Ах, война, что ты сделала, подлая...

Среди рассекреченных относительно недавно документов значатся и показания, которые дал комиссии Аграната тогдашний министр иностранных дел Израиля Аба Эвен. Из них можно понять, что именно происходило в октябре 1973 года в дипломатических кругах Израиля и США.

 

Аба Эвен начал с того, что в июне 1970 года в Великобритании сменилось правительство, и вскоре после этого он вылетел навстречу со своим новым британским коллегой. “Вы слишком благодушны, - сказал ему англичанин. - По нашим данным, Египет до конца года начнет против вас новую войну. Садат прекрасно осознает, что шансы на победу у него невелики, но, тем не менее, нападет. Готовьтесь!”. 

 

Эвен ответил, что он так не считает и никакой войны на горизонте не видит, но передаст эти слова правительству. В 1971 году он снова встретился с главой британского МИДа и с улыбкой заметил: “Гора породила мышь, не так ли, сэр?!”.

4 октября 1973 года Эвен прибыл с официальным визитом в США и, само собой, встретился с госсекретарем Генри Киссинджером. В ходе беседы он рассказал, что Голда Меир начала тайные контакты с правительством Египта в надежде достичь сепаратного мирного договора. 

 

“Я знаю, - кивнул Киссинджер. - Буквально пару часов назад у меня была встреча с главой МИДа одной из арабских стран. Он рассказал мне об этих контактах и добавил, что если такое соглашение не будет достигнуто в ближайшие месяцы, Египет начнет войну против Израиля”.

 

- Мы поговорили еще, - продолжил давать показания комиссии Аба Эвен, - и сошлись во мнении, что Анвар Садат слишком умный и рациональный политик, чтобы начинать с нами войну. Он прекрасно понимает, что потерпит в ней поражение и понесет огромные потери, а потому может угрожать, но не станет предпринимать такого шага. Мы оба были фанатично убеждены в колоссальном военном преимуществе Израиля над всеми его арабскими соседями...

 

В 6.30 утра по израильскому времени 6 октября 1973 года в дверь гостиничного номера Абы Эвена даже не постучал, а забарабанил советник МИДа (в будущем гендиректор этого ведомства) Эйтан Бен-Цур. Эвен проснулся не сразу, а проснувшись, еще какое-то время одевался. Когда он открыл дверь, Бен-Цур молча протянул ему телеграмму от премьер-министра Голды Меир: 

“Согласно нашим аутентичным источникам, Египет и Сирия сегодня вечером начнут войну против Израиля. Цель войны - оккупировать Голаны и отбросить нас с Суэцкого канала вглубь Синая. По тем же источникам, иорданцы в этом деле не участвуют”.

 

Зачем Голда послала эту телеграмму, Эвену объяснять было не нужно, - она надеялась, что в оставшиеся до войны 12-14 часов он сумеет предпринять какие-то шаги, чтобы предотвратить ее. Другое дело, что этих 12-14 часов у Израиля не было, но в тот момент об этом никто не знал. Так как посол в США Симха Диниц как раз находился в Израиле в связи со смертью отца, вся тяжесть этого поручения легла на плечи Абы Эвена и Бен-Цура.

 

Времени для личной встречи с глазу на глаз с Киссинджером не было, да и время было раннее, поэтому Аба Эвен просто позвонил госсекретарю и зачитал ему телеграмму Голды Меир по телефону.

 

- Я думаю, это серьезная информация, которой можно доверять, - сказал он. - Но все же для начала надо все тщательно проверить. Кстати, вы же понимаете, что египтяне вряд ли решатся на войну, не посоветовавшись со своими советскими патронами...

 

Киссинджер тоже был не из тех людей, которым надо было что-то объяснять дважды. Повесив трубку, он начал звонить послу СССР в США Анатолию Добрынину, но его телефон упорно молчал. Неудачей по неведомым причинам закончились и попытки связаться с Добрыниным через его помощников. 

 

Тогда Киссинджер позвонил послу Египта и напрямую спросил, правда ли, что его страна готовится сегодня напасть на Израиль, и нельзя ли этот вопрос как-то урегулировать до того как войскам будет отдан приказ двигаться вперед.

- Это мы готовим войну против Израиля? - с изумлением в голосе спросил посол. - Да это израильские войска перешли Суэцкий канал в районе Зафрана и атакуют нас!

 

- Сразу после этого Киссинджер перезвонил мне, передал ответ египетского посла и спросил, правда ли это, - говорится далее в показаниях Эвена комиссии Аграната. - Он был возмущен, сказал, что иногда наше правительство делает странные и возмутительные вещи, так что он ничему не верит. Я созвонился с Голдой, и она категорически отвергла эту информацию...

