В защиту Центрального парка
Мы живем в стране, где самые вроде бы несомненные вещи вызывают споры и критику. На то, впрочем, и демократия, чтобы ничего несомненного, устоявшегося, с претензиями на вечность и неотменность не было. Демократия осуществляет подкоп под устои и авторитеты, не исключая себя самое. Так скорпион жалит себя в хвост.
Хочется иногда, однако, взять под защиту некоторые традиционные институты, которые ни с того ни с сего оказываются под критическим обстрелом. Так произошло совсем недавно с Центральным Парком, который я полюбил с первого взгляда, четверть века назад, на второй день после приезда в Нью-Йорк, и остался верен ему по сию пору. Считаю, нам тогда повезло - нас поселили в отеле «Люцерн», в пяти минутах ходьбы от Центрального Парка, и в самые трудные первые месяцы эмиграции он нам здорово скрашивал наши одинокие и растерянные дни. Я исходил его вдоль и поперек, в любой сезон, в любую погоду, в любое время дня - и даже ночи: то ли тогда был ниже уровень преступности, то ли мне помогла моя о ней неосведомленность, но однажды я и в самом деле бродил по парку до двух часов ночи, на что теперь уже не решился бы. Будь поэтом, я бы тоже мог на манер Александра Попа или другого Александра - Пушкина сочинить похвалу в стихах Центральному Парку, который заслонил, затмил в памяти ленинградские сады моей юности - знаменитые Летний и Таврический и мало кому известный Польский (рядом с Измайловским, на берегу Фонтанки, с выходящим на него задами домом Державина). У меня появились любимые места в Центральном Парке: летом - это, конечно, чудные его пруды и озера со стаями птиц и эстрады под открытым небом, где пел Лучано Паваротти и проходил шекспировский фестиваль; осенью - памятники Андерсену и Алисе в стране чудес, древнеегипетский обелиск «Игла Клеопатры», скалы, мосты, парковые закоулки; зимой - каток, а весной - галерея, обвитая старыми кручеными стволами глициний с их пьянящим запахом, и сад Шекспира, где растут травы, цветы, кусты и деревья, которые упомянуты в его пьесах и стихах.
Признаюсь, я мало что знал о Нью-Йорке, когда приехал сюда, но самым неожиданным был для меня именно Центральный Парк - зеленый оазис в самом центре города, пауза в его сутолоке и шуме. В самом деле, посредине тесного, застроенного, перенаселенного Манхеттена - 843 акра паркового пространства с водоемами, скалами, водопадами, зоопарками, каруселями, кафе, театрами, музеями, памятниками. Полмили в ширину и две с половиной в длину - и это при сумасшедших ценах на землю в Манхэттене! Прибежище, убежище, отдушина и утешение - вот чем является Центральный Парк для меня, и уверен, что мое к нему отношение не очень оригинально: его разделяют многие ньюйоркцы.
Теперь, надеюсь, понятно, почему я воспринимаю критические наскоки на Центральный Парк как лично против меня направленные. А такие наскоки - хотите верьте, хотите нет - стали уже рутинными. Вот, к примеру, книга «Парк и народ» Роя Розенцвейга и Элизабет Блэкмар, где речь вроде бы об истории моего любимого парка. Однако все в этой славной истории подвергается авторами сомнению, критике и осмеянию.
Под сомнение ставится даже авторство, или, как здесь у нас говорят, копирайт Центрального Парка, хотя вся его история - сравнительно недавняя и зафиксирована в прессе. Сама идея его создания принадлежит поэту Уильяму Брайнту, по инициативе которого газета Нью-Йорк Пост развернула в середине прошлого столетия кампанию за то, чтобы на заброшенной пустоши посредине Манхэттена выстроить парк. Был объявлен конкурс на лучший его проект, который выиграли американский архитектор Фредерик Олмстед и британский архитектор Кальверт Бокс. В лучших традициях советской вульгарной социологии американские социальные историки Рой Розенцвейг и Элизабет Блэкмар оспаривают это общепризнанное авторство и утверждают, что подлинными создателями Центрального Парка были рабочие-эмигранты из Ирландии, противопоставляя их труд и пот таланту архитекторов. Еще мне это напомнило классический детский вопрос: кто победит - слон или кит? Роль ирландских эмигрантов в создании Центрального Парка несомненна, но это ничуть не умаляет изначального и решающего значения конкурсного проекта Фредерика Олмстеда и Кальверта Бокса.
Дальше - больше.
Поставив под сомнение авторство создателей Центрального Парка, американские историки-популисты обвиняют тем не менее американского и британского архитекторов в элитизме, что они создали парк для джентри, господ, игнорируя интересы плебса, то есть простого люда, и вся последующая история Центрального Парка есть не что иное, как борьба между презервистами, которые стремятся сохранить парк в его первоначальном элитарном виде, и прогрессистами, которые все делают, чтобы снять с парка налет прежнего эстетства и превратить его в громадную площадку для общественно-спортивных мероприятий. Вряд ли надо пояснять, чью сторону в этой борьбе держат авторы-прогрессисты Рой Розенцвейг и Элизабет Блэкмар.
Перед тем, как отвергнуть эту примитивно-популистскую, вульгарно-социологическую схему, отметим объективности ради, что в ней содержатся крупицы истины, которые и делают ее правдоподобной. Архитектура парка, с его тонким использованием топографии и ландшафта, союз в нем природы и искусства, делают его и в самом деле высоким эстетическим достижением XIX века. Создатели Центрального Парка, семантически и художественно противопоставляя его суете и сутолоке большого города, сделали все от них зависящее, чтобы дать ньюйоркцам реальное - хоть и временное - убежище от Нью-Йорка. С этим был связан ряд запретов и ограничений - скажем, на шумные либо азартные игры. И вовсе это не было элитизмом, а стремлением сделать так, чтобы парк соответствовал своему первоначальному назначению - отдыху. Но авторы разносной книги о Центральном Парке правы в другом -к началу XX века, с демографическим и идеологическим изменением самого Нью-Йорка, стал меняться и Центральный Парк. Матери стали привозить и приводить сюда своих детей, подростки - играть в бейсбол, так называемые «новые женщины», под влиянием передовых феминистских идей, начали заниматься здесь «неженскими» видами спорта, теннисом и велосипедной ездой. И наконец, многочисленные иммигранты хлынули сюда со своими семьями, чтобы устраивать пикники на великолепных здешних лужайках.
Произошла неизбежная демократизация Центрального Парка, у которой есть не только положительные стороны. К примеру, поздно вечером заходить сюда все-таки опасно из-за бездомных, наркоманов и грабителей, а те части парка, которые примыкают к черному и испанскому Гарлему, небезопасны даже днем.
При всех, однако, положительных и отрицательных сторонах этой демократизации Центрального Парка возможности для нее были заложены уже его создателями. Он достаточно велик и разнообразен, чтобы без ущерба для себя абсорбировать и большее число посетителей, и новые формы общественной и спортивной активности. Соавтор парка Фредерик Олмстед писал 100 лет назад, что парк должен служить индивидуумам и коллективам, бедным и богатым, юным и старым, христианам и евреям - всем, всем, всем. Таков великий потенциал этого парка, что, меняясь во времени, он остается прежним.
К сожалению, именно этот парадокс Центрального Парка и остался за пределами наступательной, тенденциозной и односторонней книги о нем.
А как бы и не о нем.
