Симон Шойхет: Я люблю учиться
Культура
«В прохладной мраморности тени...» Эта образная строчка почти наугад выхвачена из стихотворения Симона Шойхета. Он одессит. Родной город покинул тридцать с лишним лет тому назад, но одесский говор, манера держаться и улыбаться, особенный юмор (даже по отношению к самому себе) по-прежнему в нём остро ощущаются. Да и одесская «многоумелость» досталась ему в полной мере. Здесь, в Нью-Йорке, как и все настоящие профессионалы, нашёл себя, утвердившись в своём деле: он инженер, специалист по электрическим коммуникациям. Но кроме наработанного профессионализма и умения трудиться, привёз Шойхет с собой неуёмную тягу к творчеству, причём к творческому разнотемью.
«Там, в Одессе, ни картин, ни рассказов я не писал, не баловался стихами и не играл на кларнете. Но Нью-Йорк с его колоссальной, непостижимой даже повелительной энергетикой дал какой-то немыслимой силы толчок: искать себя в творчестве, буквально заставить самого себя проявить то творческое начало, которое наверняка дремлет в каждом». И ещё добавил: «Я очень люблю учиться, постигать что-то новое. Даже если это очень трудно». Любить учиться – это просто здорово, без этого, наверно, ничего толком не освоишь. А уж особенно результативной окажется учёба, если желание познать сопрягается с трудолюбием и тем, что в педагогике называют обучаемостью. Ну а если речь идёт об искусстве в той или иной его ипостаси, то конечно же одарённость в избранной области долженствует быть. Иначе ремеслом кое-как овладеешь, похвастать в общем-то можно, особенно перед теми, кто в деле этом, как говорится, не сечёт, ну а дальше? Дальше – тупик.
Но это не о нём, не о нашем герое. О том, чего достиг и как о себе заявил Симон Шойхет, судить уже можно с уверенностью: 30 лет – срок достаточный, чтобы понять, подчинилась ли человеку его увлечённость, хотя, говоря о Шойхете, звонкое это слово приходится употреблять в числе множественном. Реализовал он все свои задумки, все свои любови. Наверно, сказав «все», сделала я это необдуманно. Кто его знает, сколько мечтаний накопил в доамериканском своём бытии наш одессит.
Итак: в одной из солидных нью-йоркских электрических компаний успешно работает; много путешествует, если не полмира, то четвертушку его уже объездил; книги пишет (и должна вам сказать, с выбором темы попадает в яблочко, все три томика, которые удалось мне просмотреть, читаемы и познавательны, с собственными, кстати, иллюстрациями); освоил кларнет, инструмент не из лёгких, – тут ценить не берусь, кларнетиста Шойхета услышать не довелось. Зато...
Зато я познакомилась, и познакомилась наиподробнейше, с его живописью. Тоже американского уже разлива. Конечно, мы с вами наслышаны о всяческих бабушках, чей якобы ух какой талант, как чёрт из коробочки, вдруг выпрыгнул где-то под 80. Но, поверьте, и после сорока взять в руки кисть и подвести владение ею в разных стилистиках до уровня стоящей живописи – это очень, очень непросто. А уж тем более если ты самоучка. Слово, достойное всяческого уважения. В том случае, естественно, если человек собственными силами достиг того, к чему стремился, и сделал это так, что порой его от профессионала не отличишь. Подумайте, какое же сильнейшее желание, нет, страсть к искусству живописи надо иметь, какое невероятное терпение, чтобы после работы (в Америке – т.е. без дураков, с полной отдачей) корпеть над разнокалиберными учебниками по технике живописи, над палитрой в попытках составления нужных тональных красочных смесей, потом над полотном, стараясь выразить себя.
«Мы академиев не кончали». Да, не кончал Шойхет академию, даже курс самого что ни на есть замухрышного училища одолевать ему не пришлось, но приверженность свою «художествам» доказал. Прежде всего, наверно, самому себе, но и нам, любителям живописи, тоже. Так что отправимся-ка мы в выставочный зал той бруклинской библиотеки на Ocean Ave, где с завидной регулярностью проходят экспозиции работ художников Гильдии еврейских мастеров, чтобы познакомиться с картинами Симона Шойхета, особое внимание обратив на самые интересные из них.
Картин много. Поражает разнообразие тематики и стилей. Мы договорились, что подольше постоим перед полотнами значительными. Первое из них – это конечно же «Дождь за окном». Удивительно, как сумел художник в манере абсолютно реалистической, поэтически и проникновенно показать нечто, казалось бы, обыденное и привычное, на что мы порой и внимания-то не обращаем. Подумаешь, капли на оконном стекле – а как трогает, какие воспоминания рождает!