 

Еще спустя несколько минут Эвен позвонил Киссинджеру и передал ответ Голды.

- Египтяне лгут, - добавил он. - Участок возле Зафрана - это одно из тех мест, где нет наблюдателей ООН, и потому информацию оттуда невозможно проверить. Но они лгут. Сам подумай, какого х... мы начали бы предпринимать какую-то военную операцию в Судный день! Ты понимаешь, что это означает?!

- Да, - ответил Киссинджер. - Сегодня они начнут войну. Это точно. Становится понятным и молчание господина Добрынина...

 

- Сразу после этого, - говорится далее в показаниях Эвена, - мы с Киссинджером начали предпринимать шаги, направленные на то, чтобы отсрочить заседание Совета Безопасности ООН, дабы Совет не стал давить на Израиль и требовать немедленно достичь соглашения о прекращении огня.

 

- Но почему?! - с изумлением спросил Эвена в этот момент один из членов комиссии Аграната. - Возможно, если бы это требование прозвучало сразу же после начала войны, не было бы таких жертв!

 

- Как я уже сказал, мы были абсолютно убеждены в военном превосходстве ЦАХАЛа над египтянами. Ни у меня, ни у Киссинджера не было никаких сомнений, что война начнется только в том случае, если Садат сошел с ума, и закончится катастрофическим поражением египтян. Мы слишком себя переоценивали, в этом и была ошибка. Это была главная наша ошибка, а остальные ей лишь сопутствовали.

 

Остается добавить, что большинство израильских историков в данном случае полностью согласны с Абой Эвеном. Травма Войны Судного дня, говорят они, заключается не во внезапности нападения, не в тех поражениях, которые поначалу несла израильская армия, и даже не в количестве жертв. Травма заключается в том, что израильтяне образца осени 1973 года были абсолютно убеждены в том, что ЦАХАЛ способен отразить любую атаку противника и в течение одного дня перенести войну на его территорию. Подавляющее большинство даже светского населения страны были уверены, что сам Бог воюет на стороне Израиля и не допустит его гибели.

 

В принципе, Он и не допустил. Но одновременно показал верность русской пословицы “На Бога надейся, а сам не плошай”. Победный исход войны так и не смог излечить Израиль от полученной травмы, и, возможно, именно поэтому так дозированно рассекречиваются архивные документы, касающиеся этой войны. Горькое лекарство, как известно, надо пить чайными ложечками...

 

А тем временем в Тель-Авиве...

- В 2:30 ночи с 4 на 5 октября я получил телефонное сообщение от дежурной сотрудницы личной канцелярии главы “Мосада” Цви Замира, - рассказывал членам комиссии Аграната личный помощник Замира Фредди Эйни. - Дежурная сообщила, что пришла информация от нашего главного источника в Египте (имеется в виду двойной агент Асраф Маруван. - Ред.), в которой он требует спешно организовать ему личную встречу с главой “Мосада”. 

 

Никогда прежде таких телеграмм от него не было, и я понял, что он хочет предупредить о войне и назвать ее дату. Я стал немедленно звонить главе “Мосада”, разбудил его, и он сразу же сказал, что готов вылететь в Лондон. Наш организационный отдел стал заказывать билеты, но выяснилось, что ближайший рейс в Лондон отправляется только около 9 утра. По дороге в аэропорт я рассказал Замиру, что, согласно сообщению, присланному нашим человеком из Сирии, СССР отозвал оттуда семьи своих военных советников.

 

 “Это серьезно, - заметил Замир. - Это значит, они готовятся к войне”. Тут я понял, что когда говорил с ним по телефону, он еще не проснулся и не понял, о чем идет речь. 

 

Я повторил, что телеграмма, присланная источником, означает лишь одно: он хочет сообщить дату войны, до начала которой, возможно, остались один-два дня, но, может быть, она начнется с минуту на минуту. Замир сказал, что в таком случае он немедленно поставит об этом в известность начальника военной разведки. Я проводил его до самолета и в 9.30 уже был в “конторе”.

 

- Кому вы сообщили о своих опасениях, что война может начаться с минуты на минуту? - прозвучал вопрос комиссии.

- Я стал звонить военному секретарю правительства Исраэлю Лиору, но мне сказали, что он находится на заседании правительства. Я оставил ему сообщение с просьбой перезвонить. Он перезвонил через несколько часов и стал мне выговаривать, почему я не сообщил ему о телеграмме и спешном отъезде главы “Мосада” в Лондон. Он узнал об этом на заседании от министра обороны Моше Даяна, а тот - от начальника военной разведки. Лиор сказал мне, что я обязан был вытащить его с заседания правительства для такого сообщения, но я этого не сделал.

