прохаживался вместе с напарником где-то неподалеку от Шхемских ворот. Напарнику потребовалось срочно отлучиться на пять минут, а он остался стоять и лениво наблюдать за жизнью вечернего Иерусалима.

 

Тут-то это и случилось. 

На улицу из маленького переулочка выплеснулась целая толпа, как ему тогда показалось. Он разглядел девушку-еврейку, бегущую впереди, девушка выглядела невероятно испуганной, глаза широко раскрыты, хриплое дыхание и бег что есть мочи. А за ней, абсолютно молча, не улюлюкая и не крича как-то еще, бежала стая. Иного слова не подобрать. Стая молодых арабов. 

 

Платье на девушке было надорвано на плече; все тут было ясно, хотя, если бы было время подумать, он бы удивился такой наглости атакующих. (Я так понял, что этой истории лет так восемь-десять, нас еще не резали, но уже и не взрывали.)

 

Не раздумывая, он шагнул вперед. Оружие доставать не стал, не те еще времена были, да и опасности для жизни вроде бы не было, к тому же он вполне был уверен, что может охладить пыл преследователей. 

 

“Полиция Израиля! Остановиться для проверки документов!” - привычно гаркнул он. 

 

Девушка бежала, стая бежала за ней, а он встал у них на пути. 

 

Поначалу они просто хотели обогнуть его, как столб, чтобы продолжить свою зловещую гонку, но он схватил двух ближайших из них за грудки, уперся ногами в землю, остановил.

 

“Прекратить немедленно!” - снова прикрикнул он.

 

Давно уже арабы не боятся одинокого полицейского, который к тому же не держит в руке пистолет. Его начали бить. Жестко, сильно, насмерть. А он только думал, что за спиной у него еврейская девочка, и ей надо дать возможность уйти.

 

Он хватал их по очереди как только ему казалось, что они собираются продолжить преследование, вцеплялся в них мертвой хваткой, ошалевший от сильных ударов, которые сыпались на него со всех сторон, и ничего уже толком не соображающий. Только бы она успела, только бы она не споткнулась! Я их не пущу, а ты беги, душа моя, беги...

 

Им пришлось оставить свои рубашки у него в руках. Даже бесчувственный, в коме, он продолжал сжимать их одежду. Лежал и держал две цветастые рубашки. 

Не пропустил.

 

...Израильская медицина - это хорошая медицина, говорят. А мы готовы поверить и на слово. Не проверяя. Его штопали, восстанавливали, делали все, что требуется...

 

Напарник, ощущая хоть и напрасную вину, навещал “Адассу” каждый день. Сидел подле его койки и надеялся, что друг выйдет из комы. Рассказывал ему новости, балагурил, а потом понуро курил в курилке, думая невеселую думку о судьбе, душе, своей работе...

 

И в один из дней он открыл глаза. Тут только такое дело... очень много и сильно по голове его били. И это в общем сказалось. Что смогли, исправили, но не все, не все. 

 

О стандартной службе речи идти не могло, но и рука не поднялась уволить. Ребята собирались встать грудью, любой ценой его отстоять, но это и не понадобилось; начальники и сами служили, все свои. Нашли ему что-то конторское или что-то такое. 

 

Форма осталась на нем, друзья и сослуживцы навещали, он и смирился. Пенсия по инвалидности, опять же. Все хорошо, если бы не всякие небольшие странности. Жена запретила ему к плите подходить: несколько раз чуть не взорвал дом. Газ открыл, и тут же забыл об этом. Дети наведывались, говорили, как с умирающим... Но это не конец света, ведь, правда?

 

Сегодня он снова приехал. Видимо, это “настоящее дело”, которое ему поручили, очень ему важно. Снова попробовал подергать створки ворот. Я нажал на кнопку электронного замка калитки и отвернулся. Я не видел твоего конфуза, полицейский... Я бы почистил тебе ботинки. Но ты же не позволишь.

 

“Новости недели”