Два дела об изнасиловании
Оговор одной из его учениц, послуживший основанием к его осуждению за изнасилование, он рассматривает как ошибку Израильского суда, поверившего ей при отсутствии каких бы то ни было доказательств.
В свою очередь он понимает, что эта ошибка могла бы ему обойтись значительно дороже, если бы он занимал более высокий пост. Скажем, президент Израиля Моше Кацав за такое же бездоказательное обвинение в изнасиловании получил 7 лет. Вообще надо отметить, что фемиды всеx стран едины в одном: чем выше лицо стоит на общественной лестнице, тем весомее в ее глазах является заявление об изнасиловании. Именно поэтому директор Международного валютного фонда Доминик Стросс-Кан был немедленно арестован и препровожден в тюрьму, только на основании заявления в попытке изнасилования 32-летней горничной, неизвестно почему появившейся в занятом номере. Освобожден из тюрьмы он был только за большие миллионы и с предосторожностями, как будто он является руководителем международной террористической организации, а не Международного валютного фонда.
Интересно отметить, что проявления административного рвения прокуратурой Манхэттена не остановил тот факт, что в те же дни суд присяжных уголовного суда Манхэттена оправдал двух полицейских, обвинявшихся в изнасиловании очень пьяной женщины. Зато признал их виновными в недозволенном посещении без ведома начальства квартиры этой пьяной женщины, где якобы она была изнасилована. Следует отметить, что полицейские до суда находились под смехотворным залогом по сравнению с залогом, запрошенным той же прокуратурой за Доминика. Да это и понятно, ибо куда же бежать полицейским от родного начальства, которому они забыли рапортовать о многократном посещении квартиры пьяной женщины, исключительно с целью поправить ей подушку и убедиться, что никто не нарушает ее праведного сна. Другое дело Стросс-Кана: возьмет и улетит в родную Францию, где его нечаянно изберут президентом страны! Как его тогда доставить в суд? Международный скандал с федеральным оттенком.
Моше Горелик больше сетует на судебную систему СССР, откуда он прибыл более 20 лет назад. Он полагает, что Израиль первоначально воспринял основы социалистического правосудия. Так, например, он считает, что в Израиле, так же как и в СССР, невиновным людям дают 2,5 года. А процент оправдательных приговоров составляет 1-2%, в то время как в европейских судах он составляет 30-35%.
Возможно, в отношении процента оправдательных приговоров, выносимых в СССР, а также в Израиле, Моше и прав, но в отношении сроков, отвешиваемых невиновным людям в СССР, Моше явно ошибается. По мнению А.И. Солженицына, невиновным давали 10 и 5 лет. Впрочем, об одном таком деле, когда невиновный человек по фамилии Потапов получил 10 лет за изнасилование, которого он не совершал, и чем это дело кончилось, читатель с интересом узнает из моей книги «Я защищал в Москве и Нью-Йорке», а именно из главы, которая называется: «Мой сослуживец Потапов». В обоиx этиx делаx - Моше Горелика и Миxаила Потапова - есть много общего. Оба они были преподавателями физкультуры. Оба стали жертвами клеветнических заявлений своиx учениц. За обоиx также заступался коллектив школы, где они работали. Дальше начинаются различия: Потапову повезло больше - среди учителей школы, в которой он работал, был преподаватель физики А.И. Солженицын. О том, как мы вместе с ним спасали Потапова, написано ниже.
Петр Рабинович. Записки адвоката.
ДЕЛО М.Я.ПОТАПОВА – СОСЛУЖИВЦА А. И. СОЛЖЕНИЦЫНА
В середине января 1963 года ко мне в Москву в юридическую консультацию, где я работал, позвонили из Рязани:
- Петр Самойлович? С вами говорит завуч третьей средней рязанской школы Лидия Васильевна Лукьянова. Мой муж, Михаил Яковлевич Потапов, осужден на 10 лет строгого режима по обвинению в изнасиловании, которого он не совершал. Вы не могли бы принять это дело, чтобы помочь не виновному человеку?
- Вы завуч средней школы Рязани? Не у вас ли работает учителем Солженицын Александр Исаевич?
Я назвал имя, которое было на слуху у всей читающей России. Известно было, что автор «Ивана Денисовича» работал учителем в Рязани.
- Нет, Александр Исаевич работал во второй средней школе имени Крупской. Там же работал и мой муж учителем физкультуры до его осуждения.
- Лидия Васильевна, я могу взять дело вашего мужа только при условии, что Александр Исаевич лично поручится за его невиновность.
- Хорошо, я поговорю с ним об этом.
