СУТЬ ДЕЛА

Пора объясниться с читателем. Давно пора.
Тем более Новый год на носу, зачем оставлять хвосты? Как говорил не помню кто: не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра. Шутка.
Помните, был такой раздел в советских газетах - «По следам наших выступлений». Вот я и решил время от времени выступать с неким подобием того газетного раздела, но, само собой, на свой лад. Тем более на мою авторскую рубрику «Парадоксы Владимира Соловьева», где бы я ее ни вел – на ТВ, по радио или в газете, приходит много отзывов, устных и письменных, и далеко не все доходят до печати. Иногда Наташа Шапиро, издатель и редактор «Русского базара», зачитывает или пересказывает их мне по телефону. А иные читатели сами мне звонят, чтобы сообщить о своем несогласии.[!]
Всю свою сознательную писательско-журналистскую жизнь я сталкивался с тем, что чуть ли не любое написанное мною слово вызывает ответное эхо. Иногда непредвиденное и неожиданное. Как сказал поэт: нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Кое-кто даже считает меня возмутителем спокойствия, а одна телевизионнная передача обо мне так и называлась: «Бикфордов шнур». К примеру, четверть века назад сочинил я исповедальный «Роман с эпиграфами» - он опубликован в Нью-Йорке, Питере и Москве (под названием «Три еврея»), и каждое издание вызывает литературный (и не только литературный) скандал.
Вынужден начать с этой личной справки для тех читателей, кто знаком с моим литературным досье менее других. Опыт литературных споров и скандалов у меня еще с совковых времен, когда над моей статьей в «Литературке» или «Воплях» скрещивались шпаги оппонентов. Само собой, здесь я получил большую свободу. К примеру, сошлюсь на мой опыт в «Новом русском слове» – от первого выступления сразу же по приезде в Америку (фактически это был русский оригинал статьи, английскую версию которой напечатала «Нью-Йорк таймс») и публикаций глав из того же «Романа с эпиграфами» до рутинных кинорецензий и литературных портретов - чуть ли не каждое литературное произведение, подписанное моим именем, вызывало бурную реакцию. Воспользуюсь строчкой Бродского: «Меня обвиняли во всем, окромя погоды...»
Коли зашла речь о погоде, помню, как лет десять назад один читатель остроумно заметил, что если за подписью Владимира Соловьева будет опубликована сводка погоды, немедлено начнется дискуссия.
Или такой вот случай из моей литературной практики – сравнительно недавний. В нескольких изданиях по обе стороны океана – опубликовал я строго документальный рассказ «Мой друг Джеймс Бонд». Почему Бонд? Да потому что мой давний знакомец и сосед по Куинсу славист и переводчик профессор Алберт Тодд, скончавшийся год назад, оказался агентом ЦРУ, в чем признался в письме своей бывшей жене. Хоть я и знал Тодда довольно близко лет, наверно, двадцать, но даже представить себе такого не мог! А узнал только на его панихиде, когда мне дали это и еще одно письмо, написанное Иосифом Бродским за пару месяцев до смерти. Письмо Бродского было президенту Куинс колледжа по поводу назначения его профессором Евгения Евтушенко. Бродский возражал против этого назначения и характеризовал своего коллегу резко отрицательно. А материалы все эти стекались ко мне потому, что я работал над романом о человеке, похожем на Бродского – чтобы сделать Бродского похожим на человека, а не на памятник, который сотворили из него его клевреты и фэны.
По жанру «Мой друг Джеймс Бонд» получился не статьей, а рассказом, хоть и на документальной основе. Отсюда его лирическая, вопросительная интонация. В рассказе нет императива, он весь построен на вопросах, лес мучительных вопросов, над которыми бьется автор. Как раз эти вопросы и важны, потому что автор потрясен полученной информацией, пытается переосмыслить ход текущей истории, произвести переоценку известных людей и исторических явлений. Это и был главный побудительный мотив написания рассказа. Он написан из внутренней потребности разобраться в случившемся, в узнанном; отсюда обмолвка, что я пишу для себя самого. С другой стороны, невозможно представить журналиста или писателя, который, получив такой потрясающий материал – письмо Бродского с компрой на Евтушенко и признание Берта Тодда в долгосрочном сотрудничестве с ЦРУ, - сокрыл бы от читателя правду. Вот я и опубликовал этот докурассказ вместе с портретами героев и факсимильным воспроизведением помянутых писем дабы донести до читателей правду. Я уж не говорю о том, что быть агентом ЦРУ значило для Тодда выполнять свой патриотический долг. Уверен, что сообщенные мною факты еще будут изучаться историками и неизбежно повлекут за собой ряд существенных коррективов и переоценок. Но и в рамках русскоязычных СМИ в Америке докурассказ «Мой друг Джеймс Бонд» давал возможность для интересного, содержательного разговора. О священных коровах и святых монстрах, например. Каковой и состоялся с участием автора на радиостанции «Народная волна». Однако далее последовал поток критических в мой адрес писем: зачем я вообще тиснул этот материал в печать?