 

- Почему вы были так уверены в том, что агент в Египте хотел сообщить именно дату начала войны? И на каком основании вы так доверяли человеку, про которого знали, что он является двойным агентом? - таким был следующий вопрос комиссии.

 

- Просьба об экстренной личной встрече с главой “Мосада” говорила сама за себя. В данном случае он явно не работал на Египет, ведь если бы он работал на Египет, то передал бы информацию по телефону, не опасаясь прослушивания, - ответил Фредди Эйни.

 

Как следует далее из протоколов комиссии, в ночь с 5 на 6 октября глава “Мосада” Цви Замир уже знал точное время начала войны, но почему-то сообщил об этом Голде Меир и ее заместителю Игалю Алону лишь утром, когда до открытия фронта оставалось, по сути, несколько часов. 

 

Почему он не поторопился с этим сообщением? Только потому, что не хотел беспокоить премьера и ее зама посреди ночи? Ответ звучит смешно. Но еще смешнее заподозрить Замира в предательстве интересов Израиля. Пока этот вопрос остается открытым. Но то, что следует из других протоколов комиссии, выглядит еще “страньше”. 

 

30 сентября 1973 года, когда Голда Меир находилась с официальным визитом в Австрии и Франции, глава военной разведки Эли Зейра передал военному советнику правительства Исраэлю Лиору, что сирийская армия приведена в состояние повышенной боевой готовности, а египетская армия начала учения на границе. 

 

“Но, думаю, речь идет именно о военных маневрах, а не о подготовке к войне”, - добавил Зейра, не подозревая, что ему предстоит сполна расплатиться за эту ошибочную оценку.

 

Но, как выясняется, на следующий день, 1 октября, “Мосад” получил от своего агента из Египта (речь идет не об Асрафе Маруване, а о внедренном в египетскую армию израильском разведчике, имя которого до сих пор запрещено к публикации) сообщение о том, что Египет начнет войну против Израиля в Судный день, причем сначала под видом военных учений. 

В ответном сообщении “Мосада” был задан вопрос, уверен ли агент в своих сведениях. “Абсолютно уверен”, - последовал ответ, пришедший 2 октября.

 

Дальше начинается уже полный сумбур. “Мосад” утверждает, что тогда же, 2 октября, переправил служебную записку об имеющейся у него информации АМАНу (военной разведке) в твердой уверенности, что последний доведет ее до сведения всех заинтересованных лиц, включая премьер-министра Голду Меир. Но в АМАНе утверждают, что никакой записки не получали, и в качестве доказательства предъявляют журнал входящих и исходящих документов.

 

Из всего этого напрашивается вывод о том, что документ первостепенной важности попросту затерялся между канцеляриями двух спецслужб, уже вовсю живущих праздничной суматохой с их “поднятием рюмашки” и выяснением, кто у кого будет гостить в дни праздника Суккот. 

 

Это очень важный момент. Когда говорят, что эффект внезапности той войны заключался в том, что она началась в Судный день, когда жизнь в еврейском государстве замирает, не учитывают, что на самом деле все госучреждения перестают работать, а армия зачастую расслабляется еще дней за десять до того, в канун праздника Рош-а-шана. 

И это расслабленное или полурасслабленное состояние страны сохраняется вплоть до конца Суккота.

 

И все же допустим, что в суматохе праздничных дней письмо из “Мосада” в АМАН могло затеряться. Но что помешало Цви Замиру связаться с Эли Зейрой или с Исраэлем Лиором и сообщить им о полученном из Египта донесении? Неприязненные личные отношения? Но о какой личной симпатии или антипатии может идти речь, когда на карту поставлена судьба государства? И во сколько еврейских жизней обошлось в итоге это сведение личных счетов между большими начальниками?!

 

На далеком севере...

- На рассвете 2 октября 1973 года мне позвонил мой офицер разведки и сказал, что, по его оценке, сирийцы готовятся начать войну со дня на день, - такие показания дал комиссии Аграната тогдашний командующий Северным военным округом, а в недалеком будущем глава “Мосада” Ицхак (Хака) Хофи. - Я отдал приказ офицерам разведслужбы позвонить в АМАН и выяснить, что им об этом известно, но все офицеры АМАНа сидели дома и ничего не знали. Потом прозвучала оценка, согласно которой, за действиями сирийцев ничего не стоит.

 

- Чья это была оценка? - спросил судья Агранат.

- Мы получили ее из генштаба...