Через несколько дней Лидия Васильевна позвонила мне и сказала, что Александр Исаевич Солженицын готов со мной встретиться. На следующей неделе я приехал в Рязань для встречи с человеком-легендой всего читающего мира.
Александр Исаевич Солженицын проживал в то время в маленьком деревенском домике на улице Урицкого, 17. Около полувека прошло с того дня, как я переступил порог этого дома. После этого я встречался с ним много раз, видел его фотографии, заполнившие прессу. Однако я постараюсь воспроизвести то самое первое впечатление.
Лидия Васильевна довела меня до калитки этого домика, и я позвонил. Дверь мне открыл высокий худощавый мужчина и чуть окая сказал: «Петр Самойлович, заходите».
Сняв пальто в передней, я прошел за ним в большую комнату. Справа стояли два рояля. Александр Исаевич подошел к окошку в правом углу комнаты, где располагался его письменный стол, и жестом предложил мне присесть рядом.
Я внимательно всматривался в лицо этого человека, который осмелился рассказать правду о лагерях, в одном из которых - Сухобезводном Горьковской области в 1942 году от голода погиб мой отец, последний из многовекового рода раввинов местечка Красного в Винницкой области на Украине. В проклятом 1937 году он был осужден на восемь лет концлагерей за попытку получения посылки из Палестины.
В то время, когда он умирал от голода в этом лагере с таким многозначительным названием, трое его сыновей - мой старший брат выпускник 6аумановского института, инженер Иосиф, средний брат, выпускник Московского пединститута им. Ленина, учитель Мотл и я, недавний школьник, сражались за Советскую Родину. Иосиф погиб на Курской Дуге в 1943-м. Мотл в 1942-м под Сталинградом, а я остался жив для того, чтобы встретиться с этим мужественным человеком, осмелившимся рассказать всю правду о том, как погиб мой отец и миллионы других заключенных. Я внимательно всматривался в его лицо. Его могучий интеллект чувствовался сразу, и я был поражен тем, что в таком забытом богом уголке деревенского дома в Рязани скрывается такой ум.
Одет был Александр Исаевич весьма скромно, в какой-то застиранной гимнастерке, а писал он игольчатым почерком перьевой ручкой типа «рондо». Уголком глаза я заметил на письменном столе пачку листов бумаги, напечатанных на пишущей машинке от края до края без всяких полей. Очевидно, то была следующая очередная рукопись Александра Исаевича, и с моей стороны было нескромно рассматривать ее.
Я вытащил из портфеля досье по делу Потапова, с которым ознакомился накануне в суде Железнодорожного района, где его судили, и приготовился рассказать Александру Исаевичу об этом деле. В это время в комнату вошла Наталья Алексеевна Решетовская, жена Александра Исаевича, и, поздоровавшись со мной, села за рояль.
В дальнейшем у нас установились с ней превосходные и очень теплые отношения. Приезжая в Москву, она всегда заходила к нам в гости. Но тогда я застеснялся в ее присутствии рассказывать подробности этого дела. Я объяснил это Александру Исаевичу, и он сказал только одно слово: «Натуся!» Она молча поднялась и вышла из комнаты.
В начале войны Потапов был призван в Красную Армию и, оставив молодую плачущую жену, с песнями, как и другие, уехал на фронт. Уже через три месяца в печально известном Вяземском котле он попал в плен. Его жена Лидия Васильевна, в то время учительница в рязанской школе, получила официальное извещение о том, что Потапов пропал без вести. Однако в апреле 1945 года она получила от Потапова короткую открытку о том, что он был в плену, остался жив и надеется на скорую встречу. Но скорая встреча не состоялась.
Потапов был осужден на 25 лет каторжных лагерей за измену Родине и переход на сторону врага. Эти действия заключались в том, что, попав в плен, он вместе с двумя-тремя такими же бедолагами, как и он, организовал акробатическую группу и за пайку хлеба и котелок супа показывал военнопленным акробатические номера.
Когда я в первый раз увидел его в рязанской тюрьме и поинтересовался, в чем же конкретно заключалась его измена Родине, он вскочил на ноги и выжал перед моим носом на письменном столе, за которым я сидел, стойку на старческих подрагивающих руках.
Я испугался, что он грохнется об пол, и испуганно крикнул: «Хватит, хватит!» и помог ему встать на ноги.
А многострадальную его жену - Лидию Васильевну вызвали в местное НКВД, сообщили о приговоре и сказали, чтобы она его не ждала, и даже посоветовали снова выйти замуж.
Но Лидия Васильевна знала, что в этой стране надо терпеливо ждать, и только ждала и молилась.