Неожиданную поддержку я получил от другого профессора-слависта Джона Глэда, который специально приехал в Нью-Йорк, чтобы со мной повидаться. Он лет на десять, наверно, младше Тодда и широко известен своими научными трудами и переводами, а также прекрасной книгой интервью с русскими писателями за рубежом – от Бродского до Довлатова. Прочитав мой рассказ, он не только его подтвердил, но и дополнил как бы с другой стороны. Тодд, оказывается, помимо того, что принимал русский писательский десант в Америке, участвовал также в засылке американского студенческого десанта в Россию. Джон Глэд как раз и был одним из сотен студентов, которые получали от Тодда необходимые инструкции перед поездкой в СССР, и властные полномочия у него, по словам Глэда, были весьма широкие. Такой случай, к примеру: Джон Глэд ухитрился потерять свой американский паспорт за несколько часов до отлета – Берт Тодд тут же выдал ему новый. Еще больше поразило Джона Глэда, какие огромные денежные средства были тогда в распоряжении Тодда.
Докатился весь этот сыр-бор вокруг моего докурассказа и до «Русского базара»: Евтушенко поднял вопрос о нем в интервью с Михаилом Бузукашвили, а Михаил Бузукашвили – в интервью с Владимиром Соловьевым. Те из читателей «Русского базара», которые не читали мой рассказ, могли судить о споре разве что вприглядку и наверняка были слегка озадачены. Вот почему я и решил ознакомить их вкратце с сутью дела.
Под шапкой «Парадоксы Владимира Соловьева» я публикую в «Русском базаре» разножанровые материалы – политический комментарий, литературный портрет, проблемную статью, да мало ли! Стихов, слава богу, не сочиняю. Зато время от времени печатаю свою прозу – рассказы либо отрывки из нового романа, который вот-вот закончу. Может быть, именно с этой жанровой чересполосицей и связаны возникающие время от времени недоразумения.
К примеру, напечатал я не так давно в «Парадоксах Владимира Соловьева» рассказ «Вдовьи слезы, вдовьи чары». Рассказ художественный, то есть вымышленный – в том смысле, что «над вымыслом слезами обольюсь...», как сказал наш классик. Не успела еще просохнуть типографская краска, как в редакцию и ко мне домой стали звонить читатели с предположением, какую именно вдову изобразил я в своем рассказе. Гипотезы высказывались самые разные. Потом позвонила из Бруклина незнакомая женщина и сказала, что я описал в рассказе как раз ее вдовью историю. Все мои попытки объяснить, что образы у меня в рассказе собирательные и если даже есть прототипы, то их следует искать не в Бруклине или Куинсе, а в Питере 70-х, где и когда происходит действие рассказа, были с ходу отвергнуты как отговорки.
Я бы, конечно, мог счесть такие отклики как комплимент – выходит, мне удалось так правдоподобно рассказать вымышленную историю, что ее принимают за реальную. В одном интервью я рассказываю про отзывы на серийную (до выхода отдельным изданием в Москве) публикацию моего детективного романа «Матрешка» о судьбе русских проституток в Америке. Мне позвонила одна читательница и сказала, что я очень точно описал их бордель, но она меня что-то не может вспомнить. Ничего удивительного, отвечаю, никогда не бывал в борделях, ни разу не пользовался услугами профессионалок. Представляете, она мне не поверила, рассказываю я интервьюеру, главреду газеты, которая печатала «Матрешку» с продолжением.
- Я вам тоже не верю, - говорит мне вдруг интервьюер. – Или у вас такое богатое воображение?
В том-то и дело, что писатель зашифровывает реальность, а читатель пытается дешифровать литературу. В другом моем рассказе, опубликованном в «Русском базаре», – «Сердца четырех», - читатели тоже пытались отгадать прототипов. Там описан один московский литературный квартет. Один читатель прислал мне четыре реальных имени: Владимир Войнович, Фазиль Искандер, Олег Чухонцев и Камил Икрамов. Я ему ответил, что у меня рассказ, а не кроссворд.