 

Дальше Хофи рассказывает, что еще в мае ему стало понятно, что новая война с Сирией в любом случае не за горами. Он не поделился этими своими соображениями с генштабом, так как знал, что его мнение однозначно будет принято в штыки. Он знал это потому, что однажды попробовал заикнуться в генштабе о том, что в ходе будущей войны ЦАХАЛ может временно отступить не только с Голанских высот, но и из части Галилеи, и эти его слова вызвали резкую критику. 

Тем не менее, Хофи начал интенсивно готовить Северный округ к военному противостоянию. 

 

К примеру, он разработал план и провел учения по массовой эвакуации женщин и детей с Голанских высот и из Верхней Галилеи. Мужчины всех возрастов, согласно этому плану, должны были остаться, чтобы защищать свои дома.

6 октября, в Судный день, Ицхак Хофи принял участие в заседании генштаба, на котором было заявлено, что по данным всех источников война должна начаться сегодня в 18.00. Предполагалось, что до этого можно успеть провести еще одно заседание. Но в два часа дня сирийцы пошли в атаку...

 

“Мы все войны шальные дети”...

- Незадолго до войны Судного дня меня призвали на вторые в моей жизни резервистские сборы, - рассказал автору этих строк участник тех событий Шрага Банай. - Мне было 23 года, я служил в армии санитаром, и тут меня вдруг бросили на военную базу на юг, где создавалась новая, 600-я бригада под командованием Ариэля Шарона. Так я оказался среди совершенно незнакомых мне ребят, и к этому надо было привыкать. 

 

В Судный день все чувствовали, что некая напряженность носится в воздухе, и понимали: вот-вот начнется война. Я позвонил домой отцу, и он сказал, что объявлена всеобщая мобилизация, его уже призвали и сейчас он выходит из дома. 

Я был в шоке: мой пожилой отец идет на фронт, а мы тут продолжаем сидеть на базе! Но через два часа нам был отдан приказ выступать. Мы ехали почти 24 часа, но настроение у всех было приподнятое, мы были уверены, что, как в Шестидневную войну, покончим с арабами за несколько дней и вернемся с победой. Сразу после выгрузки из автобусов нас бросили в уже идущий бой... 

 

Что вам сказать... Количество раненых исчислялось сотнями. Носилок не хватало, и нам, санитарам, пришлось тащить раненых на себе. Через несколько часов моя рубашка пропиталась их кровью. Крови было много, очень много... Так мне стало ясно, что эта война - совсем не то, что мы ожидали.

 

Ровно неделю я выносил раненых из-под огня и оказывал им первую помощь. Все это время я, да и другие ребята, почти не спали. Когда мы уже валились с ног, нам дали отпуск домой на 48 часов. Это было тем более кстати, так как все это время, несмотря на войну, я думал о своей девушке, ей было 18 лет, и она тоже служила в армии, но в тыловых частях. Когда я приехал в отпуск и мы встретились, то, недолго думая, сделал ей предложение. 

 

Потом она - не помню уже, каким образом - сообщила мне, что договорилась с равом Исраэлем-Меиром Лау, и он согласен провести нам хупу. Я сказал об этом командиру, и он дал мне отпуск на 3 дня для свадьбы...

 

Вспоминать о той войне можно долго, но мне на всю жизнь запомнился один случай... Я вынес поля боя раненого мужчину средних лет. На нем не было опознавательного дискета, но когда я положил его на землю, из кармана брюк у него выпало письмо, написанное детским почерком. “Папа, возвращайся скорее домой с победой”, - выхватил я глазом несколько строк из письма. “Скажи, парень, я выживу?” - спросил меня раненый. “Конечно!” - ответил я. И тут он захрипел и закрыл глаза. Подошел врач, пощупал пульс и сказал, что все кончено. Личность его устанавливали с помощью этого письма от дочери...

Сколько таких рассказов герои той войны носят до сих пор в себе!

 

Немного мистики

Лишь немногие знают, что в 1973 году, как и в 2015-м, еврейский Судный день совпал с мусульманским праздником Курбан-байрам. Согласно арабской традиции, в этот праздник праотец Авраам был готов принести в жертву своего сына, но не Ицхака, как говорится в Торе, а Ишмаэля, как утверждает Коран.

 

Будучи уверенными, что именно Ишмаэль, а не Ицхак, был любимым сыном Авраама, арабы решили начать войну в этот день, так как верили, что находятся под особым покровительством Аллаха, который в память о жертвоприношении Ишмаэля дарует им победу.

 

Похоже, Война Судного дня должна была разрешить спор о том, кому же именно покровительствует Бог Авраама, Ицхака и Яакова. Но, как видим, арабский мир она ни в чем не убедила... 

 

“Новости недели”