Потапов вышел на волю по Аденауэровской амнистии, касавшейся наших военнопленных, осужденных за сотрудничество с немцами, после чего вернулся в Рязань и устроился преподавателем физкультуры в средней школе №2 имени Крупской.
Туда же через некоторое время устроился другой сиделец, Александр Солженицын, но преподавателем физики. Поэтому в классных журналах их фамилии и список предметов стояли рядом. Но я думаю, что не только это сближало их, оба они были осуждены на большие сроки, оба отсидели по 10 лет и оба ни за что.
Казалось бы, жизнь в семье Потаповых наладилась. У них родился сын Миша, маленький симпатичный толстячок, поздний ребенок, в котором отец души не чаял.
Несчастья Потапова начались вскоре после того, как дочка их соседей, цыганка Надя Гаврюшина, забеременела.
Ее поместили в больницу для аборта, поскольку беременность была уже шесть месяцев. О случаях беременности несовершеннолетних девочек сообщается в милицию и вызывается следователь. На вопрос следователя, от кого она забеременела, Надя якобы указала на Потапова. А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет, что этот ответ был подсказан самим следователем, которому надо было на кого-то повесить это преступление и, с его точки зрения, кто, как не бывший зек Потапов, идеально подходил для роли подозреваемого. Имел четвертак, отсидел только десять, досидит остальное.
Материалы дела, как я их увидел и рассказал о них А.
И. Солженицыну, не подтверждали ни выводов следствия, ни приговора. Чувствовалась какая-то заданность, подгонка материалов дела под конечный вывод следствия и суда, так как главным свидетелем был шестилетний Вова Вершинин, который до этого, естественно, не мог ни видеть, ни читать, как совершаются половые акты. Однако он детально, почти по Куприну, дал описание полового акта, который он якобы увидел через занавешенное окно.
Было еще много несуразностей в деле, о которых я тогда сказал Александру Исаевичу.
В той части «Архипелага ГУЛАГ», посвященной Потапову, Александр Исаевич потом подробно напишет, как в условиях советского судопроизводства было трудно или почти невозможно добиться пересмотра дела.
Вышестоящие суды, как правило, всегда поддерживали обвинительные приговоры нижестоящих судов и требовались буквально титанические усилия для их отмены .
... Выслушав меня, Солженицын задумался и спросил:
- Как же мы будем действовать дальше, Петр Самойлович?
Я не спросил его, считает ли он виновным Потапова, ибо такой вопрос явно здесь был неуместен. Сама беседа со мной и желание вступиться за своего сослуживца свидетельствовали о том, что после ознакомления с материалами дела Александр Исаевич считал, что Потапов невиновен, и речь в дальнейшем могла идти только о том, как доказать его невиновность.
Я ему ответил, что первая наша задача добиться отмены приговора и кассационного определения областного суда, оставившего приговор в силе, и добиться передачи дела на новое рассмотрение. При новом рассмотрении дела с моим участием, возможно, появится надежда на то, чтобы доказать невиновность Потопова. Я объяснил ему, кто может принести протест по делу.
В то время председателем Верховного суда республики был назначен Лев Николаевич Смирнов. Я был у него на приеме несколько раз, и он на меня произвел самое благоприятное впечатление знающего и образованного юриста, живо интересовавшегося литературой.
Очевидно, это обстоятельство - любовь и знание литературы, сыграло решающую роль при назначении его через 25 лет председательствующим по скандальному делу по обвинению Синявского и Даниэля, обвинявшихся в том, что они тайно от властей публиковали за границей свои художественные произведения, которые, по мнению властей, содержали клевету на эту власть. Но до этого еще было очень далеко, и письмо автора «Одного дня Ивана Денисовича» не могло не обратить его внимания на столь одиозное дело, как дело Потапова. Я хорошо помню, как Александр Исаевич по моему совету вставил в письмо к Смирнову такую фразу: «В последнее время я, как автор недавно опубликованной повести «Один день Ивана Денисовича», получаю много писем от граждан, считающих себя несправедливо осужденными».
Я объяснил Александру Исаевичу, что в Верховный суд республики каждый день поступают сотни писем, которые читают помощники председагеля. направляя их в соответствующие отделы. И только после такой фразы письмо о несправедливом осуждении Потапова обязательно ляжет на стол Смирнова, поскольку в это время Никита Сергеевич Хрущев публично заявил, что книга Солженицына является важным партийным документом.
И точно. Письмо Александра Исаевича на имя Смирнова возымело свое действие. Он направил в президиум Рязанского областного суда протест, в котором, в частности, было указано: «Как пишут в своем обращении в Верховный суд республики гражданин Солженицын и другие преподаватели средней школы №2 Рязани, при рассмотрении дела Потапова, преподавателя этой школы, были существенно нарушены правила судопроизводства ... »
На основании этого протеста президиум Рязанского областного суда отменил все решения судов по этому делу и принял дело к своему производству по первой инстанции. То есть дело должно было заново рассматриваться с участием сторон, включая адвоката.