Из истории литературы известно, что живые герои иногда бунтуют против автора. Левитан рассорился с Чеховым после «Попрыгуньи», герцог д’Альбуфера - с Прустом, узнав себя в Сен-Лу, Тургенев никогда не простил Достоевскому Кармазинова в «Бесах», а ближе к нам: некоторые мои знакомые узнавали себя в персонажах рассказов Довлатова и даже обижались на автора. Сам Довлатов остроумно назвал свой литературный метод псевдодокументализмом.
Однако больше всего откликов приходит не на мою прозу, а на публицистику. К примеру, «Русский базар» напечатал несколько статей и писем в ответ на мою статью о свастике «Без вины виноватая?». Как видите, в самом названии стоит вопросительный знак, у статьи открытая композиция, и даже кончалась она вопросом: «А вы как думаете?» Я спровоцировал читателей на серьезный разговор, и хорошо, что он состоялся. С большинством откликов на это мое выступление я полностью согласен.
А вот негативный отзыв на мое эссе «Яркая заплата» - о славе.
«Читаю «Парадоксы Владимира Соловьева» всегда с интересом, но иногда – с возмущением. Вы как бы над схваткой, по ту сторону добра и зла, равняете вещи, которым место на противоположных полюсах. Для Вас эротика - искусство, свастика – невинный символ, Ленин и Ганди равны друг другу, потому что знаменитости. Ну, уж извините! Мне плевать, что средства массовой информации злодеями интересуются наравне, а то еще больше, чем праведниками. Но мы-то не должны быть, как сказал поэт, «к добру и злу постыдно равнодушны». Помню, как раскручивали в Америке Хомейни или Кадафи, – журналисты соревновались, чтобы получить у них интервью! А здешний антисемит Фаракан, которого точнее бы назвать Тараканом! Либо шут гороховый Жириновский! Иногда просто хочется выключить телевизор, до того противно. Вот это и надо было объяснить читателям – что есть слава. И хотя Гитлер не равен Рузвельту, но прославлен не меньше. А вместо этого Вы суетесь со своими парадоксами. Прямо Вам скажу – далеко не всегда Ваши парадоксы уместны. Иногда это просто кривляние. А мне хочется услышать простой задушевный голос. Вот чего не хватает. Тем не менее с уважением - Владимир Телесин».
Дорогой тезка, мне хочется того же, что и вам, – чтобы кто-нибудь со мной душевно, тепло этак поговорил. При этом я, правда, возлагаю надежды на женщин, друзей, знакомых. Да хоть на моих котов – рыжего Бонжура и сиамца Князя Мышкина. Либо на хорошую книгу или кино. Кого не возьму в задушевные конфиданты, так это парадоксалистов типа Бернарда Шоу или Оскара Уайльда. Вот мне и кажется, что вы путаете жанры, требуя от «Парадоксов Владимира Соловьева» сантиментов. Я не чурбан и в своих рассказах и романах делаю все возможное, чтобы пробуждать чувства добрые своей, извините за высокопарность, лирой. Если бы я делал нечто подобное в «Парадоксах Владимира Соловьева», то их следовало бы срочно переименовать в «Сантименты Владимира Соловьева». К примеру, я сделал фильм про моего приятеля и соседа – Сережу Довлатова. В этом фильме как раз сантименты, ностальгия и тот задушевный разговор, по которому вы тоскуете.
А по сути скажу вам вот что. Когда вы пишете, что Гитлер не равен Рузвельту, а Ганди - Ленину, то ломитесь, простите, в открытую дверь. А кто говорит, что они равны? Речь в моей статье шла о голливудско-телевизионной фабрике славы, в которой, конечно же, есть элемент дешевки, кого бы она ни раскручивала – праведника или злодея. И моя цель - понять механизм этой славы. Я не могу нести ответственность за то, что злодеи не менее, а иногда более известны, чем святые. Сожалею об этом вместе с вами, но ничего поделать не могу. Помните честолюбца Герострата? Чтобы обессмертить свое имя, он поджег храм Артемиды в Эфесе, одно из семи чудес света. И своего добился – мы помним его имя до сих пор, вот уже два с половиной тысячелетия почти. Отсюда выражения – «геростратова слава», «лавры Герострата». Другими словами, дурная слава. А знаете, что негативное паблисити у американских издателей-пиарщиков ценится выше положительного? И любой скандал идет на пользу вышедшей книге, способствует ее продаже. И еще. Помните поговорку, подлецу все к лицу?
Вот так-то.
Конечно, на каждый чих не наздравствуешься, и я прошу прощения, что отвечаю не на все отклики. Но благодарен я за все – включая критические и даже ругательные.
Спасибо за внимание. До новых встреч в «Русском базаре».