Точно так же старый добрый реализм поёт в пейзаже какого-то уголка пенсильванского Поконо с реликтовой мельницей. Выписано фотографически (может, калькой и послужила фотография?) И дождь у церкви Святой Троицы в Манхэттене – тоже здорово. Натюрморты с музыкальными инструментами, особенно тот, что с кларнетом, органически связывают форму и звук, но почему-то всё время кажется, что автор внимательно изучил «Музыку молчания» – выставку, прошедшую в музее Метрополитен несколько лет тому назад.
Путешествуя, художник впечатления свои фиксировал не только в памяти и на плёнке, но и в живописных полотнах. Что вижу, о том пою? Не всегда, но некоторые картины выполнены более чем интересно. «Брюгге»! Восклицательный знак означает степень восхищения. С Испанией потрудней – упрямая и гордая страна, мало какой кисти подчиняется. «Памплонский бык», «Коррида»… Где стремительность, где рассекающее воздух движение? Как и многим, именитым даже художникам, проявить этот сплав ритуальности корриды, её театральщины и восторга, увы, не удалось. Ну а «Цыганский танец», не говоря уж о «Фламенко»… Нет страсти, не слышится перестук кастаньет, а о молчаливом (языком тела!) рассказе о слезах отвергнутой и жажде отмщения, обязательном элементе настоящего будоражащего фламенко и вовсе сказать нечего.
Но есть в коллекции Шойхета и пара весьма примечательных «танцевальных» холстов. Например, танец, в котором образная система Арт Деко, воцарившегося и в изобразительном и в прикладном искусстве, в дизайне одежды, мебели и т.д. в 20-х – 30-х годах прошлого века (но нередко заявляющая о себе и в наше время), проявлена разнонаправленно – позы, наряды, краски и, что самое главное, лица… Ещё интересней всё же «Танец с дервишами». Не знаю, насколько самостоятельна эта композиция, но динамика и пластика в ней невероятные.
Сюрреализм властно вошёл в живопись Шойхета, и полотно, которое, полагаю, можно в этой экспозиции назвать достойным пристальнейшего внимания и высокой оценки, – это безусловно портрет раввина Шафранима из венецианского гетто, ставшего ныне туристической достопримечательностью. На одной из его улиц по сию пору сохранился дом, в котором знаменитый раввин жил, и синагога, где вместе с паствой возносил молитвы Всевышнему. Он лицо историческое. Славен как всей Европой почитавшийся толкователь Торы и учитель, но, главное, как человек, сумевший убедить Наполеона войти в Венецию, не допустив разрушения прекрасного города. Шойхет в сугубо сюрреалистической манере сумел показать значительность личности. Нельзя не отметить и превосходную колористику картины. Потому и не случайно, что много раз по отношению к Симону Шойхету произнесено обязывающее слово “художник”.
«Там, в Одессе, ни картин, ни рассказов я не писал, не баловался стихами и не играл на кларнете. Но Нью-Йорк с его колоссальной, непостижимой даже повелительной энергетикой дал какой-то немыслимой силы толчок: искать себя в творчестве, буквально заставить самого себя проявить то творческое начало, которое наверняка дремлет в каждом». И ещё добавил: «Я очень люблю учиться, постигать что-то новое. Даже если это очень трудно». Любить учиться – это просто здорово, без этого, наверно, ничего толком не освоишь. А уж особенно результативной окажется учёба, если желание познать сопрягается с трудолюбием и тем, что в педагогике называют обучаемостью. Ну а если речь идёт об искусстве в той или иной его ипостаси, то конечно же одарённость в избранной области долженствует быть. Иначе ремеслом кое-как овладеешь, похвастать в общем-то можно, особенно перед теми, кто в деле этом, как говорится, не сечёт, ну а дальше? Дальше – тупик.
Но это не о нём, не о нашем герое. О том, чего достиг и как о себе заявил Симон Шойхет, судить уже можно с уверенностью: 30 лет – срок достаточный, чтобы понять, подчинилась ли человеку его увлечённость, хотя, говоря о Шойхете, звонкое это слово приходится употреблять в числе множественном. Реализовал он все свои задумки, все свои любови. Наверно, сказав «все», сделала я это необдуманно. Кто его знает, сколько мечтаний накопил в доамериканском своём бытии наш одессит.
Итак: в одной из солидных нью-йоркских электрических компаний успешно работает; много путешествует, если не полмира, то четвертушку его уже объездил; книги пишет (и должна вам сказать, с выбором темы попадает в яблочко, все три томика, которые удалось мне просмотреть, читаемы и познавательны, с собственными, кстати, иллюстрациями); освоил кларнет, инструмент не из лёгких, – тут ценить не берусь, кларнетиста Шойхета услышать не довелось. Зато...