Через месяц мне позвонила жена Потапова и сообщила, что дело назначено к слушанию и я должен ехать в Рязань.
Когда начался суд над Потаповым, то в протокол судебного заседания показания Нади Гаврюшиной и других свидетелей записывались не столько даже привязанными, а прикрученными к их показаниям на предварительном следствии. И прикручивала их к этим показаниям не кто другой, как председательствующая по делу судья Авдеева, член Рязанского областного суда, властная дама со стальным блеском в глазах. Допрос она вела следующим образом:
- Скажите, свидетель, вас на предварительном следствии допрашивали? Вы подтверждаете свои показания?
Всякие попытки задать свидетелю вопрос, из которого вытекало хотя бы малейшее отклонение от этих показаний, мгновенно пресекались Авдеевой, которая тут же зачитывала показание свидетеля на предварительном следствии, сопровождая их невинным заключением: «Вы тогда, через две недели, конечно, лучше помнили, чем сейчас, через два года».
Ну что можно было сделать при такой постановке вопроса? Только вздыхать и взглядом искать поддержку в последнем ряду зала, где сидели двое моих и Потапова доброжелателей и болельщиков. Один был Александр Исаевич Солженицын, который показывал чудеса точности, приходя каждый день за десять минут до начала слушания суда и делая какие-то записи ученическим пером «Рондо», вошедшие потом в «Архипелаг ГУЛАГ».
Рядом с ним сидела Ольга Георгиевна Чайковская, корреспондент «Известий». Ее судебные очерки читались по всему Союзу с большим интересом: острые, принципиальные, благожелательные к несчастным осужденным и их адвокатам, они вызывали всеобщее внимание.
Когда я пришел к судье Авдеевой за разрешением на свидание с Потаповым, то понял по выражению ее глаз и властному поведению, что при такой судье нам с Потаповым ничего не светит. Поэтому я и решил попытаться привлечь на сторону защиты Потапова Ольгу Георгиевну, тем более что она уже знала об этом деле с моих слов и горела желанием, так же как и вся московская интеллигенция, познакомиться лично с Александром Исаевичем Солженицыным.
И вот, с согласия Александра Исаевича, мы с Ольгой Георгиевной сидим у него дома 24 октября 1964 года. Впоследствии Ольга Георгиевна мне говорила: «Петр Самойлович, за то, что вы познакомили меня с Александром Исаевичем, вы можете приходить всегда на мои дни рождения без подарков». Мне эта дата запомнилась по тому событию, что в этот день было объявлено о снятии Хрущева и избрании на его пост генсека Л. И. Брежнева. Поэтому получилось так, что за чаем больше обсуждался вопрос о судьбе свергнутого Хрущева и страны в целом, нежели о судьбе Потапова. Помню, что Александр Исаевич был весьма расстроен снятием Хрущева. Он буквально сказал следующее: «Конечно, наш Никита много наворочал, но писать можно было то, что хотел, а что будет теперь ... » - И лицо его погрустнело.
Но как бы то ни было, судьба Потапова была более насущной и требовала непосредственной помощи.
Александр Исаевич Солженицын о незавидной роли адвоката по этому, а также по многим другим делам написал: «Адвокат бесправен, как всегда».
Я думаю, что это хорошо отражало мое состояние по делу Потапова, но это совершенно не означало, что я смирился и ничего не делал. Если бы не моя кипучая энергия, я не думаю, что через полгода мы сидели бы с Потаповым у Александра Исаевича дома и он брал у него одно из многочисленных интервью для своего «Архипелага ГУЛАГа».
А кипучая моя энергия нашла выход совсем неожиданным образом.
Я был дружен с местным адвокатом Елизаветой Алексеевной Бакшеевой. Елизавета Алексеевна была адвокатом в Рязани уже 30 лет и знала всю подноготную рязанской жизни, в том числе о деле Потапова, и не только от меня.
К ней, на улице Полонского, я пришел после очередного судебного заседания, пил чай и еще раз возвращался к делу Потапова в своих горестных рассказах о прошедшем дне.
Елизавета Алексеевна задумалась:
- Надя Гаврюшина ... Знакомое имя, но никак не могу вспомнить, где я его слышала.
- Елизавета Алексеевна, голубушка, вспомните, может, до вашего чуткого слуха донеслись подробности ее разгульного поведения, непредусмотренного школьной программой шестого класса?
Елизавета Алексеевна еще раз задумалась, и сказала: - Нет, не помню.
Потом, как бы ухватившись за какую-то ускользавшую нить, добавила:
- Я член товарищеского суда нашего жэка. И вот какое-то время назад мы рассматривали дело о тайном притоне на Некрасовской улице. В письме, которое мы получили из райотдела милиции, были перечислены имена девочек, посещавших этот притон, - там было что-то похожее. Попытайтесь посмотреть это дело.
Легко сказать «попытайтесь», но как? И вообще, для каких-то попыток времени уже не оставалось. Судья Авдеева со стальными глазами и не менее железным голосом в тот день провозгласила, что судебное следствие по делу будет закрыто завтра и стороны должны подготовиться к судебным прениям, которые должны состояться после обеда.
Елизавета Алексеевна, как будто она была больше меня заинтересована в этом деле, просящим голосом проговорила:
- Петр Самойлович, ну постарайтесь. Завтра с утра сходите в жэк, а я все устрою.
Она взяла трубку и позвонила председателю товарищеского суда, который, оказывается, знал о моем существовании. Он присутствовал на деле Амерханова, с которого началась моя известность в Рязани.
На следующее утро, за полчаса до начала слушания дела, я сидел в пустом клубе жэка и лихорадочно листал документы, которые показал мне председатель товарищеского суда.
Первое, что бросилось в глаза - это постановление следователя Октябрьского райотдела милиции, старшего лейтенанта Семенова о прекращении дела с направлением его на рассмотрение товарищеского суда. В нем были перечислены имена девочек, посещавших подпольный дом терпимости. Список был немалый, и, пробегая его глазами, я наткнулся на фамилию и имя: Надя Гаврюшина.
Ираклий Андроников, занимавшийся поисками исторических документов, в подобных случаях восклицал: «Уф, как бы с ума не сойти!». Но времени для восклицаний и прочих эмоций у меня оставалось очень мало.
Я сел и лихорадочно переписал два документа: решение товарищеского суда об объявлении общественного строгого выговора содержательнице подпольного притона Карпухиной Зое Васильевне и второй документ - постановление следователя, старшего лейтенанта Семенова о прекращении уголовного дела с направлением его на рассмотрение товарищеского суда.
Именно в этом постановлении и содержался список посетителей этого притона. Я попросил председателя их заверить. Он беспрекословно заверил первый документ, но отказался заверять второй, ссылаясь на то, что он не в состоянии удостоверять подлинность документа, выданного другим учреждением.
Спорить с ним было невозможно, и я помчался в Областной суд на ул. Революции, где меня уже ждала разгневанная Авдеева и весь ее синклит: двое молчаливых народных заседательниц, имена которых я так и не запомнил, и прокурор по фамилии Кривова.
Как писал в своих заметках А. И. Солженицын по делу Потапова: «Судья Авдеева давит своих заседательниц, как львица ягнят». А по поводу прокурора Кривовой он заметил: «Да кто им фамилии выбирает!»
Игнорируя разгневанные взгляды Авдеевой и ее предложение сесть за стол защиты, я подбежал к Ольге Чайковской, протянул ей копию постановления следователя, подчеркнул красным карандашом имя Нади на нем и лихорадочно проговорил:
- Ольга Георгиевна, умоляю, если можно, быстренько в Октябрьский райотдел, посмотрите, не та ли это Надя, и тут же обратно.
Ольге Георгиевне не надо было дважды повторять, что такое райотдел и постановление следователя, - она за свою деятельность корреспондента «Известий» по судебным делам таких постановлений читала сотни, если не тысячи.
Натянув свои шикарные белые перчатки, она ушла, и я с нетерпением ждал ее возвращения, ибо хорошо понимал, что если это та Надя, то не было ни одного суда в мире, который мог бы осудить Потапова. Время потом показало, что такой суд был, и назывался он - Рязанский Областной суд.
Время тянулось утомительно долго, судья оглашала какие-то длинные документы, характеристики Потапова, Нади, которые ничего решить не могли.
В дверях появилась сияющая Ольга Георгиевна, и по ее виду я понял, что это та самая Надя ходила в дом терпимости. Ольга Георгиевна кинула мне копию постановления следователя со словами: «Это она».
Пока я поднимал бумагу с пола, Авдеева хищно потянулась к ней и сказала:
- Товарищ адвокат, дайте мне записку. А я ей холодно ответил:
- Эта записка лично для меня.
Она как будто успокоилась, но в ее стальных глазах появились искорки тревоги.