Зато я познакомилась, и познакомилась наиподробнейше, с его живописью. Тоже американского уже разлива. Конечно, мы с вами наслышаны о всяческих бабушках, чей якобы ух какой талант, как чёрт из коробочки, вдруг выпрыгнул где-то под 80. Но, поверьте, и после сорока взять в руки кисть и подвести владение ею в разных стилистиках до уровня стоящей живописи – это очень, очень непросто. А уж тем более если ты самоучка. Слово, достойное всяческого уважения. В том случае, естественно, если человек собственными силами достиг того, к чему стремился, и сделал это так, что порой его от профессионала не отличишь. Подумайте, какое же сильнейшее желание, нет, страсть к искусству живописи надо иметь, какое невероятное терпение, чтобы после работы (в Америке – т.е. без дураков, с полной отдачей) корпеть над разнокалиберными учебниками по технике живописи, над палитрой в попытках составления нужных тональных красочных смесей, потом над полотном, стараясь выразить себя.
«Мы академиев не кончали». Да, не кончал Шойхет академию, даже курс самого что ни на есть замухрышного училища одолевать ему не пришлось, но приверженность свою «художествам» доказал. Прежде всего, наверно, самому себе, но и нам, любителям живописи, тоже. Так что отправимся-ка мы в выставочный зал той бруклинской библиотеки на Ocean Ave, где с завидной регулярностью проходят экспозиции работ художников Гильдии еврейских мастеров, чтобы познакомиться с картинами Симона Шойхета, особое внимание обратив на самые интересные из них.
Картин много. Поражает разнообразие тематики и стилей. Мы договорились, что подольше постоим перед полотнами значительными. Первое из них – это конечно же «Дождь за окном». Удивительно, как сумел художник в манере абсолютно реалистической, поэтически и проникновенно показать нечто, казалось бы, обыденное и привычное, на что мы порой и внимания-то не обращаем. Подумаешь, капли на оконном стекле – а как трогает, какие воспоминания рождает!
Точно так же старый добрый реализм поёт в пейзаже какого-то уголка пенсильванского Поконо с реликтовой мельницей. Выписано фотографически (может, калькой и послужила фотография?) И дождь у церкви Святой Троицы в Манхэттене – тоже здорово. Натюрморты с музыкальными инструментами, особенно тот, что с кларнетом, органически связывают форму и звук, но почему-то всё время кажется, что автор внимательно изучил «Музыку молчания» – выставку, прошедшую в музее Метрополитен несколько лет тому назад.
Путешествуя, художник впечатления свои фиксировал не только в памяти и на плёнке, но и в живописных полотнах. Что вижу, о том пою? Не всегда, но некоторые картины выполнены более чем интересно. «Брюгге»! Восклицательный знак означает степень восхищения. С Испанией потрудней – упрямая и гордая страна, мало какой кисти подчиняется. «Памплонский бык», «Коррида»… Где стремительность, где рассекающее воздух движение? Как и многим, именитым даже художникам, проявить этот сплав ритуальности корриды, её театральщины и восторга, увы, не удалось. Ну а «Цыганский танец», не говоря уж о «Фламенко»… Нет страсти, не слышится перестук кастаньет, а о молчаливом (языком тела!) рассказе о слезах отвергнутой и жажде отмщения, обязательном элементе настоящего будоражащего фламенко и вовсе сказать нечего.
Но есть в коллекции Шойхета и пара весьма примечательных «танцевальных» холстов. Например, танец, в котором образная система Арт Деко, воцарившегося и в изобразительном и в прикладном искусстве, в дизайне одежды, мебели и т.д. в 20-х – 30-х годах прошлого века (но нередко заявляющая о себе и в наше время), проявлена разнонаправленно – позы, наряды, краски и, что самое главное, лица… Ещё интересней всё же «Танец с дервишами». Не знаю, насколько самостоятельна эта композиция, но динамика и пластика в ней невероятные.
Сюрреализм властно вошёл в живопись Шойхета, и полотно, которое, полагаю, можно в этой экспозиции назвать достойным пристальнейшего внимания и высокой оценки, – это безусловно портрет раввина Шафранима из венецианского гетто, ставшего ныне туристической достопримечательностью. На одной из его улиц по сию пору сохранился дом, в котором знаменитый раввин жил, и синагога, где вместе с паствой возносил молитвы Всевышнему. Он лицо историческое. Славен как всей Европой почитавшийся толкователь Торы и учитель, но, главное, как человек, сумевший убедить Наполеона войти в Венецию, не допустив разрушения прекрасного города. Шойхет в сугубо сюрреалистической манере сумел показать значительность личности. Нельзя не отметить и превосходную колористику картины. Потому и не случайно, что много раз по отношению к Симону Шойхету произнесено обязывающее слово “художник”.