Поразительное дело, с получением записки я не только утвердился в своем мнении о невиновности Потапова, но и в конечном успехе дела. И неведомо каким образом это чувство передалось Авдеевой, которая заторопилась закончить дело сегодня, пока я еще не сформулировал свое ходатайство и не кинул бомбу, которая должна была взорвать дело.
Объявили перерыв на два часа по моей просьбе. Все ушли, а я с быстротой пулемета строчил свое ходатайство о направлении дела на дополнительное расследование, ссылаясь на то, что Надя Гаврюшина посещала подпольный притон, где она многократно вступала в половую связь с мужчинами и, судя по срокам беременности, там и забеременела. Я ссылался на постановление следователя и решение товарищеского суда, копии которых приобщил к своему ходатайству.
После того как я раскрыл свои карты, Авдеева поняла, что речь идет только о приобщении каких-то документов, которые она была мастер толковать и единолично решать их судьбу. Она заметно повеселела и вновь приобрела присущий ей властный тон:
- Товарищ адвокат! Кто вам разрешил подменять советские следственные органы, ходить по разным учреждениям и собирать доказательства?!
Я поднялся и сказал:
- Мне это разрешает закон.
- Мы с вами, видимо, по-разному понимаем закон.
Суд будет вынужден обратить внимание Коллегии адвокатов на ваши незаконные действия. Я надеюсь, что вы меня не запугиваете здесь?
- Нет. Просто я вас ставлю в известность о намерении суда.
Поняв, что пререкания со мной ничего не дадут, она удалилась в совещательную комнату со своими верными заседательницами и очень быстро вынесла определение: ходатайство адвоката о направлении дела Потапова на дополнительное расследование отклонить как необоснованное. Сказав все это, она с некоторым торжеством добавила: «Суд вынес частное определение в адрес адвоката за его незаконные действия».
Судебное следствие по делу было объявлено законченным. Суд перешел к выслушиванию мнения сторон. Прокурор Кривова попросила для Потапова те же 10 лет. Я просил Потапова оправдать.
Приговор был оглашен на следующий день - Потапову 10 лет.
По моей подробной жалобе Верховный суд республики отменил приговор и передал дело Потапова на новое расследование в ту же прокуратуру Рязанской области. Суд обязал приобщить подлинное дело из Октябрьского райотдела милиции о подпольном притоне на улице Некрасовской и тщательно допросить Надю по поводу посещения ею притона.
Одновременно Верховный суд также отменил частное определение в мой адрес, признав, таким образом, мои действия по собиранию доказательств в защиту Потапова вполне законными.
После оглашения этого определения я впал в состояние эйфории. Я был весел и радостен. Находившиеся в зале суда мои коллеги, московские адвокаты, поздравляли меня с успехом. Они также не сомневались в том, что дело будет прекращено. О нашем успехе я тут же позвонил Чайковской и сообщил жене Потапова Лидии Васильевне и Солженицыным.
Шло время, но, к моему удивлению, Потапова не освобождали. Через несколько месяцев мне позвонила Лидия Васильевна и сообщила, что ее вызвали в областную прокурату и сказали, что следствие по делу закончено, и ваш адвокат может приехать для ознакомления с делом.
Я ехал в Рязань на этот раз в полном смятении. Я не мог понять, о каком окончании следствия может идти речь, кроме как о прекращении дела. В областной прокуратуре меня уже ждали. Оказывается, была создана специальная следственная бригада для дополнительного расследования, деятельность которой, как оказалось, сводилась к тому, что во что бы то ни стало собрать материалы, которые потом позволят «засудить» Потапова. Материалы дела были теперь собраны в 20 томах. В одном из них был том, в котором находилось полное следственное дело о пресловутом притоне, и я мог прочитать показание Нади о том, сколько раз она посещала притон, с кем она там спала, сколько получала денег за каждое посещение и другие подробности падения тринадцатилетней девочки.
Самое поразительное в этом было то, что, вопреки указаниям Верховного суда республики по делу, Надя даже не была допрошена по фактам времяпрепровождения в притоне, которые были добыты мной с таким трудом и риском. Была проведена судебная медицинская экспертиза, которая подтвердила, что Надя, судя по срокам беременности, могла забеременеть от мужчины, с которым она совершала половые акты в притоне.
Но почему же тогда дело по обвинению Потапова в изнасиловании Нади не прекращено, а все-таки направляется в суд? Ничего не понимаю.
Поднимаюсь этажом выше, где находится прокурор области. Им оказался болезненного вида интеллигентный мужчина по фамилии Дубцов. Он явно был занят проблемами своего здоровья, куда-то торопился и отослал меня к своему заместителю по уголовным делам товарищу Парамоновой.
Тут я не могу не вспомнить знаменитую Парамонову Галича:
Ты прости меня, товарищ Парамонова. А она как закричит, вся стала черная: «Я на слезы на твои - ноль внимания, И ты мне Лазаря не пой, я ученая,
Ты людям все расскажи на собрании».
Встреча с самой Парамоновой, здоровой и грудастой рязанской бабой, до боли напоминала героиню Галича «Красный треугольник», разумеется, нигде тогда не опубликованную, но распевавшуюся во всех московских квартирах. Мне ее лично напела в гостинице «Москва» Ольга Чайковская после одного из судебных заседаний, желая немного меня отвлечь от плохого настроения в связи с ходом процесса.
Видно, в том, что Ольга Чайковская спела мне именно эту песенку Галича, было что-то роковое, ибо героиня этой песенки здесь же, в Рязани, воплотилась в явь, так как я стоял перед ней и говорил почти такие же слова, которые Галич вложил в уста своего героя:
- Товарищ Парамонова, какая необходимость держать Потапова в заключении? Он отсидел десять лет по необоснованному обвинению. По этому делу - по несуществующему изнасилованию - он сидит уже три года. Итого тринадцать лет. Даже если бы не существовало этого дома терпимости и было бы установлено, что он изнасиловал Надю, и в этом случае ему должно советское правосудие, он уже отсидел более двенадцати лет. Проявите, товарищ Парамонова, милосердие. Прекратите дело об изнасиловании. У вас имеется блестящий выход из положения. Потапову также предъявлено обвинение в растлении пятилетней Оли, которого он также не совершал. Срок наказания по этой статье три года Потапов также отсидел. Прошу вас прекратить дело об изнасиловании и освободить его.
А за растление малолетней освободить за отбытием наказания. В этом случае и волки сыты и овцы ...
Но тут волчица, товарищ Парамонова, ответила в стиле Галича:
- Потапов предстанет перед судом объясниться. И если суд его оправдает и отпустит, я первая пожму его руку. - Здесь она начала трясти мою руку с такой силой, что я боялся, что она ее оторвет.
Будет уместным отметить, что в отличие от меня Потапов никогда ни в чем своей виновности не признавал и милости у Парамоновой не просил. Я лично думаю, что в этом и заключалась первозековская закалка на Магадане, где Потапов оттянул первый каторжный десяток лет и следовал тем заветам, которые потом Солженицын обобщил в «ГУЛАГе»: «Не надейся, не жди» и «не сознавайся в том, в чем не виноват». Много раз все эти следователи предлагали Потапову подписать в том или ином варианте признание, обещая быстрое освобождение путем переквалификации обвинения, добрых судей, зачетов и прочих земных и неземных благ. На все это Потапов твердо отвечал товарищам парамоновым: «Нет. Не виноват, товарищ Парамонова, и признаваться и сознаваться мне не в чем».
Я написал ходатайство на одной странице о прекращении дела и уехал в Москву, стараясь успокоить плачущую Лидию Васильевну, которая без конца задавала один и тот же вопрос: «Когда же вернется мой муж?»
Дело Потапова, как никакое другое, показывает, что, попав однажды в то магнитное поле, которое является силовым, не только потому, что оно магнитное и затягивает в свой круг действия каждого, кто оказывается в этом поле, но и потому, что, отклоняя очередную жалобу, судебная инстанция пишет: «Приговор оставить в силе, жалобу отклонить». Такова причина создания и торжества такого силового подхода к обвинительному приговору суда, существовавшая в советском правосудии. Эта проблема мне представляется издалека и в настоящее время остается животрепещущей.
Каждое дело, собранное Солженицыным в «ГУЛАГе», используется автором для иллюстрации определенной мести и рассуждения на заданную тему. Если обратиться к тексту этого великого произведения, то можно увидеть, что А. И. Солженицын объяснял такое силовое разрешение проблемы советского правосудия тем, что существовало телефонное право и райком по телефону давал указание, как поступить с подсудимым. Кроме того, была создана и выстроена пирамида прямого подчинения нижестоящих судей властям, через партийные организации.
Я не думаю, что роспуск Коммунистической партии и признание того, что она не является руководящей в СССР, а сейчас в России, могли изменить и ликвидировать это силовое сообщество: судьи и следователи по положению встраиваются в структуры власти и автоматически попадают в зависимость от властей: будущее судьи зависит от них (квартиры, работа, поездки за границу), а не от адвокатов, поющих, по их мнению, сладкие песни о невиновности своих подзащитных.
Когда я в очередной раз позвонил в рязанский областной суд чтобы узнать о дате рассмотрения дела Потапова, секретарь мне сказала:
- Петр Самойлович, у нас такого дела больше нет.
- Куда же оно делось? Неужели же, председатель
Областного суда Жеренов внес его на распорядительное заседание и прекратил его?
- Нет, - ответила она. - Товарищ Жеренов направил его в Верховный суд республики для определения подсудности.
Я потом прочитал письмо товарища Жеренова, председателя рязанского областного суда, на имя зам. председагеля Верховного суда РСФСР Орлову А. К., в котором он писал, что рязанский суд многократно и в различных качествах - по первой инстанции народном и областном суде, в кассационном порядке и на заседании президиума, рассматривал дело Потапова и буквально нет больше судей, имеющих конституционное право рассматривать это дело.
Но, наверно, судьи у Жеренова нашлись бы, однако хитроумный Жеренов в отличие от товарища Парамоновой понял, что в рязанском суде перспективы по обвинительному приговору больше не существует. Единственное, что можно отхватить по этому делу, - фельетон Чайковской в «Известиях», который ославит его и руководимый им суд на весь Союз. Да и писатель Солженицын, сослуживец Потапова, хлопочущий по этому делу, часто бывает в Москве, встречается с руководителями партии и правительства и с другими известными лицами, возьмет да и брякнет им что-нибудь по этому делу, мол, «девка ошивалась по притонам, там забеременела, а моего сослуживца - невиновного учителя по физкультуре - осудили за ее изнасилование». Это тоже не может прибавить славы товарищу Жеренову. И столичный адвокат Рабинович, разваливший дело века - дело Амерханова, обвинявшегося вместе с женой и двумя сыновьями в зверском убийстве соседей из трех человек: Антощенко, его жены и их шестнадцатилетнего сына-школьника. Это дело лично рассматривал председатель рязанского суда товарищ Жеренов и осудил всех четверых, в том числе и самого Бориса Амерханова, и его жену - мать семейства, Зинаиду Амерханову к высшей мере наказания. А Верховный суд России и Союза по рассмотрению этого дела по жалобе адвоката Рабиновича практически отпустил и Амерханова, и его жену, признав их виновными только в недоносительстве на своих детей. Тогда Жеренову еле-еле удалось удержаться на посту председателя, и только благодаря первому секретарю обкома партии, снятого потом с позором за обман партии и правительства и покончившего с собой, он сохранил свой пост. Новый секретарь обкома его защищать не станет.
А если это так, то это дело потеряло для рязанских судей всякий интерес. Более того, его дальнейшее бесконечное рассмотрение в недрах рязанского областного суда способно только принести неприятности и самому суду, и его председателю, товарищу Жеренову. После такого зрелого размышления он и решился избавиться от этого дела. Пусть этим делом занимаются другие судьи, в других областях. У них свои горкомы и обкомы, перед которыми они будут отчитываться.
Дело Потапова зам. председателя Верховного суда РСФСР Орловым, которого посетила Ольга Чайковская и кратко ввела в курс дела, было передано для рассмотрения по существу в московский областной суд. Дело было передано не «изворотливой И хитрой бабе», как охарактеризовал Авдееву А. С. Солженицын, а мужчине, но не «седобородому старцу-судье», а молодому красавцу Клемёнову Михаилу Михайловичу, равного которому по уму, судейскому умению и такту рассматривать дела я в своей адвокатской деятельности ни в Москве, ни в Америке не встречал. Недаром вскоре после рассмотрения дела Потапова, Клемёнов был избран членом Верховного суда республики, и он рассматривал по первой инстанции самые сложные дела.
Клемёнов приехал в Рязань со своими заседателями и секретарем, и после двухнедельного рассмотрения дела Потапова, вынес ему оправдательный приговор.
В день вынесения приговора, Александра Исаевича не было. Он, по-моему, в тот день находился в Тамбовской области, где собирал материалы о жестоком подавлении коммунистами крестьянского восстания Антонова 1920 года. Вместо него присутствовала его жена, Н. А. Решетовская, на руки которой и упала Лидия Васильевна Лукьянова, когда потеряла сознание после провозглашения оправдательного приговора ее мужу.
Товарищ Парамонова, хотя и обещала пожать руку Потапову, однако сделать этого не смогла, поскольку ее рука была занята подписанием протеста на оправдательный приговор. Ее должностное положение и принадлежность к силовому сообществу, не могли позволить ей выпустить Потапова из цепких объятий. Прокурор республики этот протест снял. Оправдательный приговор вступил в силу, и Потапов наконец-то обрел свободу.
Книгу Петра Рабиновича «Я защищал в Москве и Нью-Йорке» можно заказать по адресу:
P.Rabinovich
107-24 71 Rd. # 8C, Forest Hills, New York 11375, приложив чек или money order на $15(включая пересылку).
